Кассирша в кассе спала. Ей снилось, что она Клеопатра.
Афонькин разбудил кассиршу, купил билет и сел в поезд.
Поезд поехал. За окном была Россия.
"Россия", - думал Афонькин.
Когда наступила ночь, Афонькин всё ещё смотрел на Россию, но видел лишь своё слабое отражение на стекле.
"Это я, - думал он. - Афонькин".
На следующее утро Афонькин приехал в город своего детства.
Здесь он родился; здесь и умер.
О том, что он уже умер, Афонькин не знал.
А родился он так. Презервативов в аптеке не было, поэтому отец Афонькина решил попробовать с детским воздушным шариком. В самый ответственный момент шарик лопнул.
Но это ещё не всё.
В книжном магазине продавались только материалы партийных съездов, пособия по свиноводству и справочники по металлургии. Поэтому мать Афонькина каждый день, наклоняясь над раковиной, с удивлением думала: "Ну, позавчера я, положим, грибами отравилась, вчера - консервами, а сегодня–то чем?.. Компотом?.."
После этого Афонькин появился на свет и пошёл в детский садик.
Время замкнуло своё кольцо, и Афонькин снова шёл в детский садик.
Но детского сада уже не было.
На втором этаже, где когда–то находилась комната для игр, теперь разместился городской суд. А на первом, где была спальня, процветал частный мясной магазин.
В суде кого–то судили.
В мясном магазине мясник рубил мясо. Кровь брызгала во все стороны.
- Осторожнее, - воскликнул Афонькин, - вы меня испачкаете кровью!
- Ты и так весь в крови, - хмыкнул мясник.
"Это он шутит", - подумал Афонькин.
- Это я шучу, - сказал мясник. - А вообще–то у меня тонкая и ранимая душа мечтателя. Знаешь, чего я больше всего на свете хочу?
Афонькин не знал.
- Стать бабочкой и порхать с цветка на цветок, - доверительно сообщил мясник. - И чтобы вдали виднелся лес, блестела речка на солнце…
Он замолчал. Молчал и Афонькин. Пока они молчали, было слышно, как наверху строгий судья приговаривает кого–то к расстрелу.
- А вместо того, чтобы порхать, - продолжил мясник, - я рублю мясо.
- Здесь когда–то находился детский садик… - начал Афонькин.
- Верно, - кивнул мясник. - У меня есть картотека на всех детишек.
Он достал тетрадку, захватанную кровавыми пальцами.
- Вот, - пояснил с гордостью, - всё записал: кто кем был; кто кем стал. Хобби у меня такое.
Сердце Афонькина учащённо забилось.
- А скажите… Лара… Лариса Попова есть в вашей картотеке?
- Счас поглядим, - слюнявил палец мясник, перелистывая страницы.
- Лара, - закрыв глаза, мечтательно вздыхал Афонькин.
…хрупкая девочка в белом платьице… огромный розовый бант в волосах… удивлённые карие глаза… вкус первого поцелуя… Лара…
- Попова, - нашёл мясник. - Три развода, четыре любовника, пять абортов.
- Не может быть! - ахал Афонькин.
- Пиши адресок, - усмехнулся мясник.
…Лариса стирала в тазу бельё.
- Афонькин?.. - хохотала она, вытирая мокрые руки о передник. - Я сейчас сдохну!
"Неужели это Лара… моя Лара…", - глядя на немолодую женщину с двумя подбородками, думал Афонькин.
Затем они пошли в кино. На американскую комедию. Все в зале смеялись. Все, кроме Афонькина.
- Зайчик, - шептала ему на ухо Лариса, - а сколько ты получаешь?
На улице падал снег.
"Снег падает", - думал Афонькин.
Они возвращались из кино. Лариса говорила о поносе. Прошли одну улицу. Лариса говорила о поносе. Прошли вторую улицу. Лариса говорила о поносе. Прошли третью улицу. Лариса говорила о поносе.
- Лара, - не выдержал наконец Афонькин, - ну почему ты всё время говоришь о поносе?
Лариса презрительно фыркала:
- Афонькин, ты ханжа!
Потом они лежали в постели.
Лариса заигрывала.
- Я сделала тебе сегодня подарочек, - щекотала она Афонькина. - Противный мальчишка.
- Это я тебе сделал подарок, - вяло отвечал Афонькин.
- Афонькин, ты нахал! - вопила Лариса. - Тебя раздавил танк!
- Какой танк? - не понимал Афонькин.
- Обыкновенный. По городу проходила колонна танков. Один взял да и раздавил тебя.
Афонькин не верил. Ехал за город. На кладбище.
Всё оказывалось чистой правдой.
На скромном надгробии были выбиты слова:
"Горячо любимому Вадику от папы и мамы".
Вадиком звали Афонькина.
С эмалевого портретика испуганно глядел маленький мальчик в коротеньких штанишках на лямочках.
На могиле зеленела травка.
"Значит, я умер", - грустно думал Афонькин.
Его мысли приняли оттенок бренности:
" Меня нет, а травка по–прежнему зеленеет…"
У входа на кладбище стоял междугородний телефон–автомат.
Афонькин набрал свой домашний номер…
- С вами говорит автоответчик!.. - металлическим голосом отчеканила жена.
- Таня! - закричал в трубку Афонькин. - Я умер! Таня!..
- Сегодня в нашем кинотеатре весёлая американская комедия…
- Таня! - рыдал в трубку Афонькин. - Меня переехал танк!..
- …в фильме заняты звёзды мирового…
- Таня, - шептал в трубку Афонькин. - Таня… Таня…
Связь прервалась.
Афонькину захотелось прижаться пылающим лицом к прохладному стеклу. И стоять так… минуту… другую… вечность…
Но все стёкла в телефонной будке были разбиты.
За кладбищем виднелся лес, блестела речка на солнце… Бабочка порхала с цветка на цветок…
"Мясник", - подумал Афонькин.
О любви
Подражание А. П. Чехову
Все вы, конечно, знаете, что великий русский писатель Владимир Набоков очень любил слово "аляповатый". Оно встречается в его романах и рассказах буквально на каждой странице. Майор же Пиздюков, напротив, имел хуй огромного размера и большую часть жизни прослужил в военном гарнизоне, неподалёку от посёлка Приблядово. Фамилия у Пиздюкова, как вы, наверное, уже успели заметить, была исконно русская. Но всё равно, каждый раз, засадив бутылку водки, Пиздюков распахивал окно и орал на всю часть:
- У меня, блядь, исконно русская фамилия! Нам, Пиздюковым, блядь, в своей стране стесняться нечего! Мы при Рюриковичах, блядь, жили и сейчас, блядь, живём! А кому это не нравится, те пускай, на хуй, в Америку уёбывают!"
Жизнь в военном гарнизоне известно какая. Свободного времени до ебени фени. Хочешь - хуй дрочи, хочешь - стихи сочиняй. Майор Пиздюков выбрал второе занятие. Он сочинял стихи. Да и как тут не стать поэтом, если кругом привольно раскинулась самая что ни на есть нутряная Россия. Леса, поля, реки, деревеньки с милыми сердцу названиями: Хуйда, Приблядово, Кандаёбшино…
Куда от всего этого денешься?.. Как говорится: от говна говно не ищут.
Надо отметить, что в части любили бравого майора. И не только за то, что он мог за раз выпить ведро водки и не блевануть, но ещё и за его талант полкового поэта. Две неизменные темы присутствовали в творчестве Пиздюкова. Бабы и Родина. Часто они так тесно переплетались, что даже самому Пиздюкову было непонятно: где бабы?.. где Родина?.. Хуй проссышь.
Но когда майор Пиздюков в парадном кителе выходил на сцену гарнизонного Дома офицеров и начинал читать свои стихи, все просто охуевали.
- Ну Пиздюков! - восторженно аплодировал зал. - Ну сука!
А в штабе полка работала некая Машенька, бледная девушка лет тридцати пяти. Вся такая воздушная, как попкорн. Впрочем, на хуй тоже умела неплохо посылать. И вот эта самая Машенька и майор Пиздюков сошлись на почве общей любви к поэзии Анны Ахматовой.
Кстати, у Пиздюкова имелась и законная жена - Раиса - тоже, естественно, Пиздюкова, а по первой, девичьей, фамилии (просто даже неудобно и произнести, до того неприлично звучит) - Волконская. Уж эта была блядь так блядь. Её весь гарнизон ебал, а ей всё мало. Она ещё в Приблядово ездила ебаться.
Вот как–то раз уехала Раиса в Приблядово поебаться. А майор Пиздюков возьми да и пригласи Машеньку в гости. А чтоб Ирка, тринадцатилетняя дочка, матери не настучала, Пиздюков ей в чай снотворного подсыпал. Да такую охеренную дозу, что и кобылу с ног свалит. Ирка выпила чаю, баранкой закусила и под стол упала. Захрапела там.
Привёл Пиздюков Машеньку к себе домой. Попиздели они как всегда об Анне Ахматовой и в кровать легли. А чужая пизда, как известно, потёмки. Оказалась Машенька целкой. Вот так сюрприз. Всю половую, можно сказать, жизнь в штабе полка проработать и - целка. Парадокс. Но майор Пиздюков виду не подаёт, знай себе хуем наяривает. Вовсю старается целяк порвать, чтоб свою офицерскую честь не уронить.
А ночь между тем уже к концу подходит.
- Я членею, - говорит наконец Пиздюков, весь в мыле. - Она у тебя что - бронированная?
- Да брось ты, дорогой, - отвечает Машенька. - Меня сам генерал Ебаков четыре раза девственности пытался лишить. И то не смог. А уж куда твоему хуёнку против его хуища. Давай я тебе лучше отсосу.
- И то верно, - обрадовался майор. - Во рту целки нет.
Отсосала Машенька у Пиздюкова. И заснули они довольные и счастливые.
Ночь между тем прошла. Светало, бля.
Пустая жена
Жил–был один Иван, не то чтоб совсем дурак, но какой–то чокнутый. Всё, бывало, на печи лежал да сказки про мертвецов почитывал. А жена его, Варя, как дело к ночи, собиралась и куда–то уходила. А возвращалась только под утро.
- Куда это ты ночью шастаешь? - не раз спрашивал у неё Иван.
- По своим женским делам, - отвечала Варя. И всё. Ни слова больше.
"Ну, - думает Иван, - точно Варька ведьма и ходит на кладбище мертвецов жрать. Дай–ка я за ней послежу".
И вот в одну из ночей отправился он вслед за женой. Смотрит - и правда, пришла Варя на кладбище, разрыла могилу и гроб достала. Тут Ивану захотелось спать, и он уснул. Проснулся - уже утро. Солнышко светит, птички чирикают, а жены Вари и в помине нет.
"Ладно, - думает Ваня, - в следующий раз не усну…" Снова наступила ночь; снова Иван пошёл за женой; снова за куст схоронился. А когда жена начала гроб из могилы вытаскивать, Ваня возьми да и усни… Наконец, в третью ночь заметил он, какую могилку жена всё время разрывает. Пришёл вечером с лопатой, тоже разрыл эту могилку, достал гроб и раскрыл его. А в гробу, вместо мертвеца, какой–то приборчик мудрёный лежит. С кнопочками, стрелочками, ручечками и прочими прибамбасами.
Тут–то Ваня и смекнул, что никакая его жена не ведьма, а самая настоящая шпионка. И по ночам не мертвецов жрёт, а передаёт за границу секретную информацию. Тем самым подрывая и без того подорванную обороноспособность нашей Родины.
Вернулся Иван домой да ка–а–к гаркнет на жену:
- На кого работаешь, сука?!
Та сразу в слёзы:
- Только не кричи, Ванюша. Всё как на духу расскажу.
А после взяла да и открутила себе голову от шеи, словно крышку от банки.
- Загляни, Ванечка, в меня, - говорит.
Встал Иван на табуретку и заглянул в жену. А внутри - ничего. Пусто.
Варя голову на место прикрутила. А Ваня всё никак опомниться не может.
- Кто ж ты такая? - спрашивает.
- Сама не знаю, - отвечает Варя. - Существо какое–то. Знаю только, что должна я на кладбище по ночам ходить и выполнять всё, что мне та штука в гробу скажет.
Крепко задумался Иван. Жалко ему Варю стало. Всё ж таки жена, хоть и пустая. И вот что он придумал. Пошли они вдвоём на кладбище, вырыли гроб с таинственным прибором, домой его принесли и на стол поставили.
Ваня и так и этак соображает - ничего понять не может. Взял он тогда топор, да и порубал мудрёную штукенцию на кусочки. И гроб тоже.
А рано поутру останавливается у Ваниной избы чёрный лимузин. И выходит их него мужик в очках и шляпе.
- Здравствуйте, - говорит. - Разрешите представиться, профессор Кислощеев из Академии наук.
- Ну, - отвечает ему на это Ваня.
- У вас жена есть? - интересуется профессор.
- Ну, - снова отвечает Ваня.
- Видите ли, в чем дело, - объясняет Кислощеев. - Мы в Академии наук работаем над созданием искусственного человека. Сейчас пробная модель проходит испытание в вашем селе.
- Ну, - в третий раз "нукает" Иван.
- Вот вам и "ну", - говорит Кислощеев. И добавляет: - Ваша жена Варвара и есть эта пробная модель. Под индексом - "ХУ‑12 П".
- Сам ты ХУ‑12 П, - отрезал Ваня. - Вали отсюда, козёл, пока я тебе рога не обломал.
Профессор Кислощеев поправил на затылке шляпу.
- Вот что, э-э… Иван, - говорит холодно. - Если вы сейчас же не приведёте сюда свою жену, у вас будут ба–а–льшие неприятности.
Ваня, ни слова не говоря, вернулся в избу и быстренько залез в Варю (благо, она растягивалась как резиновая). Ещё и подушку пуховую прихватил, чтоб живот выпучило.
У Кислощеева прямо очки на лоб полезли, когда он этот выпученный живот увидел.
- Это ещё что такое? - удивляется.
- Беременная я, - отвечает Ваня тонюсеньким голоском. - На сносях.
- На каких ещё сносях? - раздражается профессор. - Ты же внутри пустая.
- Протри зенки–то. - Ваня живот поглаживает. - Во, пузо какое.
Профессор Кислощеев недоверчиво ухом к Вариному животу приник.
- Может, ветром надуло, - бормочет себе под нос.
А Иван, не будь дурак, ногой в кирзовом сапоге к–э–э-к врежет профессору по уху.
- Чувствуете? - говорит. - Ребёночек уже ножками пихает.
- Чувствую, - отвечает профессор, потирая ушибленное ухо.
…Так и укатил Кислощеев на своём лимузине, не солоно хлебавши. А Ваня с Варей стали жить себе да поживать. И хоть Варя внутри пустая была, а всё ж таки как–то исхитрилась и родила Ивану дочурку. И хоть та внутри тоже пустой оказалась, зато голоси–и–стая. Как начнёт частушки орать, на всю деревню слыхать:
Подари мне, милый мину!
Я в пизду её задвину!
Если враг туда ворвётся!
Он на мине подорвётся!..
Как я уменьшил свою маму
Моя мама очень длинная, под два метра ростом. А папа - короткий, метр с кепкой; потому что он шофёр, а шофёры все в кепках.
В детстве моя мама в баскетбол играла, и все её за это очень любили. А как пришло ей время замуж выходить - никто брать не хочет. Хорошо хоть мой папа–дурак нашёлся. Так всегда бабушка говорит и весело хохочет.
Раз утром она проснулась и давай хохотать.
- Хорошо хоть один дурак нашёлся! - кричит на всю квартиру.
Так и прохохотала до самого вечера. А вечером приехала "скорая" и увезла бабушку в сумасшедший дом. Мы иногда её там навещаем. Бабушка нам доказывает, что она Мария Стюарт, и требует, чтобы ей отрубили голову.
А нашей маме, хоть она и вышла замуж за папу–дурака, всё равно неприятно быть такой длинной. Например, она пока по подземному переходу пройдёт, все балки головой сосчитает. А когда спать ложится, не то что на кровати, даже в комнате не помещается - вечно ноги из дверей в коридор высовываются. Если я ночью в туалет бегу - то о мамины ноги спотыкаюсь, падаю и разбиваю себе голову. Поэтому голова у меня вся в шрамах, как у настоящего героя.
Папа обедать всегда домой приезжает на своем грузовике. И чтобы каждую минуту не бегать и не смотреть, угнали машину или нет, папа вот что придумал: цепляет за неё трос, а второй конец троса вокруг руки обматывает. Чтоб, значит, сразу почувствовать, если угонять станут.
Один раз папа пообедал и пошёл на улицу, а трос на столе забыл. А я в детстве озорником был - всё, бывало, какие–нибудь номера выкидывал. Вот и тут, взял я трос и тихонечко к маминой ноге привязал. А мама и не заметила ничего. Моет тарелки в раковине и напевает себе под нос: "Ля–ля–ля… ля–ля–ля…"
Папа ка–а–к нажмёт на газ! Машина ка–а–к рванёт с места!.. Мама прямо с тарелкой в окно и вылетела. И помчалась за папиной машиной, словно спортсменка на водных лыжах. Только вместо брызг у нее из–под ног искры летят.
Так ей ноги об асфальт и сточило сантиметров на пятьдесят.
Хорошо ещё папа вовремя заметил маму и машину остановил. А то бы от нашей мамы вообще ничего не осталось.
Подбежал папа к маме, смотрит - а она ниже его ростом. Тут они, конечно, очень обрадовались и купили на радостях большущий торт. Пришли домой и потребовали, чтобы я один его съел. Я так обожрался этим тортом, что меня чуть не стошнило.
- Кушай, сынок, - гладила меня мама по голове в шрамах. - Заслужил.
А папа всё свою лысину под кепкой почёсывал.
- Это ж надо, - удивлялся, - какой у меня, оказывается, сын умный. Раз такое дело - возьму тебя к себе в ученики. Тоже будешь водилой на грузовике работать.
Про маленького Филю, который любил всех душить
Жил один мальчик. По имени Филя. У него имелась дурацкая привычка: подкрадываться тихонько сзади, хватать за шею и душить. Пока он не подрос - это было терпимо. Даже умиляло. Но вот ему исполнилось восемь лет. И Филина мама пригласила на день рождения сына свою лучшую подругу - Надежду Сергеевну. Сидят Филина мама и Надежда Сергеевна за столом. Беседуют. В это время Филя, по своей детской привычке, тихонько подкрался к Надежде Сергеевне, схватил её за шею и стал душить.
И задушил. Надежда Сергеевна и ойкнуть не успела.
Филина мама, конечно, очень расстроилась.
- Филенька, - сказала она, погрозив пальчиком. - Ай–ай–ай…
- А чё? - не понял Филя.
- Я же тебя просила не подкрадываться сзади. И тем более не душить. Какой же ты у меня непослушный.
- Нет, послушный, - говорит Филя.
- Нет, непослушный, - говорит мама.
- Нет, послушный, - говорит Филя.
- Нет, непослушный, - говорит мама. - Ты Надежду Сергеевну задушил.
- Послушный, послушный, послушный… - затопал ногами Филя.
Тут пришёл любовник Филиной мамы Коля Д. (фамилии в этой истории мы решили не называть). Он принёс Филе на день рождения бутылку водки в подарок.
- Твой сын задушил мою лучшую подругу, - сообщила любовнику Филина мама.
- Это какую?.. - начал вспоминать Коля Д. - Ту, что стюардессой работала?
- Нет. Ту, что балериной подрабатывала.
- А-а, - вспомнил любовник.
- Так что твой сыночек её задушил, - повторила Филина мама.
- Во–первых, это не мой сыночек… - отказался от отцовства Коля Д.
- Твой! Твой! Твой! - заверещала Филина мама.
- Нет, не мой!
- Нет, твой!
- Нет, не мой!
- Нет, твой!
Они спорили до тех пор, пока Филя не подошёл к Коле Д. и не сказал:
- Ты говно!
Коле Д. показалось, что он ослышался.
- Кто я? - переспросил.
- Говно! - с удовольствием повторил Филя.
Коля Д. побагровел и начал подниматься с кресла, намереваясь дать восьмилетнему Филе по морде. А Филина мама и говорит: