Волна возмущений приближалась, вздымая ряды наблюдателей, подкидывая парящих над ними дронов и птиц, но на этот раз члены Братства активно ее подхватили.
– Ужас!
– Хаос!
– Безумие!
– Мракобесие!
Полицейский дрон, видимо удовлетворенный реакцией, поднялся высоко над строениями, которые у края купола были еще невысокими.
Гарри повел всех вглубь Города по широкой улице, встав на одну из движущихся полос, что сделали и остальные. Дома были полупрозрачные, в том смысле, что частично виднелись улицы за ними, однако то, что происходило в самих зданиях, видно не было.
– Тут многое изменилось, – опять мысленно произнес Гарри.
– Вы тут были? – спросила Белла, которая после рассказа сестры Мэй по-другому взглянула на членов Братства.
– Сразу после возведения этого чертового купола.
– А что с ним не так? Мне нравится, – сказала Белла, которая при каждом удобном случае старалась увидеть в нем свою маму.
– В нем все не так. Он управляется из Центра информационным генератором, и это он вводит в заблуждение жителей Города.
– Ну, не совсем так… – начал было Леопольд.
– А я собственными глазами видел, как этот генератор включали 183 года назад!
Они вышли на второй круг Города – вторую кольцевую улицу. Люди здесь по-прежнему часто смотрели вверх на купол, но много общались и между собой.
– Осторожно, проходим через эпистолярный кружок. Старайтесь не встречаться глазами с ведущей, иначе нужно будет зачитывать текст.
– Какой текст?
– Они все здесь пишут открытые письма на различные события за куполом.
– Предлагаю тему для миниатюр: "На смерть Анри", – раздался сильный женский голос.
– Смерть художника Анри разорвала на части и меня, – раздался другой женский голос. – И я задаю себе вопросы. Кто сделал бомбу, которая прервала его жизнь? И будет ли когда-нибудь существовать мир, в котором не убивают художников?
Люди вокруг зааплодировали, и Белла подняла глаза.
– А что нам прочитают наши новые друзья? – обратилась ведущая уже к членам Братства.
– Ничего, – сразу ответила Белла.
Возникла неловкая пауза. И два полицейских дрона, запрограммированные на неловкие паузы, начали спускаться.
– Она стесняется, но у нее есть замечательный спич на эту тему, который я вам зачитаю, – вмешалась Лаура.
Девочка приняла театральную позу, закатила глаза и продекламировала:
– Я себя спрашиваю, доколи? Доколи с молчаливого согласия людей, которых я люблю, с молчаливого одобрения этого тупого стада будут убивать дизайнеров и художников, клерков и преподавателей, которых я тоже люблю!
Раздались жидкие аплодисменты.
– Ну что же, несмотря на некоторую неутонченность и использование устаревших выражений, спич не лишен экспрессии. Мы желаем вам, девушка, успехов на выбранном поприще.
Дроны опять поднялись. Ведущая уже обратилась к другой присутствующей женщине. А Гарри продолжил вести товарищей вглубь Города. Купол защищал от нужды, забот и от других людей, но был бессилен перед приближающейся катастрофой – над людьми то там, то тут поднимались розовые облачка.
– А что ей не понравилось в устаревших выражениях?! – уже мысленно возмущалась Лаура.
Они опять встали на движущуюся полосу, которая везла их к Центру. Марк заметил, что люди выглядят и одеваются здесь гораздо разнообразнее, чем в других местах. А их лица – более открытые и приятные, какие бывают у людей, никогда не принимавших сложных решений.
– Какие у нас планы, если мы не успеем спасти этот мир? – вдруг спросил Леопольд.
– Мы сначала отправимся к Петру, в один уютный мир, немного отдохнуть, – беззаботно сказала Лаура, как будто речь шла о планировании уикенда.
– Он меня тоже звал, – откликнулся Леопольд, – а у нашей молодежи какие планы?
Но Белла и Марк даже не могли себе представить этой ситуации, не говоря уже о том, что не могли относиться к концу мира, просто как к изменению планов. Они не ответили. Хотя Белла и не очень переживала по этому поводу, она почему-то была уверена, что с миром ничего не случится, не в этот раз.
– Третий круг, – объявил Гарри.
И им опять нужно было пройти мимо группы, состоящей в основном из женщин.
– Не смотрите на ведущую, – опять предупредил Гарри, – это клуб тонкой политической прозы.
– А что это такое? – спросил Марк.
– Это когда читателя подводят к определенному выводу, но не озвучивают его напрямую.
– Кто еще хочет поделиться фабулой своего рассказа? – раздался голос ведущей. – Вы, девушка?
Белла опять подняла глаза.
– Или вы, – уже обращаясь к Белле, сказала ведущая.
– Я поделюсь за нее, – тут же выступила Лаура, не дожидаясь неловкой паузы и привлечения внимания полицейских дронов.
– В ее рассказе описывается жизнь двух хороших соседей, которые часто вместе играют в шахматы. Но сосед справа подключился к информационному каналу с неправильной идеологией и через год отравил собаку соседа слева, которую все любили и которая не сделала никому ничего плохого.
– Какой замечательный сюжет! Читатель сделает правильный вывод о том, что неправильная идеология отравила сознание соседа справа, и он отравил милую собачку слева. Этот рассказ может стать "Му-Му" нашего времени!
И они опять двинулись дальше. Купол становился все выше и выше, но по-прежнему выполнял свою функцию. Марк видел в нем свой город и мать, обедающую в парке. Белла же видела свою. Еще Марку показалось, что между землей под Городом и тротуаром все время ведется напряженная борьба, приводящая к появлению еле заметных впадин или возвышений, которые тут же распрямляются.
– Это четвертый круг, – сказал Гарри. – Эти люди уже почти полностью подчинены органике, но они еще чувствуют пресность такой жизни. Им уже недоступна глубина, и поэтому они ищут на поверхности явлений. Это общество любителей прелестных вещичек и занятных наблюдений.
– А можно я расскажу о своем наблюдении? – сразу обратилась Лаура к собравшимся, уже не дожидаясь предложения выступить.
– Конечно.
– Я расскажу о мужчине, любителе винтажной одежды, который носит ботинки на шнурках. Они очень дорогие, и жена запрещает ему снимать их, не расшнуровывая. Он все равно снимает их, не расшнуровывая, якобы чтобы не наклоняться, но потом нагибается, поднимает и расшнуровывает в руках, чтобы не ругала жена, и так каждый раз.
– Как мило.
– Какая прелесть.
– Такая наблюдательность в таком юном возрасте!
На этот раз члены братства Белой Мыши даже не останавливались на время этого короткого разговора и продолжали свое движение к Центру.
– А вот и Бартоломей Первый! – воскликнул мысленно Леопольд.
Находясь на движущемся тротуаре, они проехали мимо робота – точной копии Бартоломея Второго, которого видели у отшельника в пустыне. Робот, видимо, жил очень насыщенной жизнью: он то наносил несколько мазков на мольберте, то начинал танцевать подобие джиги.
– Он живой? – спросила Белла.
– Вот еще! – возмутился Леопольд. – В нем просто меняются программы поведения, которые создают иллюзию свободы и осознания.
– Белорусские художники! Здесь все – иллюзия, – воскликнул Бешеный Гарри, который явно недолюбливал этот город, – вот доберемся до генератора и покончим с нею.
– Гарри, тебе нельзя так волноваться, – заботливо заметила Лаура.
– Я и не волнуюсь. Я просто говорю: делая то, что тебе хочется, – ты не свободен. Это иллюзия.
– Конечно, – продолжил Леопольд. – Свобода воли – в осознании выбора, который является неопределенным и незапрограммированным. Свобода воли проявляется только в сомнении, и чем мучительней выбор, тем в большей мере он осознается и тем больше свободы. Парадокс же в том, что свободой считают запрограммированное поведение, потому что сам запрограммированный субъект этого не замечает.
– Здесь все так, – продолжал возмущаться Гарри, – свободой считается полная зависимость от органической программы и врожденных склонностей, а разнообразием – полное ее отсутствие.
– А по-моему, они все тут разные, – вставила слово Белла, которой хотелось немного подразнить Гарри.
– Все лишь пустая форма, – тут же откликнулся он. – Разнообразием считается видимость, но отклонение от ценностей недопустимо. Только ценности "бабскость плюс" считаются единственно верными и общечеловеческими, а любое упоминание о возможности других ценностей порождает негодование и обвинение в высокомерии. Но только ценностями и могут по-настоящему отличаться люди. Вот я и говорю, все их разнообразие – тоже иллюзия.
– Я бы даже развил эту мысль, – продолжил Леопольд, который любил подобные разговоры. – Мерой значимости являются эмоции. Поэтому настоящее разнообразие есть только там, где у людей есть разные ценности, и каждый считает свои более верными, осуждая другие. Разнообразие – в количестве границ. Они порождают сомнения и проблемы выбора.
– Чего ж хорошего, если все ругаются? – возразила Белла.
– Многополярность хоть и создают люди, не ведающие сомнений, но у остальных появляются повод для сомнений и многочисленные ситуации выбора, – продолжил философствовать Леопольд. – По-настоящему опасна же ситуация, когда в обществе царит единство ценностей, даже замаскированная под разнообразие внешних признаков. Энтропия такого общества очень низка, и оно может рассыпаться почти мгновенно.
– А как же толерантность? – спросила Белла, продолжая дразнить собеседников.
– Вот она и убивает разнообразие! – даже в мысленном разговоре чувствовалось, как Гарри скрежетал зубами. – Кстати, проходим пятый, самый бабский круг.
– Я хочу есть, – сказала Лаура.
Они пересекали, наверное, самый многолюдный и самый широкий круг Города. Жители приветливо улыбались и неторопливо прогуливались. Несмотря на эпитет, которым его наградил Гарри, мужчин было не меньше, чем женщин. Играли уличные музыканты, зазывалы приглашали посетить то или иное заведение. Золотистый купол был уже очень высоко, и нужно было очень постараться, чтобы в нем что-то разглядеть, но большинству это и не нужно. Розовые пузыри продолжали подниматься. И даже сквозь купол было видно, что небо начинает краснеть.
Гарри купил Лауре пакет с пирожками и сок. И только она откусила большой кусок – рядом упал пробегавший мальчик лет пяти. К упавшему тут же кинулись женщины и принялись его утешать.
– Если побеждает идеология бабскости, – продолжал телепатически ворчать Гарри, – то весь мир превращается в избалованного, капризного ребенка.
– Почему это? – спросила Белла, весело взглянув на Марка, как бы приглашая его в сообщники.
– Природная женская склонность оберегать детей вырастает здесь до размеров главенствующей идеологии. Стоит кому-нибудь расшибить коленку или получить по лбу, общество начинает голосить и жалеть преследуемого. Женское желание любой ценой держать ребенка в комфортных условиях, став главной идеологией, заставляет общество наделять каждого человека все большими и большими правами, по самому факту рождения. Любой каприз должен исполняться, лишь бы дитя не заплакало!
– И разве это плохо? – спросил Марк, тоже улыбнувшись Белле.
Гарри быстро посмотрел на юношу с девушкой и, поняв, что его специально дразнят, улыбнулся.
– Всех перестреляю, – уже миролюбиво добавил он.
– Право, – продолжил Леопольд, который не мог не вмешаться в дискуссию, – это то, что дается без борьбы, без работы…
– На халяву, – уточнила Лаура, которой телепатическая форма разговора позволяла участвовать в нем даже с набитым ртом.
– Права хороши, – сказал Гарри, – если позволяют не отвлекаться на мелочи от более крупных и значимых сомнений и страданий. Но, став самоцелью, оказывают медвежью услугу.
– Да, – продолжил свою лекцию Леопольд, – в обществе "бабскость плюс" каждый считает, что ему обязаны создать комфортные условия. Матери не нужны причины, чтобы оберегать своего ребенка, и такое общество оберегает всех, не вдаваясь в причины. Поэтому происходит уравнение всех и вся. Каждый теперь является той куклой-младенцем, которую нужно оберегать и от всего ограждать, потому что так запрограммировано органикой, и в этом смысле все куклы одинаковы. Борьба, как риск и неизбежная потеря чего-то для себя важного в виде платы за успех, как источник сомнений в справедливости такой цены, теряет свой смысл. Целые сообщества, города и страны делают обиженное лицо или катаются в истерике с целью привлечь "мамок" и добиться своего, и теперь уже это называется борьбой. Впрочем, мне не очень нравится термин "бабскость плюс". Я, как и некоторые другие ученые, называю это обществом потребления, либеральной идеологией или культом слабых и обиженных, в зависимости от контекста научного диспута.
Среди гуляющих Марк увидел женщин, которых они встретили на военной базе, но Виолетты среди них не было.
– А они все где-нибудь работают? – задала Белла вопрос, который крутился в голове и у Марка.
– Да, но особо не напрягаясь, – ответил Гарри. – Работяг, бизнесменов и военных отсюда в конце концов вывезли.
– Если человек сильно устает, борясь с собственной природой, зарабатывая для себя или своей семьи, – начал еще одно пространное объяснение Леопольд. – Или если он противостоит каким-то силам, или если участвует в жесткой конкурентной борьбе, или является частью производственных отношений, то такой человек живет среди реальных процессов и явлений, и он, как правило, не разделяет категоричных идеалов общества "бабскость плюс".
– Термин как термин, – заметил Гарри.
– Их присутствие мешало созданию атмосферы абсолютного единства ценностей, веры в их непоколебимость и их высшее предназначение. Поэтому этих людей постепенно переместили за купол. Там они обеспечивают жизнедеятельность Города и его этическую стерильность, если так можно выразиться, позволяя жителям оставаться верными своим иллюзиям, – закончил объяснение Леопольд.
– Кстати, про иллюзии, – добавил Гарри, – я знаю несколько случаев, когда жители Золотого Города избирались мэрами других городов Содружества. Так они там разваливали, все что можно.
Члены Братства уже почти прошли пятый круг, когда им попался автомат, торгующий орехами. Лаура колебалась, но в конце концов отказалась.
– А Марку они тоже не нужны, – с ухмылкой сказал Гарри.– У него уже есть один, а может, даже два.
Юноша по прежнему не допускал мысли о том, что кто-то знает про орех-маяк в его кармане, поэтому слова Гарри счел какой-то грубой солдафонской шуткой.
Они двинулись дальше, и Марк был удивлен, как быстро пропало многообразие форм. Дома и люди становились все более однообразными. И на фоне этой побеждающей серости ему все больше хотелось смотреть на Беллу, которая выделялась еще и тем, что шла пританцовывая, смешно размахивая руками, как это делают маленькие дети. И Марку еще не раз предстояло убедиться в том, как легко в этой девушке уживались маленькая девочка и взрослая женщина.
На встречу шла Виолетта, которая обрадовалась им, как старым знакомым.
– А я уже оттуда, – глубоким грудным голосом сказала она, – там уже на меня донос настрочили.
Марку показалось, что слово "донос" она произносила с особым удовольствием.
– Но мне не привыкать, – продолжила Виолетта, – вернусь в первый круг. Там у меня и вещи кое-какие остались.
Братство вышло на последний круг, который выглядел как огромная площадь с цилиндрическим строением по середине. Марк догадался, что это и есть Центр, к которому они прорываются. Помимо всеобщей серости и одинаковости бросалось в глаза еще большое количество дронов и роботов-полицейских.
– Белла, мы правильно идем? – мысленно задал вопрос Гарри, имея в виду, скорее всего, местонахождение белой мыши.
– Ну да, – ответила Белла, полагая, что ее спрашивают про Центр.
– Это шестой круг, – сказал Гарри, – всем общаться только мысленно. Не привлекайте внимания полицейских.
– А почему он такой… – начал было Марк.
– …серый? – закончила вопрос Белла.
– Это круг предельной толерантности. Если отличия нельзя комментировать, нельзя критиковать, если нельзя никак реагировать на них, то они теряют смысл. Даже молодежь одевается по-другому, чтобы провести границу, вызвать осуждение, бросить вызов. Но если на все эти проявления наложен запрет, то в отличиях, даже внешних, нет никакого толку. А ценности выровняли еще раньше, поэтому общество становится абсолютно одинаковым и безликим.
– Как в больнице, – прокомментировала Белла.
– Вот именно, – подхватил Леопольд, – мы, ученые-психологи, называем это состояние неврозом толерантности. Миры созданы для сомнений, борьбы и страданий. Люди, лишенные этого, сами создают себе страдания и борьбу на ровном, что называется, месте, они создают трагедии из брошенного слова или взгляда, и легко впадают в депрессию. Подавление естественных стремлений души к борьбе и страданиям вызывает невротические реакции. Но в отличие от того, когда подавляются животные, органические устремления, в этом случае возникает невроз души, что гораздо разрушительнее для осознания. Эти подавленные стремления накапливаются и могут вырваться наружу совершенно неожиданно в уродливой, концентрированной форме.
– Поэтому здесь полицейскими все нашпиговано, – отметил Гарри.
– Да, это может быть немотивированная жестокость как со стороны отдельных жителей, так и со стороны всего общества. Причины чаще всего формальны – любая радикальная идеология, любое упоминание об анонимных источниках или свидетельствах в социальных сетях. Эти причины, собственно, и не нужны. Переход от полной толерантности к полному неприятию происходит мгновенно.
– А еще они начинают придумывать смешные законы, – добавила Лаура.
– Да, хотя это уже называется толерантной шизофренией, – важно заметил Леопольд, – толерантность становится самоцелью и доводится до абсурда.
Внимание Марка привлекла женщина в знакомых одеяниях. На ее одежде были вышиты такие же козы и такие же узоры, как на одеждах Геры и сестры Мэй. Дама что-то вязала. Ведомый предчувствием, Марк подошел к ней, оторвавшись от остальных, и убедился, что женщина вяжет носки с изображением овечек.
– Матушка Сью? – обратился к ней юноша.
– Кто ко мне обращается?
– Вы знаете богиню Геру?
– Слово "богиня" запрещено, оно может оскорбить людей другой веры.
– У нее на одежде такая же вышивка, что и у вас.
– Нельзя сравнивать одежду, это может вызвать комплекс неполноценности.
– Она думает, что вы в тюрьме для осознаний.
После этих слов два ближайших робота повернулись и напали на юношу.
Один из них, ловко стукнув в подколенные впадины, поставил Марка на колени, второй приставил к голове какой-то сканер. Окружающие люди и матушка Сью (а это была она) торопливо отвернулись, сделав вид, что ничего не происходит. Далее события происходили так быстро, что потом Марку было очень сложно вспомнить все детали.