Вениамин не мог дождаться следующего раза. И это ожидание было не сравнимо ни с чем. Его желание было ненасытно, хотя еще совсем недавно он, кажется, утолил его. Оно делало Вениамина сильным. Он мог бы сейчас отправиться на своей лодке к больным, не проспав ни минуты.
Олине, сидя на табуретке, следила за кофейником. Она не разрешила служанкам подняться на второй этаж, где спали мужчины.
- Не шумите. Доктор не спал всю ночь из-за больного, и Ханна тоже еще слаба.
Карна прибежала из своей комнаты и получила большой кусок кренделя. Потом она залезла на стол у окна, чтобы не пропустить, как на Троицу над крышей хлева пролетят ведьмы.
Из дома, где жила Стине, прибежал Исаак, он хотел подняться к Ханне, но его к ней не пустили, зато тоже угостили кренделем. В ведьм, которые летают на Троицу, он не верил, но забраться на стол не отказался.
И Олине разрешила ему, как и Карне, перейти границы дозволенного.
Видно, она хотела искупить перед Господом Богом свое участие в том грехе, который случился наверху. Но держала это про себя.
Ханна вынула свои вещи, которые сложила в чемодан Дины. Одну за другой она клала их на прежнее место. Иногда она наклоняла голову набок и улыбалась.
И даже тихонько насвистывала, умываясь холодной водой, налитой из кувшина в синих цветочках.
Вениамин не мог сдерживаться. Он прикасался к Ханне, как только они оставались одни, и радовался своей глупости.
- Пойдем в летний хлев, - предложил он и подул ей в затылок. В столовой никого не было, кроме них; Ханна накрывала на стол.
Она улыбнулась и сделала вид, что не слышит.
- Встретимся ночью у озерка, - сказал он, когда она убирала посуду; из столовой все уже разошлись.
Она снова улыбнулась и ничего не ответила.
Во второй половине дня Вениамина вызвали к человеку, который рассек топором ногу.
- Поедем со мной, Ханна, - шепнул он ей.
Она отрицательно покачала головой.
Прибежал Исаак и спросил, пробудут ли они в Рейнснесе три дня, и Вениамин с облегчением услышал ответ Ханны:
- Да, мы пробудем тут еще три дня.
Все равно дальше Страндстедета она не уедет, подумал он, схватил куртку и свой чемоданчик и побежал к лодке.
Лодка летела как птица. Ее нос раздвигал бедра Ханны. Вениамин не мог думать ни о чем, кроме ее объятий. Из-под штевня летела пена.
Лодка то взлетала на волну, то проваливалась вниз. Качалась и падала, падала и снова качалась. Страсть ярилась в Вениамине, как росомаха. Он встал в лодке, направил ее против волны и тут же вымок до нитки. Соленая холодная вода. Он повелевал волнами. Был сильнее их.
В тот день Вениамин Грёнэльв был непобедим. Он мог бы пуститься наперегонки с самим чертом. Он поедет в Христианию и покажет им, кто из них знахарь!
Вениамин вернулся вечером, Ханна издалека увидела его лодку. Она сидела на берегу под проливным дождем.
Светло-зеленое пальто, которое она сама сшила, намокло и потемнело.
Вениамин чувствовал, как его поры открываются навстречу теплому ветру. Перед ним всплывали картины детства. Ханна и он. Ханна ушиблась и плачет в его объятиях. Ханна бежит по полю, намного опередив его. На спине, словно вожжи, висят косы.
Вид Ханны трогал в нем что-то хрупкое. Ему хотелось защитить ее.
Намокшие волосы темными прядями висели вдоль щек, падали на шею, но Ханна не обращала на них внимания. На ногах у нее были рыбацкие сапоги, не подходящие к нарядному пальто.
Она пробралась среди камней и схватила лодку.
- Ты намочишь пальто! Не надо! - крикнул Вениамин и прыгнул в воду.
Она не ответила, но еще крепче ухватилась за борт лодки. Они вместе вытащили лодку так далеко, что она завалилась набок.
Вениамин знал, что их могут увидеть из всех окон, но все-таки обнял ее.
- Ты неосторожен, - тихо упрекнула она его.
- Почему?
- Нас могут увидеть.
- Пусть смотрят.
Ханна тяжело прислонилась к нему:
- Тебе пришлось зашивать рану?
- Да. Рана была страшная. Но теперь он как новенький. Я хорошо шью.
- Я тоже целыми днями шью!
- Кто бы подумал, что нам обоим придется работать иглой!
Они засмеялись. Мир полнился смехом. Смех пузырился и звенел.
Пока они шли по аллее под каплями, падавшими с деревьев, Ханна рассказала ему, с каким уважением люди называют его доктор Грёнэльв или просто доктор. Она постоянно слышит это в Страндстедете.
Несколькими словами, произнесенными за то время, что они шли к дому, Ханна облагородила его готовность лечить людей.
Его деятельность получила более высокий смысл.
Разве доктор Грёнэльв не плывет к больному один в любую погоду? Разве не появляется в любом месте со своим тяжелым чемоданчиком, чтобы помочь всем? И бедным, и богатым. Он умеет лечить все. Зашивает раны. Даже после удара топором.
Вениамин смущенно улыбался, но не возражал.
И вдруг почему-то подумал: Анна бы так никогда не сказала.
Он дождался, пока все лягут спать. Вышел в стоящую на отлете уборную, чтобы иметь алиби, если кто-то услышит, как он ходит. Потом прокрался к Ханне.
Какая радость! Жаркое тело. Он должен был обладать им. Он тоже имел право жить.
А Ханна? Ведь он знал, что она дарила наслаждение не только ему.
Потом, уже вернувшись к себе, в зеркале, висящем в простенке между окнами, он увидел чужого мужчину. Но только на мгновение.
Будущее? Пусть сначала кончится Троица!
Близнецы, идущие поперек! Это не страшно, если только погода не помешает молодому доктору приехать. С ним никто не мог сравниться! А потом он, как обычная повитуха, пил с женщинами кофе с коньяком.
Тогда как другие мужчины бежали из дому, пока все не кончится, он сидел с роженицей. Держал ее за руку, разговаривал между схватками, хвалил за усердие.
Жена сапожника Персена рассказывала, как ее сестра Элсе Мария родила своих близнецов. Фру Персен примеряла у Ханны платье, потому что собиралась ехать в Тромсё на день рождения.
- Кажется, вы с Элсе Марией давние знакомые? - спросила она.
Ханна кивнула, и жена сапожника застрекотала опять. Она слышала, что некоторые женщины делают вид, что им хуже, чем на самом деле, чтобы послали за доктором. Но Элсе Мария не из таких. Даже когда речь идет о ее жизни.
Старая повитуха отказалась от помощи мужчины, но в конце концов ей пришлось согласиться, чтобы послали за доктором. Фру Персен сказала ей:
- Если моя сестра умрет без молодого доктора, вина будет лежать на тебе.
И только потому, что ребенок, который должен был идти первым, пожелал повернуться к миру спиной!
Слава Богу, что в этот день доктор был в Страндстедете! Он прибежал в одной рубашке. Схватил кричащую женщину за руки. Расспросил обо всем. Успокоил и сказал, что скоро все кончится.
Рассказывая, фру Персен расправляла воланы на юбке. Они должны быть тяжелыми и естественно падать с бедер. Вот так!
Словом, доктор вымыл в тазу руки и разложил свои инструменты, будто собирался вырезать младенца из утробы матери. Он осмотрел роженицу. Ощупан живот. Измерил что-то руками, заглянул в ее чрево, словно в печь для хлеба, при этом он говорил так спокойно, точно речь шла о том, чтобы вовремя достать из духовки рождественское печенье.
Повитуха сочла, что доктор неуважительно отнесся к распростертому перед ним полуобнаженному женскому телу. Она хотела прикрыть Элсе Марию и выставить доктора за дверь. Пусть скажет, что надо сделать, и все будет сделано.
- И знаете, что он ей ответил? - воскликнула фру Персен, укладывая воланы на груди.
"Сначала я выну рукой первого ребенка", - сказал доктор и нырнул между коленями Элсе Марии. Повитуха не успела и глазом моргнуть. Бедняжка Элсе Мария вся извивалась и стонала.
"Скоро все кончится. Потерпи!" - сказал доктор и дал ей глотнуть водки из своей фляжки. Фляжка так и сверкала. Наверное, она была серебряная.
Нет, тут, под грудью, нужно немного убрать. Вот так!
Ханна послушно сделала, как ее просили.
- Да, так вот, они и глазом не успели моргнуть, как доктор вытащил за ножку первого ребенка. Точно теленка. Я чуть не упала в обморок. А доктор хоть бы что. Как будто он проделывает это каждый день. Мы еще не опомнились от удивления, как за первым ребенком появился второй. Крови, конечно, было много, но чего же вы хотите! Потом он стал ее зашивать, и шил он не менее ловко, чем вы, Ханна. И все время нахваливал Элсе Марию. Вспомнил даже, что она любила дикую клубнику, когда вместе с матерью жила в Рейнснесе. Сказал, что сейчас ей надо выпить рюмку рому и как следует поесть. Дайте-ка нам поесть, я тоже не откажусь! И они оба принялись за еду, подтрунивая друг над другом. Вы можете себе такое представить?.. Нет-нет, здесь надо убрать еще немножко. Вот так! - И жена сапожника, задержав дыхание, прихватила платье на талии.
Потом она рассказала, что Элсе Мария вскрикнула разок или два, когда он зашивал ее. И что же тогда сделал доктор? Он перестал шить и попросил у Элсе Марии прощения! Слышал ли кто-нибудь что-либо подобное? Про мужчину?
Конец оказался еще более удивительным. Когда доктор завершил работу и снова мыл в тазу руки, у него по лицу текли слезы! Странно. Ведь плачут только религиозные люди.
Повитуха говорит, что у доктора легкая рука. Вот еще немного повзрослеет и научится уважать наготу, так ему равных не будет! Ха-ха! Так и сказала!
А Элсе Мария, которая уже приготовилась умирать, не отпустила доктора, пока не пожала ему руку.
Ханна редко перебивала своих заказчиц, когда они болтали во время примерки. Так было и на этот раз. Она не сказала, что была свидетельницей того, как завершилась эта история.
Вернувшись тогда домой, Вениамин подошел прямо к фотографии матери Карны. Даже не разделся. Он уперся руками в комод и произнес несколько слов, которых Ханна не поняла.
Она не решилась спросить, чем закончился его визит. Не хочет ли он есть?
Он уронил голову на руки, спина его вздрагивала.
Ханна молча стояла рядом. Она так ни о чем и не спросила.
Глава 8
Они знали день приезда Анны.
Сара взяла с собой Карну, и они с бугра, на котором стоял флагшток, следили за проливом. Дома служанки то и дело подбегали к окнам, а у Олине не нашлось времени, чтобы позволить Вениамину сменить ей на ноге повязку. Но он буркнул, что от раны будет идти запах, и она сдалась.
Когда в проливе загудел пароход, он бинтовал Олине ногу.
Он заставил себя закончить перевязку, словно и день, и пароход были самые обычные.
Олине вздыхала и торопила его. Послышались быстрые шаги и приглушенный возглас. Пароход уже обогнул шхеры!
- Беги же, беги! - крикнула Олине и толкнула Вениамина ногой.
Он выпрямился, глянул на дверь, ведущую в сени, и наконец бросился прочь.
Прыгнув вместе с Фомой в лодку экспедитора, он почувствовал, как у него стучит сердце.
Вениамин сразу узнал фигуру у поручней, но боялся поверить себе. Он даже не обратил внимания на то, что рядом не было Софии.
Произошла заминка со спуском трапа. Наконец Вениамин схватил его обеими руками и немного поднялся, чтобы помочь Анне.
Спускаясь, она стыдливо придерживала юбку. Один раз край юбки задел Вениамина по лицу. Он дотянулся до ее руки. И вот Анна с ним внизу!
В лодке она словно возникла из тумана и обрела очертания. Из-за яркого солнца, блеска воды или Бог знает отчего еще у нее как будто не было лица.
Не отпуская ее рук, Вениамин сел. Если он хотел, чтобы она тоже села, то не догадался сказать об этом.
Он видел только глаза Анны. Две небесные бездны.
Все смотрели на них. Черт, чего они так уставились! Краска залила ему лицо, он чувствовал себя идиотом, самым большим идиотом в Нурланде.
Но мир вокруг него переливался синью и серебром.
И когда Анна, не дождавшись приглашения, опустилась против него на скамью, он подумал: Ханна в Страндстедете сейчас страдает.
Потому что встреченный им взгляд Анны мгновенно опалил его жизнь. Как он мог думать, что его переписка с нею была не больше чем переписка с Копенгагеном!
- Добро пожаловать в Рейнснес, Анна!
Он упражнялся, как следует произнести эти слова. Хотел, чтобы его приветствие было так же естественно, как раскуривание трубки. Но это у него не получилось.
Фома уже успел помочь матросу спустить в лодку два чемодана, а Вениамин все еще не знал, что сказать.
- По-твоему, я сильно изменилась? - засмеялась Анна.
- Нет, нисколько.
- Тогда почему ты так на меня смотришь?
Он встал, очень серьезный, и взмахнул над головой фуражкой. Потом плюхнулся на скамью так, что лодка закачалась, но через мгновение снова вскочил и сдернул фуражку.
Держась за скамью обеими руками, Анна с недоумением наблюдала за ним.
С трудом сохраняя равновесие в качающейся лодке и глядя Анне в глаза, Вениамин проговорил первое, что вспомнил из Книги Песни Песней. Его слова летели далеко над водой.
- Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и пятна нет на тебе. Кто эта блистающая, как заря, прекрасная, как луна, светлая, как солнце, грозная, как полки со знаменами?
Фома перестал грести. Лодка покачивалась на волнах, с весел капала вода.
Анна не отрывала глаз от своих ботинок. Но когда Вениамин замолчал, она выпрямилась и захлопала в ладоши. Потом ответила ему стихами из Эленшлегера:
В Иванову ночь мы выходим
И бродим, как сны наяву,
Мы медленно в поисках бродим -
Иванову ищем траву.
Стоит она, ростом мала,
Зато так свежа и мила,
Зато так светла и чиста
Простая ее красота.
Ее чистый голос звучал торжественно. Словно она пела гимн.
Вениамин помнил это стихотворение, его читали в Дюрехавене в Иванов день.
Закончила Анна строками из "Плавания по Эресунду", заменив Эресунд на Нурланд и "ночную тьму" на "светлую синь". Они звучали так:
Пусть плывет кто пожелает,
Пароход нас ждет.
Нурланд путь нам устилает
Светлой синью вод.
Матросы и пассажиры слушали, стоя у поручней. Когда Анна умолкла, пароход наконец дал гудок к отправлению. Кто-то из пассажиров крикнул слова приветствия, и они запрыгали по водной ряби. Заработали лопасти колеса. "Президент Кристи" взял курс на север. Пока лодка шла к берегу, Вениамин пытался справиться с волнением и размышлял, как переправить Анну на сушу так, чтобы она не замочила ног. Почему ты так на меня смотришь? Это было глупо с его стороны.
Он перенес Анну на берег на руках. Нес, крепко прижав к себе, и думал с торжеством: у нас это позволено! Мы не в Копенгагене. У нас женщину держат крепко, когда переносят из лодки на берег. Он не отпускал ее столько, сколько, по его мнению, позволяло приличие - ведь кругом стояли люди. Его дыхание свидетельствовало о том, что это было долго. Только опустив ее на землю, он понял, как это было. Ощутил ее аромат, бархат пальто и тепло бедер под юбкой.
Анна присела на корточки перед Карной и взяла ее за Руку:
- Ты Карна?
Карна кивнула, внимательно разглядывая гостью. Потом ужасно засуетилась. Она бегала от одного к другому и называла каждого по имени: Сара, Уле, Фома, Андерс. А это Олине и Бергльот, она помогает Олине на кухне. Стине живет в Доме Дины. А Исаак - в Страндстедете. С Ханной… Произнеся имя Ханны, она замолчала, бросилась к Вениамину и уткнулась ему в ноги. Но, поднимаясь к дому, она снова взяла Анну за руку и стала внимательно разглядывать ее кольца и браслет.
Олине мечтала устроить званый обед. Но Вениамин не пожелал приглашать гостей. И Андерс, конечно, тоже. И все равно Олине было трудно управлять всем со своей табуретки, ей помогала Стине. На троих обедавших было две служанки! Меньше было бы неприлично. На первое был суп с кербелем. Кербель Стине собрала на рассвете в тот же день, тщательно перемыла и мелко изрубила. Варился он в крепком мясном бульоне, приправленном имбирем, а потом в него вбили десять желтков и сливки. Подавался он с яйцом и молотым имбирем. На второе была запеченная в духовке лососина. Вымытую и вытертую лососину обваляли в муке, посыпали молотым перцем, мускатом и мелко нарубленным луком, добавили четыре филе анчоусов, соль и масло. Спрыснули белым вином, водой с лимоном и поставили в духовку. Подавали лососину с крупным продолговатым картофелем, правда, еще прошлого урожая, домашним хлебом и сметаной. На десерт была морошка со взбитыми сливками в вафельных стаканчиках. К вину не смог бы придраться даже самый капризный копенгагенец. Белое и красное бордо, сотерн, поиденсак и портвейн по одному талеру за бутылку. Вино было из торгового дома Уле М. Гюндерсена, который безотказно и быстро снабжал всю округу. Расход на вино тяжелым грузом лег на плечи Андерса. Но выбора у него не было.
Узкая юбка туго облегала бедра Анны. Вениамин поднял было руки, чтобы прикоснуться к ним, но тут же спрятал их в карманы. Анна спускалась по лестнице в чем-то небесно-голубом. Переливающемся. Она шла легко, как королева эльфов. Вениамин едва заметил ленту, которой были схвачены волосы на затылке. Ни украшений, ни колец. Он хотел удержать взгляд на ее лице, но она проплыла мимо него. Это казалось миражем. Он вынул руки из карманов. Почему это к ней нельзя прикасаться? А если она сейчас споткнется и упадет? Разве он не подбежит и не подхватит ее? Не дай Бог он не успеет поддержать ее и предотвратить перелом ноги! Но он стоял неподвижно, словно истукан. Вениамин вспомнил, как в Копенгагене Анна сказала ему: "Не надейся! Я не флиртую с тобой".
Когда они сидели за столом друг против друга - Андерс сидел во главе стола, - Вениамин заметил у нее на руке родимое пятно, чуть ниже локтя. Раньше его не было.
Он заново открывал Анну. Родимое пятно появилось, чтобы порадовать его! Он не отрывал от него глаз, словно боялся, что оно исчезнет. Андерс был необычно оживлен. За супом Анна дважды смеялась над его словами. Когда она засмеялась первый раз, Андерс вскинул подборок и улыбнулся ей. Если раньше Вениамин раздумывал, каким образом привлечь к себе внимание Анны, то теперь ему стало ясно, что, не будь здесь Андерса, Анне пришлось бы разговаривать с самой собой. Вся воспитанность, все хорошие манеры куда-то исчезли. Он не мог придумать ничего, чтобы поддержать разговор. Ни одного вопроса. Родимое пятно на руке Анны приковывало его взгляд, он был не в состоянии даже передавать соль или перец. Андерс сказал, что через несколько дней уходит в Берген, и пригласил Анну побывать до этого на шхуне. Сперва он отправится в Страндстедет за грузом, не хочет ли она присоединиться к нему? Новая шхуна не привыкла к присутствию женщин, как "Матушка Карен", но он надеется, что они не потерпят кораблекрушения.
- У вас много предрассудков о судах и женщинах? - спросила Анна.
- Я бы не стал называть предрассудками все, чего нельзя объяснить, - насмешливо сказал Андерс. - Твоя мать, Вениамин, тоже рассказывала о плаваниях. Ты помнишь?