Дрожа, она, не раздеваясь, залезла под перину и ждала, пока комната прогреется. И вдруг решилась: она должна поговорить с папой! Сейчас же, сию минуту. Пока не растеряла мужества.
Карна взяла лампу и пошла на цыпочках, чтобы не разбудить служанку. У дверей спальни она прислушалась. Потом осторожно постучала.
Ей никто не ответил. Она постучала еще раз. Никакого движения. Она нажала на ручку и вошла в комнату, подняв лампу повыше. Кровать была пуста. Папы в ней не было.
На столике в прихожей не было записки, которую он обычно оставлял, если его ночью вызывали к больному. К тому же она всегда просыпалась, если за папой приходил посланный.
Карна стояла в холодной темной прихожей со странным чувством - она мертвая. И стоит во весь рост в могиле.
Наконец ее мысли прояснились. Надо одеться, пойти к Олаисенам и привести его оттуда домой. Даже если после этого они все умрут.
Она вернулась к себе и подбросила в печку угля, не заботясь о том, что гремит дверцей. Потом села учить латинские глаголы.
Ее затошнило, но она старалась не обращать на это внимания. Старалась побороть тошноту. Схватив латинский учебник, она швырнула его в стену. Медленно, как листок бумаги, учебник упал на пол. Потом стало тихо.
Карна встала и подошла к печке. И услыхала папины шаги. Он крался, как вор. Она перестала дышать и исчезла.
Карна очнулась в кровати - папа натирал ей руку мазью. Значит, она упала на печку.
Потом ей стало больно. Вот и хорошо. По крайней мере, она знает, что именно у нее болит. Лицо было мокрым от слез.
- Карна, я здесь! Карна! Сейчас мазь подействует, и тебе станет легче. - Голос у папы был как раньше. Как в Рейнснесе, в лодке. Где угодно.
Ей захотелось вернуться в то время. Она зажмурилась, чтобы не видеть папу. Потому что не знала, хватит ли у нее сил ненавидеть его.
Он, как всегда, покачивал ее, прижав к себе. Боль почти прошла, но Карна не подала виду. Ведь пока она не подаст признаков жизни, он будет обнимать ее и произносить ее имя. Снова и снова.
Она решила открыть глаза лишь затем, чтобы не промахнуться, когда плюнет на него. Но, встретившись с ним глазами, она не смогла плюнуть.
- Ты не должна топить печку, пока все спят, - шепотом сказал он.
Она не спросила, почему он одет и почему у него в волосах снег. Ей удалось снова исчезнуть. Уплыть от него далеко за шхеры.
Наутро она чувствовала себя больной. Что-то случилось с окном. Оно само то открывалось, то закрывалось. Это Стине пыталась ей что-то сказать, но Карна ее не видела.
Пришел папа и сказал, что у нее высокая температура. Пока он был в комнате, окно оставалось закрытым, и Карне показалось, что в комнате пахнет Ханной.
Она через силу стерпела его объятие. Но когда он спросил, слышит ли она его, не смогла ответить ему.
Он сел рядом, и она поняла, что он останется с ней, если она не откликнется. Это было бы выше ее сил.
- Я здорова, - сердито сказала она.
- У тебя высокая температура, и ты плачешь.
- Нет. - Она плакала.
- Приятно было услышать твой голос, - весело сказал папа и улыбнулся.
Она снова закрыла глаза.
- Карна! Я должен присутствовать на собрании комитета по здоровью, но оно продлится недолго.
Она не ответила.
- Анна вернется из Тромсё после полудня. Но я приду задолго до этого. Кристине протопит печь. И накормит тебя. Тебе уже лучше, правда?
Она слышала, что он встал, и сжала губы.
- Правда? - повторил папа.
Он подул ей в шею. Прикосновение его губ было неприятно. Она увидела перед собой Ханну. Наверное, из-за этого запаха.
Анна вернулась, и все стало еще хуже, но в то же время и лучше. Она была весела, хотя и встревожилась из-за Карны. Сев на край кровати, она попыталась напоить Карну соком. Говорила она только о Тромсё. Анне там понравилось. В следующий раз они с Карной поедут вместе. Непременно.
Карна покачала головой:
- Я никуда не поеду.
- Что с тобой? - помолчав, спросила Анна.
- Разве ты не видишь, что я обожгла руку во время припадка?
- Вижу, но тебя огорчает что-то другое.
- Нет. - Карне было стыдно. Она стала папиной сообщницей. Солгала ради него.
Весь вечер Анна играла Мендельсона. Несколько раз она поднималась наверх к Карне и рассказывала о Тромсё - этот скрипач должен теперь приехать в Страндстедет!
Карна с забинтованной рукой лежала у себя в комнате. Боль была терпимой, но почему-то у нее все время текли слезы.
Окно снова начало открываться. Это была не Стине, а Ханна. С хищным видом она цеплялась за занавески, но влезть в комнату не могла.
Вот, значит, как выглядели эти библейские блудницы! Карне стало понятно, почему Олаисен бьет Ханну. По ней сразу видно, что она блудница, которую следует побить каменьями.
Лицо Ханны растеклось по темной поверхности окна. Из глазниц, носа и рта поползли змеи и черви. Она съежилась и наконец исчезла.
Но Карна слышала, как она царапается снаружи.
У Карны мелькнула мысль встать, подцепить Ханну совком для угля и бросить в огонь на вечные муки. Но эта мысль тут же исчезла.
На другой день в дверях появилась бабушка. Карна не заметила, как она вошла.
- Я слышала, ты нездорова? - весело спросила бабушка, бросила на кровать какой-то сверток и придвинула к кровати стул.
- Кто это тебе сказал?
- Твои старики.
Карна попыталась сесть.
- Они сказали, что во время припадка ты упала на печку, что у тебя высокая температура и плохое настроение. Но мы тебя вылечим!
Она достала кулек с камфарной карамелью и протянула Карне.
Карна положила в рот одну карамельку. Ощутив во рту приятный, кисловатый вкус, она заплакала.
Подождав немного, бабушка достала носовой платок; по ее словам, от лучшей кружевницы Вены, и протянула его Карне. Та громко высморкалась. Но платок не помог.
Бабушка положила руку ей на лоб и закатила глаза.
- Ледяной, - сказала она.
- Пусть бы он убил ее в следующий раз! - вырвалось у Карны прежде, чем она успела подумать.
- Кого?
- Ханну, эту блудницу!
Бабушка медленно встала, подошла к двери и открыла ее, словно собиралась уйти, но снова закрыла. Потом села возле кровати.
- Ты очень строга, - сказала бабушка.
- Она впускает чужих через черный ход, когда у нее никого нет дома. А Анна только и знает, что играть Мендельсона.
На бабушку будто подуло холодным ветром.
Карна перестала плакать.
- И кто же этот чужой? - поинтересовалась бабушка.
Карна испугалась, прежде всего бабушкиных глаз. И все же должна была сказать все как есть:
- Папа.
- Ты видела?
- Да.
Но она забыла сказать, что он не спал дома в своей кровати. А может, и не забыла. Но не сказала.
- Послушай, Карна, не надо сразу думать самое плохое. Только не говори про это Анне. Скажи папе, но не огорчай этим Анну!
- Ты хочешь, чтобы она единственная из всех ничего не знала? Разве это не ложь?..
- Вениамин сам скажет ей все, что нужно. Только не ты! Понимаешь?
- А если он ей солжет?
- А если ты что-то неправильно поняла? Ты можешь все только испортить. Обещай, что ничего ей не скажешь.
- Я не смогу долго притворяться, будто ничего не случилось. У меня не получится.
- А ты не притворяйся. Ты спроси у Вениамина, почему он ходил к Ханне через черный ход, когда Олаисена не было дома.
- А ЭТО МОЖНО?
- Это можно.
- А как мне это спросить?
- Так и спроси. Прямо и просто.
- А если он скажет, что я ошиблась?
Бабушка снова встала и быстро заходила по комнате. Наконец она остановилась возле кровати.
- В таком случае, Карна, ему придется несладко.
Они помолчали.
- Теперь ты встанешь? - спросила бабушка.
- Я вообще больше не встану.
- Тогда будешь мучиться, но ничего изменить не сможешь.
- Бабушка, о чем ты думаешь?
- Не только о приятном, поверь мне. Больше всего я думаю, что тебе нелегко становиться взрослой. Но довлеет дневи злоба его. А сейчас, если бы ты оделась, мы бы с тобой пошли в "Гранд". В гавани полно судов, и, думаю, еще сегодня выглянет солнце.
Карна высморкалась. И кивнула бабушке.
Анна удивилась, увидев их обеих в верхней одежде.
- Карна, ты хочешь выйти на улицу? Стоит ли? С высокой температурой?
- Все уже прошло. А температура у Карны не выше, чем у чайки, - сказала бабушка.
По дороге Карна спросила:
- Почему все так отвратительно?
- Когда все пройдет, ты будешь думать только о прекрасном.
- А что прекрасно?
- Творение Господа. Искусство. Музыка. Некоторые мысли. И слова.
- Но люди отвратительны.
- Не всегда.
- Думаешь, люди могут любить и не лгать друг другу?
Бабушка повернула к ней лицо:
- Не знаю. Мне кажется, могут. Но не жди, что они будут думать только о тебе. Каждый думает о себе. Даже те, кто тебя любит, не всегда смогут все рассказать тебе. Но это еще не ложь. Самое главное, чтобы было кого любить.
- Как это?
- Нужно научиться видеть любовь, когда она есть, и не дать ей уйти. Но если ей надо уйти, значит, надо, и тут уж ничего не поделаешь. Любви нужна свобода. Только так можно ее удержать.
- Ты дала ей свободу?
- Нет, я обошлась с ней так же, как ты с птенцами гаги.
- Почему? - почти не дыша, спросила Карна.
- Потому что он не хотел остаться.
- Но ведь ты сама сказала, что Аксель…
- Это не Аксель. Это было в молодости. Его звали Лео. Я думала, что он принадлежит только мне.
- А он не принадлежал тебе?
- Нет, он принадлежал себе, но я этого не понимала.
- И растоптала любовь?
- Да.
Карна вздохнула:
- Тебе ничего не оставалось, ведь он не хотел.
В глазах бабушки мелькнул смех. А может, слезы?
- Думаешь, и папа тоже?..
- Надеюсь, что твой папа умнее меня…
- А ты не можешь с ним поговорить?
- Ты его подозреваешь, ты и должна поговорить с ним.
- А ты его не подозреваешь?
- Я никогда его не подозреваю.
- Почему?
- Потому что меня не обижает то, что он делает.
- Разве тебе безразлична Анна?
- Нет, конечно. Но я не могу вмешиваться в их жизнь. Их жизнь принадлежит только им.
- Ты говоришь так, как будто ты чужая и не имеешь к нам отношения.
- Я имею к вам отношение. Ты, Карна, внешне такая хрупкая. Но это не важно, твой внутренний фундамент прочнее горной породы. У меня не так. И когда мой фундамент дает трещину, все обрушивается на самых близких.
Они вышли на Страндвейен. И тут выглянуло солнце. Его лучи упали на бабушкино лицо и не покинули его, пока они не вошли в гостиницу.
Обед был сущим наказанием. Карна не знала, куда деваться.
Анна была весела и без конца рассказывала о Тромсё. Она познакомилась там с некоей фру Андреа, вдовой кожевника, которая сдает комнаты молодым людям.
Папа буркнул, что жил у нее, когда учился в Тромсё в гимназии.
- Она готова сдать комнату Карне, хотя вообще предпочитает брать мальчиков. Говорит, что с ними меньше хлопот. - Анна засмеялась.
- Хватит, я не хочу о ней слышать! - Папа отложил нож с вилкой.
- Я согласна. С девочками больше…
- Карна не будет жить у нее!
- Почему? Она только что заново переклеила комнату. Получилось очень красиво…
- Хватит, Анна!
- Но почему, милый?
- Не будем больше говорить об этом!
- Она так ужасна? - спросила Анна.
Карна решила молчать, пока к ней не обратятся.
Папа сердито перевел взгляд с одной на другую.
Карна и Анна переглянулись. Потом Анна засмеялась:
- Она морила тебя голодом?
- Прекрати! Карна не будет жить там!
- Сказать по правде, я приложила немало усилий, чтобы найти эту комнату. Это рядом с женской гимназией, и хозяйка производит хорошее впечатление. Объясни, в чем дело. Я не понимаю.
Карна услышала только: "Объясни, в чем дело. Я не понимаю". Анна есть Анна. Если ей объяснить, в чем дело, она поверит.
- Она была… не была… Я хочу сказать, что на нее нельзя положиться! Вот и все.
Карна глубоко вздохнула. Картина в простенке между окнами висела криво. Но это было почти незаметно.
- На кого нельзя положиться? - Слова сами слетели у нее с губ.
Папа поднял глаза. Она заставила себя встретить его взгляд. Что-то тут было не так. Он странно пошевелил рукой. И смотрел не мигая. А потом вдруг глотнул, хотя во рту у него ничего не было. В складках на щеках лежали глубокие тени.
Анна что-то сказала, но ее голос не достиг Карны. Папа тоже что-то сказал. Но это не имело отношения к тому, о чем она спросила. И он все время смотрел на нее.
Карна первая не выдержала и опустила глаза.
Карна выучила урок по латыни и написала немецкое сочинение, заданное ей Анной. Но не стала читать "Дочерей амтмана". Книга была слишком грустная. А у нее и без того хватало огорчений.
Ей предстоял разговор с папой. Бабушка возложила это на нее. Когда от папы ушел последний больной, она постучала в дверь кабинета.
В кабинете пахло блевотиной.
Папа стоял у стеклянного шкафа спиной к двери.
- Карна? - удивился он, обернувшись к ней.
Она остановилась у двери, сложив руки.
- Я должна задать тебе один вопрос.
- Задавай.
- Ты сначала сядь.
- Это так серьезно? - Он засмеялся, но сел за стол. - Итак?
Карна тоже села. На стул для больных. Папино лицо казалось плоским. Она пыталась придумать какой-нибудь вопрос, чтобы не задать тот, ради которого она пришла. Но в голове было пусто. Кроме того единственного вопроса, в ней не было решительно ничего.
И вдруг она придумала! Придумала другой вопрос, но тем не менее о том же:
- Почему ты не видишь Анну?
Папа удивился. Неужели он удивился?
- Я не вижу Анну? Почему ты так решила?
Карна стала теребить бахрому на поясе. Машинально сплела из нее тугую косичку. Тонкие льняные нити резали ей пальцы, но она этого не замечала.
- Потому что я видела, как ты входил к Ханне через черный ход, - прошептала она.
Она не смотрела на него. Хотела дать ему время прийти в себя. Каждому нужно время, чтобы прийти в себя. Но когда тишина между ними стала уж слишком плотной, ей пришлось взглянуть на него.
- Ты шпионила за мной? - тихо спросил он.
- Нет. Я не стала проверять, ходил ли ты туда второй раз, когда ушел ночью из дома.
Она слышала, как он дышит. Потом он вынул ручку из чернильницы и положил ее в пенал. Провел рукой по волосам.
- Я был там второй раз, - спокойно сказал он.
Карна больше не видела его лица. Он плавал среди водорослей. Под водой. Он утонул. И с этим уже ничего нельзя было поделать.
- Почему тебя это интересует? - услыхала она его голос. Значит, он еще не совсем умер.
- Из-за Анны…
Папа стал бесцветным. Исчез.
- Я доктор, Карна.
- И ночью ты тоже доктор?
- И ночью тоже.
- И в ту ночь?
- Да.
- Чем же Ханна была больна?
- Этого я сказать не могу.
- Ты лжешь!
Все. Забрать эти слова назад было уже невозможно. Никогда.
- Карна…
- Ты злой! - Она заплакала и попыталась расплести косичку из красных льняных ниток. Но это не получилось, и она так дернула, что нитки оторвались.
- Ты сказала об этом Анне?
- Нет, бабушка сказала, что не надо.
- Ах, бабушка!..
Она ненавидела его за то, что у него исчезло лицо. Это означало, что она права. Почему он не придумал какого-нибудь объяснения, которому она могла бы поверить? Тогда бы она забыла об этом. И все стало бы как раньше.
- Ты должен сказать об этом Анне, - прошептала она.
- Мне нечего говорить Анне, - отрезал он.
- Скажи ей то, что сказал мне, тогда я перестану чувствовать себя обманщицей из-за того, что мне не разрешают говорить правду.
- В чем, собственно, ты обвиняешь своего отца? - спросил чужой голос.
Она не могла этого произнести. Не знала нужных слов. В Библии это называется блудом. Но как сказать такое слово родному отцу? Она могла бы прочитать ему то место из Библии, но сумка с Библией осталась в ее комнате.
И все, что Анна и Сара рассказывали ей о теле, о любви, о зачатии, о крови, которая будет идти из нее, пока она не станет старой, - все это обернулось лишь отвратительным вкусом во рту. Словно виновата во всем была она одна.
Папа протянул ей через стол носовой платок.
- Ты больше не должен ходить туда! Слышишь?
Сперва он как будто не понял ее слов. Потом подпер щеки руками и серьезно посмотрел на нее.
- Если кому-нибудь из Олаисенов понадобится доктор, мне придется пойти туда. И ты должна это понять.
- Они могут пригласить другого доктора.
- Могут, - согласился он, и у него снова появилось лицо.
Потом он наклонился к ней через стол.
- Ты ведь знаешь, что мы с Ханной давно знаем друг друга. Иногда ей бывает нужно поговорить со мной.
Слова были ненастоящие. Как скрежет железа на ветру.
Глава 12
Карна постоянно встречала его на верфи. Но как-то не отмечала его присутствия. Даже издали она видела, какой он грязный. Сажа. Масло. Еще какая-то грязь. Однако она знала, что под этой грязью скрывается Педер, который умеет чинить машины. Он вернулся в Страндстедет, чтобы работать на слипе бабушки и Олаисена.
Она слышала, как старики, сидя на лавке на пристани, говорили о разнице между паровыми и обычными судами. И что Педер учится на механика, или как там это называется. Значит, он должен будет ремонтировать пароходы. И, по их мнению, слип, хоть и новый, слишком мал для этого.
Однажды Карна дома у Биргит показала ей, что, если приставить друг к другу большие и указательные пальцы и посмотреть через них на окно, чуть-чуть согнув внутрь большие пальцы, получится перевернутое сердечко. Биргит это понравилось, и она поинтересовалась, кто научил Карну складывать такое сердечко.
Неожиданно в сердечке Карны возник человек, окруженный солнечным сиянием. Появился и пропал. От удивления она не успела с ним поздороваться. Зато Биргит успела. Через мгновение Педер Олаисен был уже далеко.
- Он был в твоем сердечке! - восхищенно воскликнула Биргит.
- Он решил, что ты смеешься над ним, - сказала ее мать.
И тут же принялась рассказывать, что Педер соблазняет девушек. Они так и липнут к нему, потому что он хорошо танцует. Если бы он довольствовался одной, еще куда ни шло. А так - стыд и позор!
Она строго посмотрела на Карну и Биргит и перекрестилась. Но она быстро забыла о своих словах. Человек, который учился в Трондхейме, не мог быть простым шалопаем. Педеру было двадцать пять лет, однако выглядел он на восемнадцать. И глаза у него были какие-то странные.
- У всех, кто рано остается без матери, такие глаза. Бедняга Педер… - заключила мать Биргит.
Но полагаться на этого "беднягу" все-таки не следовало.