Тот же глубокий голос. Словно говорила гора, а не человек, который только что, как обезьяна, висел на железной балке.
В груди у него что-то переливалось, и только потом звучал голос. Но он как будто не сознавал, что в нем скрыта музыка.
Карна покраснела и вспомнила, что когда-то приняла его за негра. И как только человеку, который был совершенно черным, удалось стать таким белым!
Уголки губ у него, втягиваясь внутрь, образовывали маленькие впадинки. Словно хранили тайну. Короткие светлые волосы упрямо вились от самых корней. И не только потому, что он только что висел вниз головой. Она знала, что такие волосы нельзя распрямить, даже намочив их водой.
Лоб был крутой, как скала. И упрямый. Под светлыми бровями мерцали глаза. Эта картина слилась у нее перед глазами во что-то теплое и синее.
К своему стыду, Карна поняла, что вот-вот заплачет. Это было бы глупо, ведь он все-таки не упал. Но она ничего не могла с собой поделать.
- Вы будете играть на балу? - спросил он. До сих пор он еще ни разу не моргнул. Ресницы у него были белесые.
Спрятаться Карне было некуда. Оставалось только смотреть ему в глаза, чувствуя, что у нее начинают течь слезы. Ей хотелось исчезнуть и вместе с тем хотелось, чтобы это продлилось подольше.
Педер вдруг смутился. Он спрыгнул на пол и протянул ей руки.
Тошнота напомнила Карне, что она забыла дышать. Спокойно и глубоко, чтобы предотвратить припадок. Но внизу перед ней стоял Педер. Он был силой. И он повелевал ее дыханием.
Зал начал вращаться. Быстрее, быстрее. Педер тоже вращался. И его глаза. Глубоко в море. На дне. Свет. Ее тянуло туда. Ей было страшно, но она не могла противиться этому.
Она ощущала исходящую от него чудесную силу. Нежную и несокрушимую.
Педер Олаисен никогда не видел припадка падучей и уж тем более не оказывал при нем помощь. Он вдруг осознал, что держит ее в объятиях. Может быть, она уже умерла? Неужели он так напугал ее, что она упала в обморок?
Он в жизни не читал ни одного романа. Но слышал, что хрупкие женщины могут умереть от напряжения. Наверное, стремянка оказалась слишком тяжела для нее.
Карна смотрела на него, значит, она все-таки не умерла. Однако на губах у нее выступила пена. В груди свистело и сипело, тело сводили судороги.
Педер положил ее на стол и попытался выпрямить. Когда он прикоснулся к ней, ему показалось, что он прикоснулся к горячей печке. Он отдернул руку. Потом снова прикоснулся к ней. Попытался удержать, но не мог. Ее тело дугой выгнулось над столом. Она хрипела, руки и ноги сводило.
Наконец Карна упала на стол и затихла. Тело расслабилось. Рот был приоткрыт, но в горле больше не клокотало. Только глаза неподвижно смотрели в одну точку.
Педер потерял последнюю надежду.
И вдруг вспомнил, что ему дан голос. Он позвал на помощь. PI звал до тех пор, пока к нему не прибежали два парня, которые разговаривали во дворе.
Они замерли при виде неподвижного тела Карны и двух составленных столов со стремянкой.
Увидев, как по юбке Карны расплывается мокрое пятно, Педер вздохнул с облегчением. Слава Богу, она не умерла!
Какое-то чувство, о котором он даже не подозревал, подсказало ему, что девушка не все может показать миру. Он заботливо расправил ее юбки так, чтобы пятно скрылось в складках, и поднял ее на руки. Странно, что такая молодая и хрупкая девушка оказалась такой тяжелой!
В ее глазах появилась жизнь. Она закрыла их и вздохнула.
Педер посадил Карну на стол, но не отпустил - иначе все увидели бы мокрую юбку. Кто-то принес чашку с водой.
Прикрывая Карну своим телом, Педер вспомнил, что видел в коридоре одеяло.
- Принесите из коридора одеяло, оно лежит там, на полке! - велел он парням.
Он больше не понимал, ее или его сердце стучит у него в груди. В голове. В висках.
У Карны начался озноб. По лбу градом катился пот. Он поднес чашку к ее губам. Она пила маленькими глотками. Потом открыла глаза и посмотрела на него. Так на него не смотрел еще никто.
Потом она провела по себе руками. Сквозь тонкую рубашку он чувствовал ее руки. Они нащупали пятно, и у нее вырвалось глухое рыдание.
Педер крепче обнял ее.
- Этого никто не видел, - прошептал он.
Она прижалась головой к его плечу. Наверное, у нее просто не было сил держать голову. И убрала руки из тайника между ними. Из-за этого их тела прижались друг к другу. Педер не сразу осознал это.
Кто-то принес, но не одеяло, а ее пальто. Педер заботливо надел его на Карну и застегнул одной рукой, другой он обнимал ее.
- У нее бывают припадки падучей, - сказал кто-то. - Это не страшно.
Он промолчал. У него было одно желание - не выпускать ее из своих объятий.
- Мы можем отвезти ее домой на тележке Ларса, - предложил кто-то.
Педер отрицательно покачал головой. И пока он грудью, всем телом ощущал ее тяжесть, тепло и влажность, она вдруг стала легкой, как перышко. Его сила была тут ни при чем. Он не прилагал вообще никаких усилий. Он просто хотел этого.
- Я сам отнесу ее к фру Дине. Это близко, - сказал он.
Карна попыталась что-то сказать, но у нее вырвался только вздох. Руки ее крепко держали пальто.
- Помочь тебе? - предложил кто-то Педеру.
- Не надо, она легкая, - отказался он и вынес Карну из дома.
Она была так близка ему! Ближе всех девушек, с которыми он танцевал и заигрывал. Ближе тех, с которыми обнимался на сеновалах или за ящиками с рыбой и штабелями торфа. И даже тех, которых видел более обнаженными, чем дозволял Бог.
Педер дошел до "Гранда", так и не почувствовав усталости. Фру Дина открыла двери и провела его в свои покои.
- Положи ее на мою кровать, - сказала она.
Он рассказал ей все, что случилось, и понял, что пора уходить. Дина на прощание пожала ему руку и как-то странно на него поглядела.
- Спасибо! Я не ошиблась. Ты - камень.
Глава 13
Педер намочил волосы и старательно причесал их. И все-таки они торчали, будто растрепанные ветром. Рукава черного потертого сюртука были ему коротки. Галстук выглядел взятым напрокат, а штаны из темно-серой фланели не шли к сюртуку.
Прямой широкий нос. Большой рот, слабый и в то же время решительный.
Осторожно, словно лунатик с открытыми глазами, Педер подошел к девушкам, сидевшим у стены.
Карна затаила дыхание, он подходил все ближе и ближе.
Глубокий, хрипловатый голос порхнул между ними. Педер слегка поклонился, Карна не сразу поняла, что он сказал.
- Могу я пригласить вас на танец, фрёкен Карна?
Глядя в его глаза, она поняла, что он останется рядом с ней, даже если она откажется танцевать. Эти глаза заставили ее встать и протянуть ему руку. Заставили вспомнить, что она описалась во время припадка и что он знает об этом, но что это не имеет значения. Потому что пришел он именно к ней.
И когда он легко обнял ее и ее рука легла в его грубую теплую ладонь, ей оставалось только полететь по комнате и взлететь к гирлянде, висевшей на железной балке.
Потому что благодаря Педеру музыка унесла ее за собой.
Он тряхнул головой, и его пробор сбился, губы приоткрылись в тихом смехе. Этот смех, словно котенок, пробрался в ее голову и свернулся там клубком.
Осенью каждый четверг Педер по вечерам помогал Дине вести бухгалтерию и писать письма. Они сидели у секретера в ее покоях.
У Педера был красивый, твердый почерк. Он подходил не только для того, чтобы записывать цифры. Кроме того, Педер говорил не больше, чем следовало. Дине было хорошо в его обществе.
Она как будто не находила ничего странного в том, что Карна под каким-нибудь предлогом тоже приходила к ней по четвергам. Напротив, она говорила:
- Подай нам через час горячий шоколад с печеньем. Ровно в семь!
Таким тоном Дина давала распоряжение горничной, когда у них были гости. Но Карна не обращала на это внимания. Бабушкин тон ничего не значил. В четверг не значил.
- У фрёкен Карны часто бывают припадки? - спросил Педер. Карна только что вышла из комнаты, и Педер открыл счетоводную книгу.
- Случаются. Она страдает эпилепсией.
- Отчего бывает эта болезнь?
- Думаю, этого не знает никто. Но спроси у Вениамина.
- Это опасно?
- Не настолько, чтобы она не могла прийти в себя после припадка. Если, конечно, не ушибется. Но приятного мало. Ты и сам, кажется, убедился в этом в тот раз?
Она положила перед ним расписки. Показала на почтовые отправления, которые казались ей сомнительными. Указала на тенденцию цифр к повышению. С еле заметной усмешкой - пусть это останется между ними.
Конечно, он все понимает.
Имя Вилфреда Олаисена не упоминалось. Да и зачем было упоминать о нем, если все в полном порядке.
- Но может, она больна? Может, нужно что-то сделать, пока не поздно? - спросил Педер.
- Ее смотрел один профессор из Копенгагена и доктор из Берлина. Они ничего не рекомендовали.
Дина взглянула на озабоченное лицо Педера. Потом толкнула его в плечо.
- Она еще ребенок. О чем ты думаешь?
- О том, что хотел бы помочь ей вылечиться, - серьезно ответил Педер.
- Сколько тебе лет?
- Двадцать пять.
- О Господи, солидный возраст для мужчины! - воскликнула Дина и похлопала его по руке, словно хотела утешить. Потом измерила его взглядом и безжалостно сказала: - Но сейчас ты еще слишком стар для нашей Карны. Вот лет через пять…
Он мучительно покраснел и сбился в цифрах.
- Вы думаете… лет через пять? - осмелился спросить он.
- Поговори с ней самой. Несмотря на свой юный возраст, Карна в состоянии сказать, что она думает по этому поводу. Другое дело, что за эти пять лет она может передумать. С девушками так бывает.
- Вы считаете, что мне следует поговорить и с доктором?
- Немного попозже. Сейчас это его только испугает.
- По-вашему, нужно обязательно быть богатым, чтобы породниться с хозяевами Рейнснеса?
Она снова измерила его взглядом.
- Нет! Но достаточно умным, чтобы выжить в этом мире.
- К этому я привык. - Педер приободрился.
- Я знаю, - серьезно сказала Дина.
Они занялись делами, теперь их интересовали только цифры.
- Ты когда-нибудь кого-нибудь ударил? - вдруг спросила Дина.
Глаза у него сделались беспомощными.
- Нет! - почти с сожалением ответил он.
- Хорошо!
Он осмелел, и с его губ сорвался дерзкий вопрос:
- А вы?
Дина явно удивилась, но глаза у нее были веселые:
- Случалось.
Вилфред Олаисен посмеивался над этими занятиями бухгалтерией по четвергам. Пока ему не пришло в голову, что он мог бы использовать брата, чтобы разузнать кое-что о делах Дины. Но он наткнулся на стену. Без единой щели. Педер прямо сказал, что не намерен говорить о доверенных ему делах.
Вилфред рассердился, и Педер счел за лучшее ретироваться за дверь конторы. Там он почувствовал себя в безопасности. На верфи было слишком много рук и глаз.
- Я платил за тебя, пока ты учился в школе! - крикнул Вилфред ему вслед. - Ты должен работать на меня! На моей верфи!
- Я и работаю на твоей верфи, - спокойно через плечо ответил Педер. - Кроме вечеров по четвергам.
- Что такого особенного должно быть в женщине, чтобы она добивалась всего, чего захочет? - спросил Вилфред у Ханны тем же вечером. Он только что рассказал ей об измене брата.
- А разве ты сам не такой же? - осмелилась спросить Ханна.
- Я предприниматель!
- Не знаю, что есть в Дине. Наверное, то же самое, что в тебе.
- Это мы еще посмотрим. Я в любое время могу выкупить ее долю.
Ханна могла бы напомнить ему, как трудно им пришлось, когда Дина изъяла из дела часть своего капитала и они были вынуждены заложить дом. Но она промолчала. Как молчала все последние годы. Теперь они говорили только о том, о чем хотел говорить он. Даже в присутствии посторонних Ханна предпочитала не высказывать своего мнения.
Это могло плохо кончиться для нее уже дома, когда дети спали, а служанки были далеко. От необходимости сдерживать себя и всегда быть начеку сердце Ханны заледенело. Этот холод распространялся не только на Вилфреда, но и на всех. Даже на детей.
Зимой, поняв, что ждет четвертого ребенка, Ханна позвала к себе Вениамина. Дома никого не было. Сара с детьми уехала в Рейнснес, а Вилфред отправился куда-то на "Лебеде".
Возле "Гранда" она сунула Вениамину записку, не объясняя, в чем дело. Когда он пришел, она попросила его помочь ей избавиться от ребенка. Вениамин оторопел. Потеряв над собой власть, Ханна схватила его за руки.
- Ты не смеешь просить меня об этом. Пойми, это может стоить тебе жизни.
- Мне все равно! - крикнула она, и ей стало приятно - наконец-то она смогла повысить голос в собственном доме.
- Замолчи! Не смей даже думать об этом! - простонал он и обнял ее.
Она тотчас прильнула к нему, тогда он разжал руки. И продолжал говорить, говорить… Ему хотелось утешить ее.
Ханна была вне себя от отчаяния. В ней проснулась злоба. Захотелось хоть раз потерять голову. Отомстить. Но Вилфреда здесь не было. И все вылилось на Вениамина.
- Он же все равно забьет меня насмерть! - крикнула она.
Увидев его лицо, она раскаялась и стала умолять его остаться. Вениамин все-таки ушел.
Ночью он вернулся, чтобы, по его словам, проведать ее. Ханна обрадовалась - наконец-то он пришел к ней! Но она ошиблась. К ней пришел только доктор.
Она потеряла и его, и себя. Стала другой. Но новая Ханна оказалась сильнее прежней. Ей было легче терпеть.
Она не сопротивлялась, когда Вилфред приходил к ней, и думала о чем-нибудь приятном. Гладя его по волосам, она вспоминала, как пахли пряности, которые сажала Стине. Или клевер на лугу за летним хлевом. Или черника, растертая с сахаром. И даже водоросли под бугром, на котором стоял флагшток.
Но чаще всего перед ней возникал Он. Его запах. Она отвыкла, что у него есть имя. Вспоминала, как они встретились на постоялом дворе в Бергене. Его глаза. Как он пришел к ней в комнату, когда она кормила Карну…
Во время беременности она иногда одна приходила к Дине в "Гранд". Обычно когда Вилфред был в отъезде. Они с Диной никогда не говорили о "тех разах". Но Ханна понимала, что Дина знает все.
Дина часто показывала ей модные журналы из Берлина или Парижа, доставала какую-нибудь ткань и советовалась, что из нее сшить, чтобы выглядело не хуже. Советовалась она с Ханной и относительно меню.
- Что следует подавать привередливым гостям? - обычно спрашивала она.
И Ханна извлекала из памяти рецепты Стине. Она знала, что всегда может прийти к Дине без приглашения, хотя Дина никогда не говорила ей об этом. Ханна только спрашивала у горничной, не занята ли Дина.
О Вениамине они говорили редко, почти никогда. А если и вспоминали о нем, то только в связи с Карной.
Дина позволяла Ханне чувствовать себя свободной. Независимой. Однажды она сказала:
- Если б на твоих плечах не лежала забота о семье, ты могла бы вместе с Бергльот управлять гостиницей. А я смогла бы спокойно съездить в Берлин.
Это был не вопрос. Только признание.
В другой раз Дина сказала:
- Помнишь наш разговор о том, что тебе следует открыть модный магазин? Завести швейную мастерскую. Ты думала над этим?
Конечно, Ханна думала, но ведь это несерьезно.
- Нет ничего невозможного.
- Да, если бы захотел Вилфред, - согласилась Ханна.
Она призналась, что в настоящее время у Олаисена трудности с деньгами. Он ждет, что пойдет сельдь. Тогда он сможет фрахтовать и продавать наживку. Ждет заказов для верфи. Сезон будет трудный. Сейчас он не решится дать ей денег на швейную мастерскую. К тому же у них большое хозяйство. Оно тоже требует денег. Дети.
В следующий раз при встрече с Олаисеном Дина мимоходом выразила сожаление, что пропадает втуне способность Ханны к шитью. Или, как еще говорят, к творчеству.
Олаисен с подозрением относился к подобным разговорам. Он не любил, когда в них всплывало имя Ханны. Это напоминало ему о его унижении. Поэтому, когда фру Дина заговорила о том, что ее не касалось, он дружески поставил ее на место:
- У Ханны и так дел по горло. Большой дом, большая семья.
- Все это может делать прислуга. В Рейнснесе тоже было большое хозяйство и большая семья. Но я не помню, чтобы мне приходилось самой чем-то заниматься. Люди за деньги делают то, что им скажут. Так же как и на верфи. Или вы не согласны? У вас достаточно средств, дорогой Олаисен, чтобы позволить Ханне развивать свои таланты.
Олаисен недоверчиво смотрел на нее, поэтому Дина сказала:
- Не говорите Ханне про наш разговор. Просто мне стало жалко покупать дорогие и плохие платья в Тромсё или Трондхейме, когда Ханна так превосходно шьет. Жена адвоката и Анна тоже могли бы стать ее заказчицами. Ханне надо только нанять двух помощниц. Это небольшие деньги. Да и начальный капитал должен быть не так уж велик. Конечно, надо снять помещение. Купить швейные машины. Ткани. Нельзя недооценивать женщин. Им всегда нужны новые платья. Но не говорите ничего Ханне. Она только размечтается. Между прочим, я хотела сказать еще что-то… Ах да, вчера я получила телеграмму - нам предстоит отремонтировать одно гамбургское судно. Оно завтра придет в Тьельдсунд. Там какие-то неполадки с машиной. Этим судном займется Педер.
- Почему они прислали телеграмму вам?
- Потому что я знакома с владельцем этого судна. Когда-то я имела с ним дело в Гамбурге.
- И поэтому он захотел воспользоваться услугами нашей верфи! - Вилфред сразу расцвел. Глаза его сияли.
Когда Дина перед уходом надевала перчатки, он спросил будто бы случайно, действительно ли она считает, что какой-то жалкий модный магазинчик может принести деньги.
- Не жалкий магазинчик, а магазин Ханны Олаисен! Да, безусловно! Вы в ней не ошиблись. И раз уж мы заговорили об этом: я бы тоже могла вложить в это дело небольшой капитал. Например, приобрести швейные машины. Конечно, они будут принадлежать мне. Аренда машин обойдется вам недорого. Начнете выплачивать за них, когда магазин начнет приносить прибыль. Небольшой процент от прибыли. Пять-десять процентов, что скажете? Только не говорите ничего Ханне. Не надо обнадеживать ее понапрасну… До свидания!
Олаисена мучило неприятное чувство, что фру Дина только делает вид, будто играет по общим правилам, а на самом деле предпринимает шаги, о которых он просто не знает.
Тем не менее он смирялся с тем, что время от времени она противоречит ёму или самостоятельно осуществляет некоторые идеи. Обязанности председателя местной управы требовали от него столько времени, что он поневоле уступил ей на верфи и на слипе некоторое первенство. Олаисен утешал себя тем, что выявит слабые места Дины, когда у него появится больше времени.
Страндстедет превращался в центр пароходного движения в их краях. А благодаря чему? Конечно же пристани Олаисена! Кого теперь интересовало, кому принадлежат причалы?