30
Этот эпизод изодрал жизнь Мориса в мелкие клочья. Толкуя его на основе прежнего опыта, он принял Дики за второго Клайва, но три года не проживешь за один день, и языки пламени угасли так же быстро, как вспыхнули, оставив после себя опасно тлеющие уголья. Дики уехал в понедельник, и к пятнице образ его изрядно стерся. Потом к нему в контору нагрянул клиент, бойкий красавчик француз, и накинулся на него с мольбами: мсье Олл, только не надувайте меня! Последовала шутливая перебранка, и вновь возникло знакомое чувство, но на сей раз он сразу уловил сопутствующий аромат, идущий из бездны. "Нет, боюсь, таким, как я, лучше всего трудиться без передышки", - ответил он на приглашение француза пообедать, ответил столь по-английски чопорно, что выходец с континента в голос расхохотался и скорчил рожицу.
Когда он ушел, Морис заставил себя посмотреть правде в глаза. Его чувство к Дики называется очень просто и примитивно. Раньше он позволил бы себе посентиментальничать и назвать это "обожанием", но последнее время выработал привычку быть честным. Да он просто изверг! Бедняга Дики! Перед его мысленным взором возникла следующая картина: парень вырывается из его объятий, со звоном сигает в окно и ломает конечности… либо вопит как резаный, пока не является помощь. Полиция…
- Похоть, - произнес он вслух.
Похоть не дает о себе знать, когда нет причины. Морис полагал, что в тиши своего кабинета он сумеет ее подавить, раз уж поставил диагноз. Мозг его, как всегда практичный, не стал тратить время на теологические изыски и предаваться отчаянию, но сразу принялся трудиться. Итак, он предупрежден, а значит, вооружен, надо держаться от мальчиков и молодых людей подальше, и спасение ему обеспечено. Да-да, подальше от молодых людей. С некоторых событий, случившихся в последние полгода, вдруг слетела шелуха неясности. Например, один из его учеников в Южном Лондоне… Морис наморщил нос - такую гримасу делают люди, когда на них нисходит озарение. Что же это за чувство, которое побуждает джентльмена опуститься до человека из низшего сословия… разве оно не достойно презрения?
Он не представлял, что ждет его впереди. Состояние, в которое он погружался, приведет его либо к бессилию, либо к смерти. Клайв приход этого состояния отодвинул. Мысль о Клайве, как обычно, повлияла на него. У них была договоренность: их любовь хоть и распространяется на тело, но отнюдь ему не потворствует, вдохновителем этой договоренности - молчаливым вдохновителем - был Клайв. Он был близок к тому, чтобы сказать об этом - в самый первый день, в Пендже, когда отверг поцелуй Мориса, или там же в последний день, когда они лежали среди густого папоротника. Тогда и возникло правило, за которым последовал их золотой век, они могли бы придерживаться этого правила до самой смерти. Правда, Морису, при внешнем согласии, тут всегда виделось что-то навязанное. Ибо в этом правиле - не потворствовать телу - выражались интересы Клайва, а не его, и вот теперь, оставшись один, Морис почувствовал, как почва уходит из-под ног, как когда-то в школе. Увы, Клайву его не излечить. Даже и задумай он как-то повлиять на Мориса, ничего не выйдет - если отношения, какие были у них, рушатся, тот и другой меняются категорически и навсегда.
Но постичь всего этого он не мог. Прошлое было столь ослепительно неземным, что возврат к нему он почитал за высшее счастье. Работая в кабинете, он был не способен увидеть гигантскую кривую своей жизни, равно как и призрак сидевшего напротив отца. Жизнь мистера Холла-старшего прошла бесконфликтно и бездумно - конфликтовать или всерьез думать просто не представилось случая. Он уважал требования общества и безо всякого кризиса перешел от непозволительной любви к любви позволительной. Теперь он смотрит на сына с завистью - только эта боль и ощутима в мире теней. Ибо он видит, что плоть закаляет дух - его дух подобной закалки не знал, - тренирует вялое сердце и ленивый ум вопреки их воле.
Мориса позвали к телефону. Он поднес трубку к уху и после полугодичного забвения услышал голос единственного друга.
- Здравствуй, Морис, - начал тот, - ты, наверное, слышал мои новости.
- Слышал, но ты мне ничего не писал, так что, можно считать, я не в курсе.
- Да, верно.
- Где ты?
- В ресторане. Мы бы хотели, чтобы ты приехал. Приедешь?
- Боюсь, не смогу. Меня только что приглашали на ленч, я отказался.
- Ты сейчас не очень занят, говорить можешь?
- Вполне.
Явственный вздох облегчения.
- Моя дама - со мной. Она тебе тоже скажет несколько слов.
- Ну хорошо. Какие у тебя планы?
- Через месяц - свадьба.
- Желаю удачи.
Оба не знали, что еще сказать.
- Передаю трубку Энн.
- Здравствуйте, я Энн Вудс, - объявил девичий голос.
- А я - Холл.
- Что?
- Морис Кристофер Холл.
- А я - Энн Клер Уилбрэм Вудс, но что еще сказать, не знаю.
- Я тоже.
- Вы - восьмой друг Клайва, с которым я вот так сегодня говорю.
- Восьмой?
- Не слышу?
- Вы сказали "восьмой"?
- Ну да, ладно, передаю трубку Клайву. До свидания.
Снова заговорил Клайв:
- Кстати, приезжай в Пендж на той неделе, а? Знаю, надо было пригласить тебя пораньше, но я тут совсем закрутился.
- Сомневаюсь, удастся ли. Мистер Хилл тоже женится, так что я более или менее занят.
- Кто женится? Твой старший партнер?
- Да, а потом Ада выходит за Чэпмена.
- Слышал. Может быть, в августе? В сентябре поздно, почти наверняка будут дополнительные выборы. А в августе приезжай, поддержишь нас в крикетном матче против местных.
- Спасибо, из этого, может, что и выйдет. Ближе к августу напиши.
- Конечно, само собой. Кстати, у Энн в кармане сто фунтов. Не поможешь ей во что-нибудь их вложить?
- Пожалуйста. Какие у нее вкусы?
- Подбери что-нибудь сам. Проявлять вкус ей позволено не больше чем на четыре процента.
Морис назвал несколько ценных бумаг.
- Мне понравилась последняя, - вставила Энн. - Только названия не расслышала.
- Я пришлю вам контракт, там прочтете. Скажите, пожалуйста, ваш адрес.
Она выполнила просьбу.
- Хорошо. Как только получите от нас пакет, высылайте чек. Пожалуй, я проверну это для вас прямо сейчас.
Он сдержал слово. Вот так и будут протекать их отношения. Клайв и его будущая жена старались всячески угодить Морису, но он чувствовал: их разделяет нечто гораздо большее, чем телефонные провода. После ленча он подобрал для них свадебный подарок. Первым позывом было купить что-то грандиозное, но, поскольку в списке друзей жениха он занял лишь восьмое место, такой подарок будет неуместен. Платя три гинеи, он наткнулся на свое отражение в зеркале позади прилавка. Весьма солидный молодой гражданин, уверенный в себе, достойного вида, процветающий, благопристойный. Англия вполне может на таких положиться. Возможно ли представить, что в прошлое воскресенье он едва не напал на мальчика?
31
Весна шла на убыль, и он решил обратиться к доктору. К этому решению - в высшей степени для него чуждому - его подтолкнула кошмарная история, приключившаяся с ним в поезде. Он сидел в мрачной задумчивости, одолеваемый черными мыслями, и вид его пробудил подозрения и надежды у единственного другого пассажира в купе. Человек этот, тучный и жирнолицый, сделал похотливый жест, и Морис, ничего подобного не ждавший, машинально на эту удочку клюнул. В следующую секунду оба поднялись на ноги. Человек осклабился в улыбке, и тут Морис съездил ему по физиономии и сбил с ног. Тому здорово досталось - он был не первой молодости, кровь из разбитого носа залила сиденье. К тому же он здорово струхнул - вдруг Морис дернет за шнур и вызовет кондуктора? Толстяк стал захлебываться в извинениях, предлагать деньги. Морис стоял над ним, насупив черные брови, и видел в этой отвратительной и недостойной старости свою собственную.
Мысль о докторе претила ему, но убить похоть самолично не удавалось. Как и в отроческие годы, она была яростной, но стала много крепче и вовсю кипела, заполнив пустой котел его души. Его наивное решение "держаться от молодых людей подальше" было выполнимо, но куда деться от их образов? И ежечасно он совершал грех в своем сердце. Любое наказание сулило хоть какой-то выход, и за наказанием он предпочел обратиться к доктору. Он согласен на любой курс лечения, лишь бы исцелиться, и даже если исцеление не предвидится, по крайней мере он будет это знать и для мрачных раздумий останется не так много времени.
Но к кому обратиться? Он хорошо знал только молодого Джоуитта и на следующий день после истории в поезде спросил его как бы между прочим: "А вам часто попадаются пациенты с заболеваниями, о которых неловко говорить, как у Оскара Уайлда?" На что Джоуитт ответил: "Слава Богу, нет, это работа для психиатров", - чем обескуражил Мориса… хотя, может, и лучше обратиться к тому, кого видишь в первый и последний раз. Тут нужны специалисты… но лечит ли кто-нибудь такую болезнь? А если да, стоит ли им довериться? Он мог проконсультироваться по любому вопросу, но этот, терзавший его ежедневно, цивилизация обходила молчанием.
В конце концов он отважился нанести визит доктору Барри. Морис знал, что ему придется тяжело: старик не отличался мягким нравом, мог подпустить шпильку, однако на него, без сомнения, можно положиться; к тому же последнее время он явно потеплел к Морису, был благодарен за Дики. Морис ни в каком смысле не числил доктора Барри другом, и это к лучшему; собственно, он бывал в его доме так редко, что, если и придется вообще забыть туда дорогу, это ничего не изменит.
Он отправился на прием холодным майским вечером. Весна обернулась сплошным издевательством, поговаривали, что и от лета не стоит ждать ничего хорошего. Прошлый раз он приезжал сюда ровно три года назад - под благоухающими небесами, - чтобы выслушать лекцию о Кембридже… старик тогда здорово его пропесочил, и сердце Мориса при воспоминании об этом заколотилось быстрее. Но теперь он застал его в миролюбивом настроении, доктор Барри играл с дочерью и женой в бридж и стал упрашивать Мориса вступить в игру четвертым и составить партию.
- Знаете, сэр, мне нужно с вами поговорить, - сказал Морис голосом столь напряженным, что сам испугался - так ему вообще не удастся выдавить из себя правду.
- Валяй, слушаю.
- Как с врачом.
- Боже, милый ты мой, я уже шесть лет не практикую. Езжай к Джерихо или Джоуитту. Садись, Морис. Рад тебя видеть, я и представить не мог, что дела твои так плохи. Полли! Налей виски этому увядающему цветку.
Морис остался стоять, потом отвернулся и дернул плечами так странно, что доктор Барри проследовал за ним в вестибюль, где спросил:
- Эй, Морис, я и вправду могу тебе чем-то помочь?
- Надеюсь!
- У меня даже нет врачебного кабинета.
- Мое заболевание для Джоуитта слишком интимно… поэтому я и приехал к вам… с другим доктором я просто не осмелюсь этим поделиться. Когда-то я сказал вам: надеюсь, что научусь говорить то, что у меня на уме. Вот время и пришло - никуда не деться.
- Тайный недуг, да? Что ж, я готов тебя выслушать.
Они прошли в столовую, на столе красовались остатки десерта. На каминной полке стояла бронзовая Венера Медичи, со стен смотрели копии Греза. Морис открыл было рот, но слова застряли в горле… он налил себе воды, но язык упорно не развязывался. Вдруг Мориса стали душить рыдания.
- Не торопись, - успокоил его старик. - И помни - ты на приеме у врача. Что бы ты ни сказал, твоя мама об этом не узнает.
Какое нелепое, постыдное признание ему предстоит сделать! Он словно опять оказался в том злополучном поезде. В какую жуткую ловушку он попал! Мог ли он предположить, что будет говорить об этом с кем-то, кроме Клайва? Слезы не унимались. Не в силах подобрать нужные слова, он выдавил из себя:
- Дело в женщинах…
Женщины… что ж, подумал доктор Барри, ничто не ново под солнцем… собственно, он понял, в чем дело, еще в вестибюле. В молодости у него самого были нелады по женской линии, и к этой проблеме он относился с пониманием.
- Ну, это мы быстро исправим, - участливо произнес он.
Морису наконец удалось перекрыть поток слез, но он чувствовал, что горячая влага, оказавшись закупоренной, вот-вот зальет мозг.
- Исправьте, ради Бога, поскорее, - вымолвил он, рухнул в кресло и свесил руки с подлокотников. - По-моему, я едва держусь.
- Ах, женщины! Помню, как ты разглагольствовал со школьной трибуны, очень хорошо помню… в тот год скончался мой бедный брат… как ты пялился на жену какого-то учителя… Я еще тогда подумал: сколько ему предстоит познать… школа жизни - вещь нелегкая… Научить нас могут только женщины, но далеко не все они хорошие, есть и плохие… Э-хе-хе! - Он откашлялся. - Ладно, мальчик мой, меня не стесняйся. Говори правду, и все будет хорошо. Где ты подхватил эту мерзость? В Кембридже?
Сначала Морис не понял. Потом его бросило в пот.
- Грязь не имеет ко мне никакого отношения, - вспыльчиво заявил он. - При всем моем сраме я чист.
Доктор Барри обиженно поджал губы. Он запер дверь и не без отвращения спросил:
- Импотенция? Ну, давай посмотрим.
Морис разоблачился, яростно раскидывая одежду. Душа его была оскорблена - так в свое время он сам оскорбил Аду.
- У тебя все хорошо, - последовало заключение.
- Что значит "все хорошо", сэр?
- Что все хорошо. Ты полноценный мужчина. И беспокоиться не о чем.
Морис сел возле камина, и хотя доктор Барри был пресыщен впечатлениями, от него не ускользнула поза Мориса. В ней не было артистизма, но она вполне заслуживала эпитета "превосходная". Он сидел, как обычно, развернувшись к огню, неукротимо пожирая его и взглядом, и всем телом. Такой своего не уступит, не сдаст завоеванных позиций - так по крайней мере казалось. Пусть он вяловат и неповоротлив, но, если получит желаемое, у него это нипочем не отнять - пока не вспыхнут малиновым заревом и земля, и небо.
- У тебя все хорошо, - повторил доктор. - Можешь жениться хоть завтра, и если тебя интересует совет старика - не откладывай с этим делом. Прикройся, тут гуляют сквозняки. И с чего это втемяшилось тебе в голову?
- Вы так и не догадались, - обронил Морис, охваченный ужасом, но в голосе все равно слышались нотки презрения. - У меня заболевание, о котором неловко говорить, - как у Оскара Уайлда.
Глаза его закрылись; придавив их стиснутыми кулаками, он сидел без движения и ждал - какое решение теперь вынесет Цезарь?
Наконец приговор прозвучал. Морис едва поверил собственным ушам. До них донеслось: "Чушь! Чушь!" Много чего он ожидал услышать, но только не это. Ибо если его слова - чушь, значит, вся его жизнь - дурной сон.
- Доктор Барри, я еще ничего не…
- Вот что, Морис, никогда впредь не пускай в свою жизнь эту сатанинскую фантазию, это искушение, которому тебя подвергает дьявол.
Голос звучал более чем убедительно - уж не сама ли наука говорила устами старого доктора?
- Кто втемяшил тебе в голову эту ложь? Ведь я знаю, что ты достойный и приличный молодой человек! Не будем больше об этом вспоминать. Нет, я отказываюсь это обсуждать. Отказываюсь, иначе я просто окажу тебе медвежью услугу.
- Мне нужен ваш совет, - настойчиво произнес Морис, не желая поддаваться столь откровенному нажиму. - Для меня это не чушь, а моя жизнь.
- Чушь, - властно отрезал доктор Барри.
- Я даже не могу вспомнить, с каких пор я такой. Что это? Болезнь? Если болезнь, я хочу излечиться, я на стенку лезу от одиночества, особенно последние полгода. Сделаю все, что вы мне скажете. Выполню безоговорочно. Вы должны мне помочь.
И он снова развернулся к огню, снова принялся пожирать его душой и телом.
- Хватит. Одевайся.
- Извините, - пробормотал он, подчиняясь. И тут же доктор Барри отпер дверь и крикнул:
- Полли! Виски!
Прием был окончен.