- Нет, сам ушёл. На пенсию.
Прапорщик недоверчиво улыбался.
- У вас что, в церкви, и пенсии дают?
- Как и у вас, в армии. Отслужил двадцать пять лет - получай. Ещё и ценным подарком наградили за безупречную службу.
- А что за подарок? - заинтересовался прапорщик. - Библия?
- Не угадали. Сочинения Дарвина на казахском языке.
- Хе–хе–хе, - посмеялся прапорщик. - Да вы шутник.
Он снова начал целиться.
Последней несбитой мишенью оставалась "музыкальная шкатулка" - красного цвета ящичек с жёлтым кружочком. В этот кружок и следовало попасть.
БАХ!.. ЦЗИНЬ!..
- Есть контакт! - завопил прапорщик.
Магнитофон, спрятанный за занавеской и соединённый шнуром с "музыкальной шкатулкой", придавлено вскрикнул бесполым голосом:
Сон и смерть!
А может быть - одно и то же?!
Спящие и мёртвые похожи!
Не волнуют их земные страсти!
Их не тянет ни к деньгам, ни к власти!
И оборвалось…
Раскачивалась под ветром входная дверь. Шумела листва. Пели птицы. В помещении тира пахло порохом и кровью. Три десятка ни в чём не повинных жестяных зверюшек: зайцев, оленей, лисичек и прочих наших братьев меньших - безжизненно висели вниз головами. - Призовая игра! - торжественно произнёс Фёдор Михайлович и сделал приглашающий жест в сторону занавески.
Послышался звон стаканов. Призовая игра началась.
Передо мной возникло рассерженное лицо Маши. Щёки её горели.
- Мальчик, не хочешь прогуляться по парку? - громко, чтобы услышал прапорщик, предложила она.
Дождь перестал. Маша взяла меня под руку. Мы пошли. До этого я ещё ни с кем подобным образом не ходил.
- Осторожно, милый, - шепнула она, когда я чуть было не влетел в лужу.
Мы остановились.
- Замёрз, бедняжка, - ласково потрепала она меня по волосам.
Меня и вправду всего трясло… Почему мы остановились?.. Неужели она сейчас начнёт меня целовать?.. В груди всё сладко замирало. Мысли путались.
Маша неожиданно спросила:
- Какое твоё самое заветное желание?
- Я хочу стать великим поэтом!.. Как Пушкин!
- Во–от как, - протянула она. - Ты что, стихи сочиняешь?
- Да, сочиняю.
- А о чём?
- Настоящий поэт пишет только о себе, - произнёс я вычитанные в какой–то книге слова. - Он свою личную боль делает общественной болью.
- Во–от как, - снова протянула Маша. - Ну почитай чего–нибудь.
Я прочёл ей одно из стихотворений Исикавы Такубоку. А что? Прекрасное не может быть чьим–то личным достоянием. Оно принадлежит всем. А значит, и мне.
Я прочёл:
Словно где–то
Тонко плачет
Цикада…
Так грустно
У меня на душе.
И замолчал. Маша тоже молчала. В молчании мы прошли несколько шагов.
- Ну? - с недоумением глянула она на меня.
- Что - ну? - не понял я.
- А дальше?
- Всё.
- Как - всё?.. - Она округлила глаза. - Это что - стихи, что ли? Да я таких миллион могу сочинить. Нескладуха какая–то.
- Дура! - сказал я.
- Сам ты дурак!
Мы вернулись к тиру. На крыльце нас поджидал прапорщик. Форма на нём сидела уже не столь безукоризненно, как раньше. Фуражка и вовсе съехала на бок.
Я сделал несколько строевых шагов и, козырнув, доложил:
- Товарищ прапорщик! За время вашего отсутствия происшествий не случилось!
- Воль–но! - молодцевато скомандовал он.
- Ты что, напился? - спросила его Маша, хотя и так всё было понятно.
- Спокойно, Маша, - глупо ухмыльнулся прапорщик. - Я Дубровский!
- Ты же обещал, что не будешь пить! - голос её звенел.
- А сама–то где шлялась?! - перешёл в наступление прапорщик.
Маша несколько поутихла.
- Да вон, - кивнула на меня, - стихи свои читал.
- Что ещё за стихи?.. Ну–ка, прочти, - приказал он мне.
- Пожалуйста. - Я с чувством продекламировал:
Голые бабы по небу летят!
В баню попал реактивный снаряд!
- Сильно, - похвалил меня прапорщик.
В дверях тира появился Фёдор Михайлович.
- Товарищ Достоевский, - пожал ему руку прапорщик. - Двоечник, - пожал он мне руку, сказав назидательно: - Учись хорошо, парень. России нужны грамотные солдаты.
И они ушли.
Фёдор Михайлович сплюнул и задумчиво произнес:
- Две загадки будут постоянно волновать человечество: звёздное небо над нами и нравственный закон внутри нас.
Дни, которые плохо начинаются и плохо заканчиваются
В дверь звонили. Зудова проснулась. Смотрела на луну в окне, размышляла: открывать?.. не открывать?..
Открыла.
На пороге стояла Елена Юрьевна - соседка по лестничной площадке. Одинокая старуха.
- С наступающим Новым годом, - сказала она. - Голова что–то болит. У вас таблетки не найдётся?
Разбирались в блестящих упаковках.
- Мне, право, неловко, - с любопытством осматривалась гостья. - О, у вас и бразильский кофе есть.
Пришлось предложить.
Пили кофе. Разговаривали.
- Мы не разбудим вашего мужа? - беспокоилась соседка.
- Не разбудим.
- Вы знаете, у вас очень вежливый муж.
- Был очень вежливый. - Зудова помешивала ложечкой. - Он умер.
Старушка не донесла чашку до губ.
- Что вы говорите? Такой молодой…
Зудова пожала плечами.
- Смерть, знаете, не выбирает: старый, молодой… Гребёт всех подряд.
- Да, да, да, - часто кивала Елена Юрьевна.
Минуты три провели в скорбном молчании.
- Па–азвольте, - вдруг вскинулась соседка. - А не вчера ли я встретила покойника на Невском?
- Он был один?
- Нет, с какой–то дамой.
- Сволочь!
Ещё помолчали. За окном падал снег. В дверь звонили.
- Кто там? - спрашивала Зудова.
- Это дедушка Мороз! - неслось из–за дверей. - Он подарки вам принёс!
- Что за чушь? - открыла.
Действительно - Дед Мороз. В красной шубе, валенках, с белой бородой.
Шумно ввалился в прихожую: "Где тут у нас девочка Надя?"
- Наденька, ау! - звал он, проходя в комнату.
Зудова плелась сзади, растерянная.
- Послушайте, - наконец твёрдо сказала. - Наденька - это я. Других Наденек здесь нет.
- И вам четыре годика?
- Где–то около того.
- Слушайте, не морочьте мне голову, - начинал нервничать Дед Мороз. - Вот заявка! - лез он в карман шубы. - Ваша фамилия? Ваш адрес?..
- Да, мой… Видимо, это недоразумение.
- Я, как дурак, тащусь в такую даль, - кипятился Дед Мороз, - а мне заявляют: это недоразумение!
- Не переживайте, - вмешалась Елена Юрьевна. - А где ваша Снегурочка?
- В роддоме. Бортуется.
- Ну и не переживайте.
- Да я и не переживаю, - успокоился Дед Мороз. - Плевать я на всё хотел.
Он снял шубу, бороду и оказался молодым человеком по имени Сева.
- У вас выпить найдётся?
Выпить у Зудовой нашлось.
- А закусить?
Нашлось и закусить.
- Кайф, - сказал Сева - Дед Мороз.
Ушёл в туалет. Елена Юрьевна побледнела. Зудова провела её в спальню. Уложила на кровать.
- Сейчас вызову "Скорую".
…Ждать пришлось не долго.
- Здравствуйте, - сказал Воробьёв.
- Вот так встреча, - ахнула Зудова.
Выглядел он неважно. Располнел. Под глазами мешки. Залысина… Зудова от души всему этому порадовалась.
- Врачом стал? - спрашивала.
- Да какое там, - кривился Воробьёв. - Фельдшером.
И это приятно грело. Но всё же интересовалась сочувственно:
- Как же так? Ведь ты поступил… Из–за института и меня бросил.
- Поступил, да не закончил. Отчислили.
- За что?
Морщился от воспоминаний.
- Спорил много. Мне говорят: Земля плоская. А я: нет, круглая.
- Зря спорили, - заметил Сева - Дед Мороз.
- Сейчас бы я и не стал. Ради бога - пускай хоть квадратная.
- Хотите кофе? - предложил Сева как хозяин.
- Спасибо… А где больная? - Смотрел на Зудову. - Ты, что ли?
- В спальне… больная, - сказала Зудова.
…Долго не задержался.
- Ну как, мертва? - спросил Сева.
- Мертвее не бывает.
Зудова вздыхала.
- Бедная Елена Юрьевна…
- А мне так её ни капельки не жалко, - разливал кофе по чашечкам Сева - Дед Мороз. - Она своё пожила. Неизвестно, доживём ли мы до старости.
- Лично я не собираюсь, - сказал Воробьёв.
- И тебе не интересно знать, что будет дальше? - спросила Зудова.
- Я и так знаю. Солнце превратится в сверхновую звезду. Та сторона Земли, которая будет обращена к Солнцу, моментально сгорит. Испарения от закипевшего океана заволокут ночное полушарие. А металлические пары, выброшенные из Солнца, и вовсе испарят нашу планету. И останется от неё один лишь пар. - Воробьёв снял крышку с кофейника. - Вот такой…
- Круто! - захохотал Сева - Дед-Мороз.
- Философ, - усмехнулась Зудова.
Зима будет холодной
Однажды осенним дождливым вечером я зашёл к одному старику, вскоре умершему.
- Холодно на улице? - спросил он вместо приветствия.
- Да нет, - ответил я. - Но этот дурацкий ветер…
В самом деле, меня всегда сильно раздражал холодный ветер, постоянно дующий в лицо… Старик рассеянно перебирал снимки, разбросанные по столу. До ухода на пенсию он работал фотографом.
Я тоже взглянул.
На одном из снимков молодая женщина сидела на скамейке в парке. На другом был маленький пустынный дворик, занесённый снегом…
- Меня интересует проблема одиночества, - сказал старик.
Я ничего не ответил. Я подумал, что, пожалуй, не стоило сегодня приходить к старику. Именно на минуты этого визита пришёлся упадок духа. Невесть откуда появилась апатия, сонливость… Вроде ничего явно не болело, однако же, всё было не так.
И в голове, и в груди, и в желудке.
Старик моргал красненькими глазками. Ему, как видно, тоже не хотелось разговаривать. Но о чём–то надо же было говорить. Раз уж мы сидели друг против друга.
- А вы сегодня ходили… - начал я.
- Нет, - тут же ответил он.
- Я же ещё не сказал - куда.
- Я сегодня никуда не ходил. - Старик протяжно зевнул и предложил: - Хотите я вас сфотографирую?
- Зачем?
- В вашем лице есть что–то… - он запнулся, подыскивая нужное слово, - неприятное. Меня привлекают такие лица.
Я не обиделся. Я даже как следует не вник в смысл его слов, продолжая думать… о чём же я думал?..
- Вы совершенно правы, - кивнул я. - Помню, в детстве, один дядечка сказал мне: "Иди паренёк отсюда, мне твоё лицо не нравится".
- А вы что?
- Ничего. Ушёл.
- Дело не в том, что вы физически неприятны, - сказал старик задумчиво. - В вас чувствуется духовная испорченность.
"Это не имеет никакого значения", - хотел ответить я, но почему–то сказал: - Это не играет никакой разницы.
Взяв со стола газету, я углубился в чтение. На глаза попалась любопытная заметочка. В ней говорилось, что где–то под Норильском нефтяной бур во время работы неожиданно провалился в пустоту. Когда бур вытащили, из скважины стали вылетать огромные птицы на перепончатых крыльях и с гадкими мордами. Они пронзительно пищали. Прибывшие на место происшествия учёные опустили в скважину длинный шнур с микрофоном и явственно услышали человеческие стоны… крики… всхлипы…
Плёнку с записью отправили в Москву. Скважину забили пробкой.
"…Неужели Ад находится под территорией нашей страны?" - заканчивалась заметка.
В следующей заметке было написано, что Гоголь очень боялся быть похороненным заживо. Поэтому он пожелал в своём завещании, чтобы его тело предали земле только тогда, когда появятся явные следы разложения.
Что и было сделано…
В 1931‑м году любопытствующие атеисты выкопали гроб Николая Васильевича и вскрыли, чтобы поглядеть, что же осталось от великого русского писателя. А другой русский - советский - писатель по фамилии Лидин, который присутствовал при этом, большими ножницами отрезал от сюртука Гоголя порядочный кусок. Впоследствии он сделал из этого куска переплёт для "Мёртвых душ".
- Вы читали такого писателя - Лидина? - спросил я.
Старик покачал головой.
- Вас что, книги не интересуют?
- Нет.
- А почему?
- Не знаю, - равнодушно пожал он плечами.
Я обратил внимание, что занавеска на окне задёрнута не до конца. Я подошёл и задёрнул. Также я заметил, что дверь в комнату прикрыта не плотно. Я прикрыл. Меня всегда раздражают подобные вещи: незадёрнутые занавески, неплотно закрытые двери…
Я посмотрел на часы: полпятого.
- Пойду, пожалуй, - сказал я.
- Рябины в этом году много, - ответил старик. - Зима будет холодной.
Воротников
У книжного магазина Воротникова окликнул какой–то алкаш.
- Купи дитю книжку задешёво.
Из–под отворота грязного пальто белела обложка "Сказок" Андерсена.
Детей у Воротникова не было. Книгу он купил за пять рублей.
"Хоть бы с директрисой не встретиться", - подумал Воротников, входя в школу.
Навстречу шла директриса.
- Третьеклассник Пряников плюётся из трубки жёваной бумагой, - сообщила она. - Сегодня всю Самохину оплевал. Пускай пишет объяснительную.
Величественно удалялась.
В двух восьмых Воротников объяснил, кто такие Чайковский и Маяковский. В двух десятых - кто такие Бабель и Врубель.
Хотелось спать.
По дороге домой Воротников зашёл в пивной бар. Сел с кружкой за стол. Напротив него сидел хмурый мужик в шляпе. Это был лучший друг Воротникова. Они почти никогда не разговаривали.
- Ну, как оно? - спросил лучший друг.
- Сердце покалывает, - пожаловался Воротников.
- Ешь изюм, - посоветовал лучший друг.
В универсаме Воротников купил пакетик изюма. В метро раскрыл Андерсена. Прочёл: "Каждый бедный поэт мечтает жениться на прекрасной принцессе, но каждая прекрасная принцесса мечтает не о бедном поэте, а о прекрасном принце…"
Дома Воротников застал жену с незнакомым мужчиной.
- А вот и мой Воротников, - сказала жена.
- Кинорежиссер Виноградов, - представился мужчина, не вставая с кресла. - Леонид Палыч.
- Воротников, - сказал Воротников.
- Лёнечка, а ты знаком с Тарантино? - интересовалась жена.
- Пойду мусор вынесу, - сказал Воротников.
У помойки он встретил третьеклассника Пряникова.
- Что ж ты, брат, в Самохину из трубки плюёшь? - спросил у него Воротников.
- А она дура.
- Ну да, - качал головой Воротников. - Она дура, а учится на одни пятерки.
- А мне папа говорит, что можно в школе быть круглым отличником, а в жизни - круглым дураком.
"Прав папа", - подумал Воротников.
- Сергей Сергеич, а вы знаете, как вас в школе прозвали?
Воротников не знал.
- Хорёк… До свидания, Сергей Сергеич.
- Хорёк, - вслух повторил Воротников.
Жена после ухода гостя вспоминала: "А ведь он ухаживал за мной в девятом классе. Сейчас бы жила в Москве, ездила б на кинофестивали…" Обстановка квартиры казалось ей убогой. Жизнь - серой.
Ужинали. Закипал чайник. Из крана капало.
- Когда же придёт этот слесарь, - раздражалась жена.
- Знаешь, как меня в школе прозвали? - старался говорить весело Воротников. - Хорьком.
Весело не получилось.
- Разве я похож на хорька? - кисло улыбался Воротников.
- Не знаю. Я никогда не видела хорьков.
С телеэкрана неслась реклама: "…удобно располагается внутри вашего тела"
"Вот и ещё один день", - думал Воротников.
Он раскрыл тетрадь. Каждый вечер он делал в ней одну и ту же запись.
"ПОШЛИ ВСЕ НА ХУЙ!" - крупно написал Воротников.
Ночью приснилась директриса. Она плевалась из трубки жеваной бумагой.
Шуточка
У Пирожкова была жена - Лизочка. Он её очень любил. Были у него и маленькие дети - Санечка и Анечка. Он их тоже любил, но меньше, чем Лизочку, и на расстоянии. Дети жили у тёщи.
Как–то раз Лизочка и Пирожков сидели у себя дома, уютно устроившись на диване. За окном падал снежок. Лизочка вязала Пирожкову свитер, а Пирожков, макая горячие блинчики в клубничное варенье, пил чай.
- Примерь ещё разок, - просила Лизочка.
- Ну сколько можно, - деланно ворчал Пирожков, с удовольствием примеряя перед зеркалом свитер.
- Тебе будет в нём тепло и удобно, - говорила довольная Лизочка. - Снимай.
Пирожков возвращался к чаю с блинчиками.
- А знаешь, дорогая, - улыбался он, - как только ты закончишь вязать этот свитер - так сразу и умрёшь.
- Виталя, - сказала Лизочка дрогнувшим голосом, - зачем ты это говоришь? Ведь всё, что пожелаешь другому - обязательно сбудется.
- Ну, дорога–а–я, - посмеивался Пирожков. - Я же пошутил.
- Ты пошутил - а мне умирать, - расплакалась Лизочка.
Пирожков, несколько сконфуженный, принялся её успокаивать.
С того дня Лизочка сделалась печальной. Сидит молча в уголке дивана и свитер вяжет. И уже совсем немножко ей оставалось.
Между тем близился Новый год. Город украсился яркой мишурой. Тёща привела Санечку с Анечкой. Пирожков купил пушистую ёлку. Вечером все вместе её наряжали.
- Любимая, - ласково спрашивал у жены Пирожков, - какой ты хочешь подарочек к Новому году?
- Никакой, - отвечала Лизочка с тяжким вздохом. - Побереги денежки на похороны.
Пирожков откладывал ёлочную игрушку.
- Лиза, - строго говорил он, - сейчас же перестань!
- Осталась только резиночка внизу, - отвечала ему на это грустная Лизочка. - И воротничок.
А в первых числах нового года Лизочка… умерла. Её смерть странным образом совпала с окончанием работы над свитером. Вечером она закончила вязать воротник, а ночью - умерла. Тёща привела на кладбище Санечку с Анечкой. Стояли сильные морозы, и Пирожков надел на похороны новый свитер. Лизочка оказалась права: в свитере было тепло и удобно…
Домой Пирожков возвращался на электричке. Дорога тянулась мимо кладбища. За вагонным окном проплывали деревья, могильные плиты, кресты… Лизочка лежала здесь, а Пирожков ехал домой. Обедать.
Кладбище кончилось. Пирожков откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Сразу же всплыло Лизочкино лицо в гробу… "Вот так пошутил…" - думал Пирожков, уже начиная дремать.
Электричка шла. Постукивали колёса.