Хромой Николас Кинто спускался по склону Кенкаша. Os ступал осторожно, опираясь на ивовую Палку, Увидел конного, остановился. Он всегда так делал, с давних пор сеньорам надо уступать дорогу. Как-то раз Николас не успел свернуть с тропы, по которой ехал дон Рамиро де Рамирес, и его на три дня посадили в колодки. Вот Николас Кинто и стал хромым. Глаза Николаса Кинто – сверкающие, будто черный янтарь, – распознали лошадь. Нет, это не сеньор. Это стряпчий Себастьян Мальори. Хромой нахмурился. О прошлом годе стряпчий Мальори продал с торгов его выгон. Всего за несколько песо! Себастьян Мальори – стряпчий, ходатай по делам сеньоров, Себастьян Загребущая Лапа, как прозвали его ограбленные жители Янакочи, никогда не торопится. А сейчас скачет, как безумный. Что такое стряслось?
Хромой Николас Кинто спешит сойти с тропы, стряпчий Мальори с искаженным лицом мчится на жеребце в яблоках; скорее – не то этот сукин сын меня затопчет, Николас чуть не падает, трусит, кое-как волоча ногу, трюх-трюх, трюх-трюх. Взмыленный жеребец спустился в долину, "этот Мальори никого не жалеет, ни людей, ни животных", жеребец мчится галопом, "сукин сын этот Мальори", хромой Николас Кинто стоит на склоне и глядит: он различает площадь селения, "этот Мальори у всех моих братьев землю отнял. И у меня может отнять". Сукин сын Мальори спешился, бежит к церкви. "Знаю я, за что он меня ненавидит", – думает хромой Николас Кинто; сукин сын Мальори что-то кричит, люди окружили его. "Это все из-за Серафины, из-за ее прекрасных глаз", люди бегут, "Серафина – самая красивая женщина в долине Чаупиуаранга", сукин сын Мальори взбирается на колокольню, "ради твоих глаз, красавица, прости меня боже, я бы жену бросил". Хромой Кинто выпрямился – стряпчий Мальори бьет в набат!
Мужчины и женщины выбегают из домов, собаки прыгают, бог знает, что творится, люди бегут на площадь, "что за наказанье – хромота". Когда Николас Кинто добрался наконец До площади, она казалась черной ("цвет моей горькой судьбины, сеньор"), так много собралось на ней народу, и все кричали, плясали вокруг сияющего стряпчего Мальори, разве это справедливо?
– Что случилось, ваша милость? – спросил Кинто у Нарсисо Роблеса. Благодаря Роблесу Кинто удалось сохранить хоть обрубок ноги, и с тех пор, чтоб как-то выразить свою благодарность, Кинто называет Нарсисо Роблеса "ваша милость".
– Генерал Боливар побил испанцев!
– Вы правду говорите, ваша милость?
Сердце хромого бьется. Сквозь слезы он плохо различает фигуру стряпчего. Но Себастьян Мальори тоже плачет. И хромой Кинто прощает Мальори – он принес такую великую весть.
– Где нащ староста? – кричит Мальори.
– Старосту! Старосту! Старосту! – ревет община.
Двести, четыреста, бог весть сколько глаз смотрят на дом старосты Раймундо Эрреры.
– Эррера! Эррера! Эррера!
Крики бьются в широкий фасад двухэтажного дома с деревянными резными наличниками и перилами ("я сам вырезал").
– Эррера! Эррера, Эррера!
Погонщик Роблес, погонщик Порфирио Криспин, эти двое с давних пор враждуют из-за клиентов и из-за любви Серафины, а какая там любовь, она же девица! Эксальтасьон Гонсалес, плотник Сехисмундо Гуадалупе изо всех сил колотят дверным молотком.
– Староста, староста, староста! – вопит толпа. Николас Кинто глядит на балкон. Никого!
– Он там, на углу! – кричит вдруг плотник Гуадалупе.
Толпа рванулась. На углу появляется конный. Худой, лицо изможденное, измученное, со следами нужды и болезней – Эррера побывал на шахтах в Кастровиррейне. Конь по имени Рассеки-Ветер величественно движется навстречу толпе.
Эррера резко останавливается. Такая уж у него привычка – сразу с ходу осаживать коня. Эрреру уважают. Во всякое время года, на любом фоне, льют ли дожди или скалы блещут на солнце, одинаково внушительно выглядит его фигура. Ему шестьдесят три года, и Янакоча избрала его главою общины. Старых людей осталось мало, сколько их было в Тарме? Чтобы добраться до Гармы, надо пересечь три горных хребта. Много ли стариков встретите вы на наших тропах? Кого унесла оспа, кто надорвался в шахтах, страдания, беды… Тяжкие годы! Мало осталось старых людей. В деревнях – одни ребятишки, мелкий народ, будто картофель семенной. Ограблены наши деревни испанцами, теперь эти негодяи бегут, – хвала тебе господи! – бегут под натиском нашей кавалерии, да, да, нашей родной кавалерии, сеньор! А стариков у нас мало. Люди отдают богу душу в тридцать, в сорок лет. Тяжкий труд, эпидемии – редко кто доживет до старости, и если уж доживает, то вечно хранит память обо всех страданиях и муках своего народа. И вот мы выбрали главой общины Раймундо Эрреру, потому что ему шестьдесят три (я сам выпил целый кувшин хлебной чичи на дне его рождения), а главное, потому что он видит насквозь все подлые замыслы сеньоров. Члены семьи Эррера никогда не были начальством в Янакоче, но этот три-раза попадал в рекрутский набор и уцелел, шесть лет провел в шахтах Серро-де-Паско, три года в Кастровиррейне, а там добывают ртуть, сеньор, там у лошадей копыта гниют и превращаются в кашу!
– Староста, староста, староста!
Не успел еще Эррера въехать в середину толпы, как на дороге появился Порфирио Роке, скотовод из Мичивилки.
– Испанцы переходят через мост!
Порфирио – совсем юный, только что женился; он волнуется: впервые пришлось ему – и в таких молодых летах – говорить перед лицом общины.
Кинулись к мосту. Я тоже заковылял вверх к Кенкашу. В самом деле! По мосту через Янауанку тянется цепочка усталых, потрепанных великанов.
Бешеным галопом вывернулся откуда-то Сантьяго Лукас, собаки с визгом разбегались, спасаясь от копыт его лошади.
– Они стоят лагерем в Уараутамбо.
– Ты сам видел? – спросил старый Эррера.
– Да, видел, сеньор.
Эррера гордо выпрямился в седле.
– Ты – брат Фелисиано Лукаса.
Сантьяго Лукас покраснел. Эррера снял шляпу.
– Горько мне говорить тебе это: Фелисиано Лукас не вернется.
– Что вы сказали, сеньор?
– Он погиб в бою.
– Откуда вы знаете?
– Он сам мне это сказал, Я мало сплю. Наверно, от ртутных испарений на рудниках разучился спать. Вчера, когда я перелопачивал зерно в своем амбаре, твой брат явился мне.
– Я счастлив видеть, что ты, Фелисиано, живым и здоровым вернулся из боя.
Твой брат обнял меня, я ощутил невесомое прикосновение его РУК.
– Ты устал, Фелисиано.
– Я иду из Хунинской пампы. Я отправился в путь вчера, дон Раймундо.
– Неужто за одну ночь ты прошел сорок лиг , Фелисиано?
– Больше.
Я знаю твоего брата с рождения. И никогда не слышал, чтоб он солгал. Скажи мне другой такие слова: "Я прошел сорок лиг за одну ночь", я б засмеялся.
– Вот почему одежда твоя в лохмотьях.
– Кустарник на тропе цепкий, дон Раймундо. Вы могли бы дать мне поесть?
Домитила, моя жена, оставила мне кастрюлю с жареной кукурузой.
– Ешь, Фелисиано.
Он набросился на кукурузу.
– Мы победили, дон Раймундо, – пробормотал он.
Он ел жадно. Глаза его сверкали.
– Мы победили испанцев! Вербовщики генерала Миллера в прошлом августе взяли меня силой. Не беда! Я молод, силен, и в жилах моих течет кровь храброго народа. Так я думаю. Тяжко служить в армии поневоле, но как легко, дон Раймундо, когда понимаешь, за что воюешь. Я теперь уже сержант!..
Он говорил, а сам все ел кукурузу.
– В боях я понял, Эррера, что наша борьба справедливая. И я, такой тихий, стал храбрым бойцом. Три месяца провел я в передовом отряде Боливара в погоне за армией испанца Кантерака. Вчера мы наконец нагнали их в долине Борбон. Мы их разбили, дон Раймундо. Конец испанскому владычеству! Мы свободны, мы будем жить на свободной земле, дон Раймундо! Посмотри на мое копье. Остро наточил я его, и горько заплачут испанские матери.
Тут я заметил, что на шее у него дыра и из нее вываливается кукуруза. По этому признаку всегда мертвеца узнаешь. Тогда я понял, что твой брат мертв.
– Ты пришел попрощаться, Фелисиано?
– Я пришел сказать тебе, дон Раймундо, что генерал Ла Map приближается к долине Чаупиуаранга.
– Что ему надо?
– Он снова хочет набрать отряд.
– А где тот отряд, что мы послали к Боливару?
– Война, дон Раймундо, это война. На то мы и мужчины.
– А мой сын Эмилиано?
– Во прах обратился. Ветры долины Борбон разнесут славу о его подвигах.
– А мой сын Эудосио?
– Зачем спрашивать? Сам знаешь: ни один из жителей Янакочи не вернется назад.
– Тогда зачем же давать еще отряд генералу Ла Map?
– Генерал Ла Map выйдет на площадь Янакочи и скажет, что возвратит нам землю. С 1705 года мы боремся за нее. Жители долины Чаупиуаранга послали отряд бороться за то, чтоб нам отдали землю. Я ушел с этим отрядом.
– А мой сын Селестино?
– Не трать слов даром, бестолковый! Генерал Ла Map скачет сюда. Ему нужны триста юношей. Дайте ему их. И тогда правительство Перу отдаст нам во владение землю. Кто самый лучший всадник в долине?
– Матео Минайя.
– Пусть командует отрядом долины Чаупиуаранга. На поле битвы при Аякучо они покроют себя славой. Не зря отдадут они свои жизни. Они погибнут, чтобы вернуть нам землю.
Но землю нам так и не дали, – с горечью думает Раймундо Эррера, Светает. Сочится в окна водянистый рассвет.
Глава девятнадцатая,
которую хитрые летописцы обычно пропускают
Хотел бы я быть верблюдом. Инженер говорит, что у верблюда в животе запас воды, вот он и шагает сто дней по пустыне – и хоть бы Что. Инженер-то, он знает. А хорошо бы запастись едой месяца эдак на три. Но, на свою беду, я перуанец, а не верблюд. В лучшем случае достается мне козленок со всем тем, что к нему положено: картошечка, умитас, уакатай, сыр, да еще пиво. Инженеру его дают даром, сколько угодно. Вот уж вкусно, так вкусно! Инженер мне обещал: "Тупайячи, когда мы осуществим наше Великое Дело, я тебя назначу Младшим Сборщиком центральных районов". – "С меня довольно одного Серро-де-Паско, хозяин". – "В этих местах богачей хватает. Полно всяких Проаньо, Фернандини. Потряси-ка их хорошенько, Тупайячи". А я думаю вот так: получу назначение, сниму дом на сто комнат и все их битком набью всякими вкусностями. В одной комнате – маисовая каша, в другой – картошечка самого лучшего сорта, лиловенькая, в третьей – пироги с мясом, в четвертой – баранья похлебка. Только нам, богачам, доступны такие чудеса… Иду, иду, господин Инженер. Багаж уложен, почтеннейший господин Инженер. И правда: тахеометр, компасы, рулетки, треноги, фляжки, подлинные тетради для записи фальшивых данных, фальшивые тетради для записи подлинных данных – все готово к путешествию.
День встает, Инженер выходит на главную площадь Паукартамбо. Появляются власти селения К'ерос: смуглые лица, длинные волосы, заплетенные в толстую косу, короткие красноватые пончо, черные узкие штаны до колен, серые сандалии. Отсюда до К'ероса пять дней пути на мулах по горным тропам, через три климатических зоны – мягкое тепло сьерры, ледяное предгорье, сельва.
Алькальд К'ероса выступает вперед.
– Мы вас проводим только до границы "Маникомио Асуль". Там мы расстанемся. Мисти Ябар, помещик, не велит помогать чужакам. Мы его арендаторы, и нам запрещено выходить за границы имения и чужих пускать не дозволено.
– А как же вы сюда добрались?
– Братец Фелисиано, вот этот, помог нам. Мы шли по вершинам, ночами. Если б надсмотрщики Ябара увидали, они бы нас сбросили в пропасть.
Движемся дальше. Чальбамба: поля картофеля. Фелисиано рассказывает: в этих местах его 700 сортов. Поднимаемся в горы. Проезжаем Окно в Мир. Начинается страшный град. Кактусы, камни, деревья – все покрыто белыми комочками. Отсюда, из-за каменных башен, где покоятся предки, поднимается солнце, огромное, красное, такого никто никогда не видывал. Как раз в середине Тода оно встает отсюда. Потому мы и зовем это место "Окно в Мир", говорит Фелисиано. Через три дня пути начинается сельва. Здесь мы расстаемся-.
Мы продолжаем путь одни. Инженер едет молча. Наступает полдень, – а он все ни слова. Наконец я не выдерживаю:
– Великий путешественник, прощаясь с нами, власти селения К'ерос просили меня кормить вас, достойного человека, так, как вы того заслуживаете. Разрешите предложить вам то, что нам положили в торока?
– Мне нужны гарантии, Тупайячи. После стольких страданий приближается наконец минута Ее явления, но мне необходимы гарантий. Я даю идею, вкладываю капитал, и я же – организатор. Она – всего лишь компаньон. Я рискую всеми своими сбережениями. Сколько раз я терпел крах, больше я не могу себе этого позволить. В тот день, когда Она подпишет… Ты сам увидишь, Тупайячи.
– Что вы будете делать, когда разбогатеете, хозяин? Устраивать пирушки?
– Ты – жалкая личность, Тупайячи.
– Почему, хозяин?
– И что только приходит тебе в голову! Чтобы я, я, стал устраивать пирушки! Где это видано, чтоб богачи кормили бедняков? Напротив, для меня будут давать празднества. Люди станут спорить между собой за честь пригласить меня. Я – главный гость всюду и везде. Помещики; сенаторы, префекты, коммерсанты – все умоляют меня почтить их своим присутствием. А я выбираю, кого почтить. Ах, сукины дети! Они будут лизать мне пятки! Я вне себя от ярости. Лицемеры! Ханжи! Стоит только представить себе, как они начнут ползать передо мной, прямо лопаешься от злости.
Голос Инженера прерывается, сам он дрожит.
– О, знаю я их! Они на все готовы, на любые пакости! Каждый способен предложить мне свою жену, сестру. Знают, что я истинный рыцарь, а истинный рыцарь ни в чем не может отказать даме. Вот они и пользуются. Негодяи!
– Но не можете же вы отказаться от контракта. Дело есть дело, хозяин.
– Тем больше оснований заручиться гарантиями. Договор следует подписывать в присутствии свидетелей, потом заверить у нотариуса. Но где взять свидетелей? Где найти перуанца, способного давать правдивые показания?
– Учитель Сильвестре – серьезный человек, хозяин.
– Хороший человек, но не того масштаба. В этом предприятии должны участвовать люди значительные.
– Ну, а префект?
– Только его не хватало! Запомни раз навсегда: любой политический деятель мать родную за грош продаст.
– À отец Бенито?
– Отец Бенито – человек благочестивый, но он член ордена. Орден и приберет наше дело к рукам.
– А епископ Куско? Он иезуит. Уж его-то не обманешь.
– Папа! Как это я раньше не догадался! Папа будет свидетелем! Священники посещают умирающих. Они привыкли видеть смерть. Но нет, лучше не надо! Я и ему не доверяю.
– Но ведь папа наместник бога на земле, не можете же вы не доверять богу, хозяин.
– Бог сам по себе, а я сам по себе. Откуда я знаю, может, у папы свои счеты с богом? Я же не в курсе их отношений. А кроме того, зачем я разговариваю обо всем этом с тобой? Исчезни!
Светает. Инженер бродит между деревьями. Облюбовав местечко между двумя смоковницами, он расстегивает штаны… Вдруг слышатся рыдания. Инженер прерывает свое занятие. На прогалине стоит женщина в черной шали и старой шляпе. Женщина горько рыдает. Рядом с женщиной дети, едва прикрытые рваными короткими пончо, они тоже тихонько плачут.
– Что с тобой, дочь моя? О чем ты плачешь?
Увидав Инженера, женщина начинает рыдать еще громче.
– В чем твое горе? Кто тебя обидел? Ты в трауре?
Из-за вас плачу, сеньор.
– Я тебя не знаю.
Дети таращатся на Инженера глубокими, бездонными, словно пропасти, глазами.
– Я вдова, всего только и добра у меня, что мул да три осла. Больше ничего мне муж не оставил. Выборный Юкра велел продать скотину, чтоб тебе заплатить.
– Чтобы заплатить мне?
Слезы струятся по изможденному лицу женщины.
– К'ерос – селение бедное. И так есть нечего. Ради этого плана последнюю рубашку в заклад несем.
– Так почему же Юкра согласился на мою цену и ни слова не сказал? Я думал, он будет торговаться.
– Боялся, что вы откажетесь. Топографы не решаются связываться с сеньором Ябаром. Юкра и согласился на вашу цену.
Женщина поясняет сквозь слезы:
– Власти деньги собирают. Всех заставляют продавать, у кого что есть. У меня вот – скот. Тысячу солей я должна внести, а покупщики-то и пользуются, не дают настоящую цену.
Женщина снова разражается рыданиями. Я подхожу ближе.
– Ты опять здесь? Поссать без тебя и то не могу, окаянный!
– Я прогуливался, господин Инженер.
– Пусть хоть какой-нибудь толк от тебя будет, вонючка: ступай позови сюда выборного Юкру.
Туман скрывает снежные вершины. Юкра поспешно подбегает к нам.
– Дон Канталисио, сколько, мы договорились., вы даете мне за работу?
– Шесть тысяч солей, господин Инженер. Как раз сегодня мы будем иметь удовольствие вручить вам второй взнос.
– Дайте мне пять тысяч и освободите от оплаты вот эту сеньору.
Выборный Юкра оцепенело глядит на Инженера.
– Чтоб эта сеньора не продавала свою скотину, я соглашаюсь на пять тысяч. Ясно?
Женщина целует Инженеру руку и убегает.
– Дашь ты мне поссать спокойно, Иуда?
На площади гремят барабаны. Все уже знают новость: Инженер простил вдове взнос в тысячу солей! Едва он появляется, просители плотно окружают его.
– Мне тоже велели продать моих козочек, – жалуется беззубый батрак.
– А с меня Совет требует двести солей! – кричит толстуха в голубом платье.
– А мне придется продать осла Иезекиля. Он так ко мне привык. Он будет переживать, он умрет у другого хозяина.
– Великий человек, пожалей моих козочек.
Инженер полон негодования. Он набрасывается на крикливого батрака.
– А я что, по-твоему, не ем? Ты – здоровый мужик, работать надо!
– Да я работаю, только не зарабатываю, – смеется батрак.
Выборный свистит в свисток и объявляет:
– Кто будет надоедать Инженеру, заплатит дополнительно штраф.
Просители испаряются.
Отправляемся на обмеры. В долине опять расходимся. Члены Совета общины пойдут по горным кряжам. Мы спустимся по тропе. Хозяин снова начинает свои излияния.
– В последний раз мы работаем с тобой, Тупайячи. Скоро у нас скопится пятьдесят тысяч на дорогу, тогда подпишем договор со Смертью. Он уже готов. Как только получу подпись, начну действовать. Как думаешь, какую цену назначить за смерть?
– Пять тысяч солей, хозяин.
– Пять миллионов, дурачок. Не меньше. Все будут платить, кроме моих друзей, разумеется.
– Вы станете самым богатым человеком в Перу, хозяин.