– Смотри! – Я окунул кольцо в пенную воду, а потом взмахнул им. Вырос здоровенный мыльный пузырь. Толстым увальнем, медленно и неуклюже, морщась и вздыхая, он пролезал сквозь узкое для него кольцо. Пузырь-толстяк посмотрел по сторонам, блеснув перламутровыми боками. И, отделившись от моего нехитрого приспособления, поплыл над крышей в сторону особенно фиолетового облака. Похожий на неведомую планету, сорвавшуюся с орбиты и летевшую сквозь газовые туманности навстречу неминуемой гибели.
– С ума сойти… Так красиво…
– Попробуй. Это просто.
Ты запустила в небо еще один мыльный пузырь. Потом еще один… А я соорудил второе кольцо, и мы стали пускать их вместе. Небо стало гаснуть, вот-вот совсем стемнеет. Я хотел взять у тебя кольцо, но почему-то взял тебя за руку. Как-то так вышло, что мы оказались совсем близко, и как-то так получилось, что через мгновение я уже целовал тебя в губы и сходил с ума от их вкуса. И почему-то ни ты, ни я не хотели прекращать поцелуй, который становился смелее и смелее, и вот я уже целую твою грудь, жадно и немного зло… А ты кусаешь меня за ухо, а потом мы падаем на черный гудрон и занимаемся громким, совершенно бесстыдным сексом, нарушив очередное правило внутреннего распорядка…
Вот такая история знакомства. Это судьба. Точно вам говорю.
Мы замолчали. Лишь музыка. Мы сидели втроем неподвижно, на разбросанных по ковру подушках, и слушали музыку. Странное чувство охватило нас, какое может появиться только после того, как незнакомые люди разоткровенничались о чем-то очень интимном и превратились в знакомых, а может быть, даже в друзей. Я почувствовал тепло в душе и понял, что на самом деле у нас сложилась очень неплохая компания. Возможно даже, самая подходящая для подобного путешествия.
Потом мы снова нюхали кокаин и болтали. Делились всякими историями – из тех, что рассказывают взахлеб, а слушают, затаив дыхание. Я признался, что в середине девяностых чуть было не стал бандитом, форменным отморозком, но что-то щелкнуло в космических часах, и я ушел из "бригады", был принят на радио, в рекламный отдел, да так и остался рекламистом навсегда. А Лоскут поведал о загадочных летунах – странных созданиях, которые охраняют запретные участки пространства сновидения, о том, что встреча с ними может закончиться весьма плачевно. Летуны похожи на летающие тарелки – этакие приплюснутые сферы. Несмотря на то что с виду они кажутся неодушевленными предметами, многие считают, будто это живые существа, своего рода чужая форма жизни. Их и им подобных еще называют неорганиками. Если видишь такую штуковину, надо сразу же просыпаться. Они могут покалечить или даже убить. Были случаи, когда они вступали в контакт с хакером и всего лишь предупреждали о том, что тот забрался слишком далеко. Но чаще летуны атакуют без предупреждения. И хакеру приходится немедленно просыпаться. Задержка хоть на мгновение может привести к обмороку и даже частичной потери памяти. Летун зависает над сновидящим, и тот чувствует, как страж запретных зон вытягивает из него энергию. Если не проснуться в ту же секунду, можно очутиться в положении Сергея Издубны… точнее говоря, не проснуться никогда.
За несколько часов такого вот интенсивного общения мы очень многое узнали о мире сновидений. Фактически, наша беседа была чем-то вроде ускоренного тренинга перед выходом в космос. Лоскут вбивал в нас информацию про тот мир, что нам предстояло увидеть через пару десятков часов. Сознательно он это делал или нет, непонятно. Но информация была определенно очень важной. В отличие от Лоскута, мы по большей части травили байки про свою жизнь. Самые различные истории из работы и личной жизни. Особое место занимали истории о путешествиях. Ты рассказывала о своей жизни в Милане, где провела немногим больше года, а я о том, как чуть было не подрался из-за тебя с якудза в ночном клубе в Токио.
Признаться, мы всегда очень любили путешествовать. Выезжали куда-нибудь не меньше трех раз в год. И к выбору цели следующей поездки подходили очень основательно. Нас не интересовал тупой пляжный отдых, хотя и ты, и я всегда любили море. Нам крайне важны были атмосфера, энергетика места. Новые впечатления и новые люди. Мы рассказывали, как буквально влюбились в Барселону, как уезжали оттуда с твердым желанием вернуться и остаться там навсегда. Про то, что дух свободы, царящий на улицах этого чудо-города проникает в сердце вместе с соленым, пряным ветром Рамблы. И его уже невозможно вытравить. Побывав в Барселоне однажды, ты меняешься навсегда.
Лоскут слушал с интересом. Он никогда не выезжал дальше города Дмитрова, где у него жили родственники. Осознанные сновидения ему заменили путешествия. Мне, правда, казалось, что подмена эта весьма сомнительная, ведь, попадая в какой-нибудь далекий уголок мира, ты получаешь свежую информацию извне, а путешествуя по снам, ты хоть и тоже черпаешь информацию, но хоть и из глубин все же – из себя самого. Это как вода в бассейне с хорошей системой очистки. Да, купаться можно, но она никогда не заменит настоящую реку. Да, одна и та же вода, но сколько бы ее ни гоняли через фильтр, все равно не то… Хотя мне ли не знать, какими интересными и красочными бывают сны. К сожалению, наша реальность очень редко бывает похожа на сон. Так редко, что о подобных случаях вспоминаешь лишь тогда, когда организм сам требует вызвать забытое и обсудить. Как сейчас, например.
Чем больше мы нюхали "кокос", тем медленнее работал мозг. Через пару-тройку часов наступил полный тупняк. Никто ничего уже не рассказывал. Мы просто сидели напротив друг друга и шмыгали носами. Стало понятно, что пришло время амфетаминов. Этот адский порошок проникал в нос, вызывая крайне болезненные ощущения. Саша не соврал – дурь была чистой. Такой, что на мгновение показалось, будто от зуда у меня вывалятся глаза. Потекли слезы. Мы схватились за свои носы и заметались по комнате. Если б не моя дурацкая теория про разбег, то я ни за что не стал бы употреблять эту гадость, да еще с тобой и Лоскутом. Нет ничего страшнее и омерзительнее "фена". Мало того что он выжигает носоглотку, так еще и депрессивные отходняки после него такие, что мысль о самоубийстве – это блеклый фон для куда более ужасных разрушительных мыслей. Однако действует эта гадость безотказно. Едва жжение прошло, я почувствовал, как мой разум вновь наполнился неведомой силой. Вернулись ясность ума и энергия. Такие же метаморфозы произошли и с тобой, и с Лоскутом. Мы опять оживленно заговорили.
Я слышал, что все наши революционеры – Ленин, Троцкий, Сталин – были заядлыми амфета-минщиками. Именно поэтому они спали по два часа в сутки и обладали невероятной работоспособностью. Однако с психикой у них творились полнейшие нелады. А самым ярким доказательством активного употребления ими амфетаминов были даже не эти адские работоспособность и активность, а бесконечная прогрессирующая паранойя – верный спутник любого, кто решится поиграть со стимуляторами. В фильме Брайана де Пальмы "Черная орхидея" четко показано, как один из главных героев, подсев на амфетамины, маниакально, без еды и сна, расследует преступление, как он постепенно превращается в оголенный нерв. И это тридцатые годы!
Еще я читал, что американцы дают амфетамины своим летчикам. Конечно, в мизерных, скрупулезно выверенных дозах, но, думаю, "фен" имеет непоследнее отношение к бесконечным синдромам, мучающим бывших военных.
А первый пик употребления этого зелья пришелся на начало прошлого века. Люди с активной позицией при помощи подобных препаратов добивались в жизни большего. Однако и платили за успех большим: жесткой депрессией, паранойей и одиночеством. По слухам, Маяковский грешил дружбой со стимуляторами, поэтому и погряз в проблемах с психикой.
– А Гитлер? – спросила ты. – Он, по ходу, тоже на них сидел.
– Гитлер… не знаю. Про него я ничего подобного ни в Интернете, ни в литературе не встречал. По-моему, он от рождения был немного не того.
Только сейчас я заметил, что моя нога вот уже несколько минут отбивает ритм музыки. Поменял диск – поставил что-то более быстрое и жесткое. Какой-то микс иностранного диджея в стиле "электро" и "прогрессив". Диск нам подарили на одной из вечеринок, которую организовывало наше рекламное агентство под спонсорством табачного бренда. Вечеринка, помнится, была унылым говном. А вот дисочек оказался очень даже ничего. Стоило мне поменять музыку, как ноги сами пустились в танец. Сначала это было просто ускоренное, ритмичное перемещение по квартире, но потом, неожиданно для себя, я понял, что танцую по-настоящему, размахивая руками и подпрыгивая. Рядом со мной точно так же прыгали ты и Лоскут. На лицах у обоих застыли широченные улыбки, вы лучились позитивом и счастьем. Мне показалось, что я попал на седьмое небо и, пожалуй, до рая уже недалеко. Так легко было и так радостно! Танцевали мы минут сорок без перерыва. Пока, уже подуставший, я не стал различать, что к нашей музыке примешиваются посторонние звуки. Плюхнувшись на пуфик, я прислушался. Оказывается, какая-то сволочь (видимо, соседка снизу) настойчиво барабанит по батарее, требуя сделать музыку потише и не скакать по полу. Не хватало еще незваных гостей в милицейской форме, так что я разумно убавил звук. Уменьшение децибелов подействовало на вас магическим образом. Вы тут же плюхнулись на пол, на подушки. Никто уже не мог разговаривать. Внутри образовалась угнетающая пустота. И эта пустота ширилась с каждой секундой. Необходимо было нюхнуть еще.
Я посмотрел на часы и обнаружил, что уже два ночи, а это значит, что мы зажигаем семь часов. Впереди еще долгие полтора дня мучений, а то и больше. Чтобы немного прийти в себя, мы сделали еще по две дорожки.
Если первые семь часов нашей пати были насыщены информацией и разговорами, танцами и эмоциями, то последующие десять оказались ужасны. Ни о каких разговорах мы уже и не помышляли. Просто периодически кто-то из нас вставал, раскатывал порошок по стеклу, и мы нюхали. На время нам становилось легче. Мы даже отбивали ритм музычки по коленкам или просто дирижировали пальцами в воздухе. Но вскоре опять накатывала хандра и пустота. И казалось, что спасти от пропасти могут лишь наркотики. Передвигаться по квартире стало сущим мучением. Ноги стали ватными, а все движения как у лунатиков. Но мы продолжали употреблять – в надежде, что нам вот-вот станет лучше. Очень хотелось вернуть именно то состояние, в котором мы пребывали в начале пати. Но это было невозможно. Мозг был словно выжатая губка. И те крупицы допинга, что мы кидали в него, как в раскаленную топку, оказывались всего лишь тоненькими хворостинками, вспыхивавшими и сгоравшими мгновенно, создавая призрачную иллюзию горения. Часов через двенадцать этого ада я с ужасом обнаружил, что у нас закончился и амфетамин, и кокаин. Мы совершенно незаметно для себя сдолбали космическое количество дури. Еще я заметил, что дышать становится все труднее. Опять накатила паника. Подумалось, что если я сейчас прекращу нюхать, то у меня заклинит легкие, и я умру. Мысль была нелепая, но тогда подобный исход казался вполне правдоподобным. Вдруг четко представилось, как мои легкие, под завязку набитые белым порошком, останавливаются, а я, охваченный смертельным ужасом, тщетно хватаю ртом воздух и умираю. И если вдруг мне сделают вскрытие, чтобы установить причину смерти, то внутри, вместо легких, найдут нечто похожее на барабан стиральной машинки из рекламы "Калгона", барабан, убитый неимоверным количеством известкового налета, образовавшегося после использования "плохой" воды.
Мне стало жутко. В голове мельтешило бесчисленное количество мыслей, и все были только об одном: кокаина больше нет. И тут меня озарило. Я вспомнил, как просыпал порошок на пол, когда ты звонила в дверь.
– Эврика! – воскликнул я. – Я знаю, что нам поможет!
Я вскочил и принялся ползать на четвереньках по залу, отыскивая среди прочего мелкого мусора белые крупинки. И, как оказалось, таких крупинок было немерено. Вооружившись коктейльными трубочками, мы с Лоскутом, словно сверхточные роботизированные пылесосы будущего, находили и всасывали в себя кристаллики кокаина. Уверен, что большей частью это был вовсе не кокаин, а пыль. Но сама мысль о том, что мы нюхаем именно "кокос", немного успокаивала. Ты не присоединилась к нашему безумию. Буркнув нам, что мы выглядим уродами, ты ушла в другую комнату и залезла в Интернет.
Нас неумолимо отпускало. Хотя внутри по-прежнему, расширившись и поглотив большую часть организма, зияла огромная черная дыра. Заполнить которую больше было нечем. Да и невозможно заполнить черную дыру, ведь я прекрасно знал, в какую игру играю. Чрезмерное количество принятых веществ давало о себе знать – у меня тряслись руки, а сердце колотилось так, будто вот-вот вырвется наружу. Я выглянул в окно – оказывается, уже вечер следующего дня. Мы тусовались больше суток. Накатывала беспросветная тоска и депрессия. Возможно, нечто подобное испытывают животные, приносимые человеком в жертву ради пользы науки. А чем мы отличаемся от животных? Мы с тобой – Белка и Стрелка. Отважные первопроходцы, погибшие во имя покорения космоса человеком. Кто-нибудь спросил у них, хотят ли они войти в историю? Кто-нибудь поговорил с ними по душам, узнал их чаяния и мечты? Нет. Кто-то решил за них, что им судьба лететь в бесконечную черную полночь и сдохнуть там от холода и нехватки кислорода. Так и я. Так и ты. Так и Лоскут. Мы Белки и Стрелки. Туповатые, жизнерадостные собаки с лаичьими хвостами и щенячьими восторгами, если нас погладить по голове. Нас запускают в космос. Мы сами себя запускаем в космос. Но разве мы спрашивали самих себя, надо нам это или нет? Мы просто плывем по течению. Потому что в этом смысл истории. Последовательность событий не должна нарушаться. Ты можешь, конечно, попытаться и откосить, но история все равно сделает петлю и возьмет свое. Она догонит тебя и растопчет. И ты будешь лежать, размазанный по асфальту, на котором незнакомые дети почему-то нарисовали именно твои мечты… А красное пятно из-под твоей головы будет расти, увеличиваться, становиться все больше и больше. И рисунки домов и счастливых родителей будут исчезать под ним. И сам ты будешь постепенно исчезать. Кто ты? Ты – глупая собачка-космонавт. Твое предназначение выбрано за тебя и записано на Древе Судьбы на далеком тропическом острове. Всю свою жизнь ты копил знания и эмоции, чтобы однажды решиться на абсурдный поступок, на который способен только ты, – отправиться в Сад Сирен. Так чего ж удивляться, когда, взлетев высоковысоко, став первым астронавтом, ты вдруг понимаешь, что твой корабль летает только в одну сторону. И впереди тебя ждут только холод и пустота…
Невеселые мысли, видимо, обрушились не на меня одного. Ты уже давно в другой комнате с грустным видом сидела в ЖЖ, читая чужие дневники. Лоскут вообще впал в ступор. Для него этот трип был первым в его жизни, и очевидно, что сейчас ему действительно хреново. Он сходил в туалет, и его раза два вырвало. Очень громко. Звуки, издаваемые Лоскутом, заставили меня залезть в кресло и накрыться с головой мягким пледом, привезенным когда-то мамой из Бельгии. Как только я спрятался от мира под уютным легким одеяльцем, стало много лучше. Будто вокруг нет вообще ничего. Будто мир сузился до тесного, но уютного пространства, ограниченного пледом. Так я просидел, укрывшись от всех, примерно час.
О чем думает человек, за сутки принявший такое количество стимуляторов? Ни о чем. Едва я спрятался в кресле, накрывшись с головой, меня безудержно потянуло в сон. Но заснуть я не смог. Это очень странное состояние, когда организм измотан, измочален до предела, когда он только о сне и мечтает, – но, увы, заснуть не судьба. Спать ему не даст ни воспаленный мозг, который беспрерывно, лихорадочно крутит в полнейшем хаосе обрывки мыслей, ни сердце, которое, дергаясь в судорогах, как перегретый двигатель автомобиля, с бешеной скоростью гонит по организму воспаленную кровь. И ты чувствуешь себя форменным овощем. Потому что не можешь даже думать. Ты можешь только ощущать в себе все эти неприятные процессы.
Но крупицы сознания во мне все же оставались. Спустя некоторое время я вспомнил, ради чего мы, собственно, мучаемся. И мне стало страшно: а если кто-нибудь из нас сумеет-таки заснуть раньше других? Просто отрубится, без всяких техник. И тогда все зря. Я выполз из своего укрытия и предложил всем собраться в одном месте. Чтобы приглядывать друг за другом. Как только кто-то из нас почувствует, что засыпает, мы все попробуем отправиться в осознанное сновидение.
Мы расположились в зале. Лоскут, которого бросало то в жар, то в холод, сидел на пуфике и пытался смотреть телевизор без звука, чтобы хоть как-то отвлечься. Ты прилегла на диван и грустно смотрела в одну точку.
– Все в порядке? – спросил тебя я.
– А ты как думаешь… Конечно же я не в порядке. Но разве что-то изменится от этого…
Я предложил посмотреть фильмы. И, не дождавшись реакции, поставил в DVD-проигрыватель диск с "Завтраком у Тиффани".
Кино отличное, но моментами чрезмерно сентиментальное. На эпизоде, когда героиня Одри Хепберн выбрасывает на улицу кота, у меня на глаза навернулись слезы. С такой растрепанной психикой нельзя смотреть грустные умные фильмы. Поэтому запланированную "Касабланку" я заменил на "Лицо со шрамом". За "Лицом" последовали "Кокаин" с Джонни Деппом и "Отступники" Скорсезе. От затяжного киносеанса реально трещала голова, а сон все не шел. После "Отступников" я поставил длиннющую и унылую "Трою" – в надежде, что от исторического пафоса нас уж точно сморит дрема. Увы. Уже и Ахилла ранили в пятку, а глаза все не слипались. Вернее, как я и говорил, организм смертельно хотел спать. Но не мог. И когда я в отчаянии загрузил диск с "Залечь на дно в Брюгге", отличным фильмом с Колином Фаррелом и Ральфом Файнсом, послышался твой голос:
– Все, я больше не могу. Кажется, я в состоянии заснуть. По крайней мере я очень хочу попытаться.
Твои слова стали поистине магическим заклинанием. Едва ты их произнесла, как я подумал, что действительно пора лечь в постель и попробовать. Возможно, тогда все получится. Просто надо попробовать.
Грустный и изрядно потрепанный Лоскут не стал спорить. Мы постелили ему на диване в зале, а сами легли в спальне. Лоскут положил к себе под подушку шпагу.
В качестве "нити Ариадны" решено было поставить музыку. Завели уже ставший постоянным атрибутом будильник. Только на этот раз я поставил сигнал в телефоне, причем выбрал опцию "однократный звонок", чтобы он своей трескотней не вытащил меня из тумана.
Мы легли, и я прижался к тебе. Я чувствовал, как бьется твое сердце, чувствовал, как бьется мое. Жаль, что их биение не попадало в ритм друг друга. Получилась бы музыка. А так – всего лишь тревожное перестукивание.