Нина бы сразу спросила: кто это там с Камилой и Полем?.. Марта не спросит.
- Придут, - веду я к столу Марту, чувствуя, что все мной придуманное может закончиться, не начавшись. Как ты?
- Нормально. А что у тебя?.. Или всех подождем?
- А как правильно?
- Правильно подождать.
- Одной тебе неинтересно?
- Тебе неинтересно. Иначе одну меня ты бы и пригласил.
Все они - собственницы. И правильная Марта тоже.
- И ты бы пришла?
- Теперь - нет.
Отвечает, как отрезает.
Марта не всегда была такая, немецко–латышское в ней уже здесь прорезалось, у нас, в нашем бардаке. Должно быть, бардаку вопреки. Ей было семнадцать, она только–только школу окончила, импульсивная, взбалмошная, неправильная, когда на концерте в Риге выбежала с цветами на сцену - и я поймал ее и не выпустил. Родители ее в суд на меня подали, будто бы я выкрал у них дочь, но, пока суд да дело, родился Роберт, и Марта вырвалась от меня лишь через десять лет.
Я любуюсь Мартой, вспоминаю ее - это она только с виду холодная - и думаю: глупо, что развелись. Жаль, что она вырвалась… Жаль. Жили бы вместе, Роберт бы опаздывал, на сколько хотел, или вовсе не приходил бы и не просил бы на то никаких разрешений…
- Скажи мне о Роберте… - прошу я Марту.
- Что сказать?
- Как у него… ну…
- С сексом? - как я и ожидал, напрямик у себя самой доспрашивает за меня Марта. - Нормально. Сейчас у всех у них с этим нормально, без наших проблем.
Я хочу спросить: "У нас разве проблемы были?.." - но спрашиваю:
- А Поль?..
- И с Полем нормально, - спокойно отвечает мать моего сына. - Это также не проблема.
Моя Марта - общеевропейский стандарт, вот что такое моя Марта. Не то, что моя Нина, которая подходит и не знает, подходить или нет, а, если подойти, так как поздороваться, чтоб показаться ни перед кем ни в чем не обязанной, свободной… Я целую и усаживаю за стол свою первую жену, тихую, славную, заботливую Нину, с которой не надо было мне разводиться и никаких других жен иметь не надо было, иду к бару, где припрятал цветы, подношу Нине букетик красно–желтых настурций, Марте - бело–розовых маргариток, наливаю шампанское и замираю, окаменеваю, не дышу, ожидая: вспомнят ли?..
Вспомнили!.. Еще как вспомнили!.. Порозовели, как маргаритки! Заалели, как настурции! Ах вы, золотые мои!.. Ну почему бы нам всем вместе не жить, что у вас за принципы такие: или я - или она!.. А кто она, какая?.. Может, и не хуже… Вот же ты, Марта, не хуже Нины - и Нина тебя не хуже… Только Марта, правда, поумнее - у, какая умница! - догадывается, что нужно сказать, чтобы услышал я то, про что они вспомнили, и спрашивает:
- Ты записываешь, кому и какие первые цветы дарил?..
У, немка! - да ладно, пусть так, но все же вспомнила, обе вспомнили! И ни одна не обиделась и не разозлилась, я все же побаивался, что разозлятся или разобидятся одна перед другой…
- Выпьем?.. - поднимаю я шампанское. - На брудершафт… Чтоб на "ты" поцеловаться…
- Нет, - вдруг отказывается Нина и кладет настурции на стол. - Первой роза была… Ты ночью розу в окно бросил, а настурции утром были…
Я сражен.
- Какая роза, Нина?.. - спрашиваю я виновато и растерянно, словно ничего и вспомнить не могу, и моя первая, самая лучшая, самая раскрасивая моя жена восклицает победительно:
- Белая! - и, словно и в самом деле во всем свободная, раскрепощено, почти как Камила, откидывается на спинку стула, а в светло–серых глазах латышской немки мелькает что–то свое победительное.
Ух, как вы все же одна перед другой!..
- О, Боже!.. Роза!.. Белая!.. Ну да, белая роза! - делая вид, будто нет мне прощения, подаю я знак бармену, с которым заранее все договорено, и он бросает из–за стойки к нам на стол белую розу. Удачно так бросает, словно всю жизнь на столы розы бросал, придется ему за классность набросить - роза как раз перед Ниной кончиком стебля втыкается и медленно к ней ложится…
- Извини, что не в окно и не ночью, - целую я руку Нине. - Не ночь и окон нет…
- Ничего, - смущается перед Мартой Нина. - Ничего, спасибо… - И слезы в глазах ее на мгновение всплывают - и глазами вбираются…
Марта не умеет плакать, а Нина не плакать научилась.
- Что у вас тут за цирк? - падает на стул рядом с Мартой Камила. И почти сразу вслед за ней появляется и садится к Нине Роберт.
- Батя фокусы показывает?
- Хэй, Марта! - здоровается Камила. - Как ты?
- Нормально. А ты?
- Нормально.
- А ты, Роберт? - спрашивает Нина.
- Нормально. А вы?
- Нормально, - не своим словом отвечает Нина, и Роберт вскидывает голову:
- А ты как, батяня?..
Рано они явились… Не вовремя… Еще пять минут - и я женился бы на Марте и на Нине…
- Никак. Во всяком случае, не нормально. Вы кто, скворцы?..
- Учить собрал, - сама себе наливает шампанское Камила. - Я так и думала…
Нине сорок, Марте тридцать четыре, Камиле двадцать, но кто из них мать, кто дочь, сразу, не зная, и не разберешь… Так и не говорите мне, что, сколько жили со мной, столько мучались, если так сохранились. Я вон измаялся с вами - так оно и видно: ген любви вот–вот сломается…
- Не сердись, классно выглядишь, - миролюбиво кивает Роберт. - На меня похож.
Он под Марту подделывается, не замечая этого, а ему не идет… Надо бы чаще встречаться с ним, сын на отца походить должен, а не на немку.
- Все в сборе, что в повестке дня?.. - деловито спрашивает Марта, для которой маргаритки маргаритками, а время временем, и ей точно нужно знать, на что она время теряет. А Нине можно не знать: пригласили - и пришла. Нина славная…
- Бал! - подаю я знак нанятому в помощники бармену, чтобы он распорядился на кухне, и спрашиваю у Марты: - Ты что б сейчас съесть хотела?
- Рульку, - сразу отвечает немка. - Но не вздумай, мне нельзя!
- А ты, Нина?
Белоруска колеблется.
- Бабку. Или мачанку…
- Так бабку или мачанку?..
- Можно и мачанку…
- Вместе с бабкой?
- Нет, ты что! Одно что–то…
- Мачанку?
- Пусть мачанку…
- С блинами?
- С блинами…
- С колбасками и ребрышками?..
Раньше я часто играл и Нининой нерешительностью и сейчас счастлив вспомнить игру, но Роберт о том не знает и не выдерживает:
- Мне тогда бабку!.. - и радуется, что Нина бабку не выбрала, а Камилу он опередил, будто нельзя две бабки заказать… Белорус, хоть и полиглот, и хакер, и немецкий пасынок.
Камила вдруг спрашивает:
- А Ли - Ли кормить будем?..
Я не слышу.
- Тебе что, Камила?
- Мне то же, что Ли - Ли и Полю.
Камила и не немка, и не белоруска… Смесь гремучая… Я не понимаю, как она, такая, у Нины могла родиться… Но обычно она за меня, какая муха ее укусила?..
- Ли - Ли и Поль шашлык съедят.
- Тогда и мне шашлык.
- Камила…
- А, не угадал?.. Шашлык!
Бармен тем временем успевает распорядиться, у стола вырастают два официанта, один из них ставит перед Камилой шашлык, который я для себя заказал, и обходит стол.
- У кого рулька?
- Браво! - не удержавшись - живая, знаю я ее! - хлопает в ладоши Марта. - Съем, хоть лопну!
- Мачанка?.. Бабка?.. - спрашивает второй официант, ставя мачанку перед Робертом и бабку перед Ниной. "Наоборот", - поправляю я официанта. "Ну, ты даешь!.." - восхищается Роберт и, не ожидая, пока это сделает официант, быстренько переставляет сковородку с мачанкой к Нине и горшочек с бабкой к себе. Нина улыбается - наконец–то она улыбается! - а мне достается жареная форель, заказанная для Камилы.
- Камила, ты ведь рыбу любишь… - сочувственно и как раз вовремя, улыбаясь, говорит Нина, родившая себе такую дочь.
Камила повержена… Она действительно любит рыбу, особенно жареную форель, но теперь ей рыбу не есть: будет знать, как отцу поперек вставать…
Повержена Камила не надолго. У нее, как и у Ли - Ли, все просто решается: взял одну вещь и на место другой поставил.
- Давай меняться, - нагло забирает она форель, и я расцениваю это как мирное соглашение после непонятной для меня локальной войны. Ну, если мир, пусть ест свою рыбу…
- Роман, а как ты все угадал?.. - удивляется Нина. - И мачанка с колбасками и ребрышками…
За годы без меня Нина многое про меня забыла.
- Ты забыла, что он артист, - говорит Марта.
- Лабух, - уточняет Камила.
- Выступальщик, - подыгрывает Роберт. - Выступай, но не с шампанским же под бабку…
Я наливаю ему рюмку водки - в его возрасте, играя на свадьбах, я пил ее стаканами.
- Роберт… - приподнимает бровь Марта.
- Я люблю вас всех, - поднимаю я шампанское. - И хочу, чтобы все мы встречались. Хотя бы изредка…
- Можно и чаще!.. - торопливо чокается со мной Роберт, лихо опрокидывает рюмку и накидывается на бабку, а Марта, опустив бровь, вопрошает:
- И что из этого получится?
- Нормальный гарем, - обсасывая плавник форели, высовывается Камила. - Наш отец, ваш старший муж - нормальный басурманин. Вон и жена младшая при мангале поджидает, пока он с двумя старшими забавляется…
Нина недоуменно оглядывается.
- Какая жена? Там Ли - Ли с Полем…
- Ой, мама… - облизывается Камила и отрывает форели голову.
Нет, сегодня она не за меня… Зря я рыбой с ней поменялся.
- Не одолею одна… - принимается за рульку немка. - Жаль, муж мой младший не при мангале, а то бы позвала.
Не стерпела все же…
- Гарем… мангал… - обжигается Роберт горячей, еще скворчащей в горшочке, бабкой. - Ну и что, пусть себе, жили бы все вместе…
Я говорю:
- Младшие подождут…
- А ты бы с кем жил? - спрашивает у Роберта Камила, и Роберт отвечает:
- С Полем.
У Нины вилка выпадает из рук, а Марта смотрит на меня:
- Роман, у тебя проблемы?
Это у меня проблемы?.. Впрочем, да, проблемы, но не может быть, чтобы мой сын - и гомик… Ему всего шестнадцать, он мастурбирует, он еще никто…
Вилка плюхает в сковородку с мачанкой, Нине брызгает на блузку, как раз на грудь, а грудь у Нины…
Когда разводились, Нина фотоснимок порвала: стоит голенькая, руки высоко вверх, ровненько вытягивается на цыпочках - и скрипка лежит на груди… Снимок тот я в журнал "Советское фото" хотел выслать. Лицо Нины в профиль на нем, прикрыто волосами, не узнать, но Ростик сказал, что советские лабухи Душку все равно узнают.
Профессор Румас, которому было уже два раза по сорок, и поэтому от гена любви в нем одна радиация осталась (а тут Нину в консерваторию занесло по классу скрипки учиться), трагически руки заламывал: "Для чего человека Бог сотворил?!. Для сексуальной катастрофы?.. - И вздыхал, глядя на Нину. - Вы не скрипачка, вы душка… Играйте, я полюбуюсь…"
Так эта душка к Нине и пристала.
Душка - круглая палочка еловая, которая ставится в распор в корпусе скрипки между нижней и верхней деками. Душка придает корпусу жесткость, но не это главное: она передает вибрацию верхней деки нижней - и наоборот, создает резонанс. С душкой скрипка поет, без нее - едва дышит. Выбить душку - вынуть из скрипки душу. И не найти потом…
Я многого в себе не нашел, разведясь с Ниной. И не знаю, и не помню, не понимаю, куда что девалось…
- А вы снимите блузку, - предлагает Роберт беспомощно–растерянной Нине, которая, не нагибаясь, пытается взять салфетку, и Нина машинально расстегивает на блузке верхние пуговицы, выявляясь во всей красе, но останавливается:
- Как снять?..
- Так, чтобы замыть…
К разочарованию Роберта - да и к моему - Нина суетливо застегивается.
- Только и не была, что голая в ресторане…
Марта подает ей салфетку.
- Подождите… - придерживает Нину Роберт. - Так размажется…
Роберт берет нож со стола и ножом, другой рукой натягивая блузку, собирает с Нининой груди перламутровые капли. Собирает и слизывает с ножа… Движения Роберта медленные, плавные, Нина сидит, боясь шелохнуться.
Душка…
- И бабку съел, и мачанки лизнул, - высасывает мозги из головы форели, сколько в рыбьей голове тех мозгов имеется, Камила. - Ловок, в папку… Как ты, мама?
- Пойду я… - виновато смотрит на всех Нина. - Не сидеть же так…
- Водкой надо, чтобы пятен не осталось, - тянется к бутылке Роберт, на излом испытывая терпенье немки в строгом белом костюме:
- Не будешь же ты Нину Даниловну водкой поливать?
Роберт наливает рюмку.
- Тогда выпью… Выпьем, батя?
Я все еще держу бокал с шампанским.
- Выпьем… Я люблю вас всех… Я люблю и тебя, Нина, и тебя, Марта… Также, как раньше, как когда–то, ничего и никуда не девалось… Вы скажете, что так не бывает, но так бывает. Со мной, во всяком случае… И еще я люблю Ли - Ли.
- И мамку Ли - Ли, - сдирает кожу с форели Камила.
- И мать Ли - Ли… Кому от этого плохо?
- Кому?.. - у всех спрашивает Камила.
- Ну, ты даешь… - поднимает рюмку Роберт. - За твое здоровье!..
Как ни странно, на этот раз даже Марта не пытается остановить Роберта, здоровье мое и для нее что–то значит, и мы все вместе выпиваем. У меня пощипывает в горле - и вовсе не от шампанского.
- Завидное у тебя здоровье, - по–немецки просто признает Марта, глядя мимо меня, должно быть, на Ли - Ли. - На пятом десятке…
- Мог бы, такой здоровый, и поумнеть, - договаривает за Марту Нина, и Марта кивает:
- Я то же самое сказать хотела.
- Совсем не то!.. - перечит Роберт. - Это сговор, дети против!.. - И Камила тут же вопреки Роберту:
- Я не против, мог бы поумнеть.
Роберт захмелел после второй рюмки и согласен быть ребенком… Надо бы как–то подступиться к нему и про Поля поговорить… Или не лезть, что с этим сделаешь? Само пройдет… Да шутовство это, скорей всего, игра!.. Приколы у них теперь такие…
Заимев поддержку большинства, Нина смелеет. Так и прежде было, с поддержкой она всегда смелела, я на всех ее концертах за ближней кулисой стоял, чтобы она хоть краем глаза меня видела.
- Как тебе удается не помнить, Роман, что у каждого из нас своя жизнь?.. - и, совсем осмелев, Нина спрашивает:
- А мать Ли - Ли где?
- Своей жизнью живет, - мотает Камила, держа за хвост, голый скелет форели. - С Дартаньяном.
- С кем? - впервые с интересом переспрашивает Марта.
- С собакой. Зоя Павловна живет в квартире Лидии Павловны и присматривает за ее собакой Дартаньяном, потому что Лидия Павловна пропала.
Мне вспоминается разговор со следователем, и я не понимаю Камилу.
- Как пропала?..
Камила отрывает от скелета форели золотисто–зажаренный хвост - это для нее лакомство.
- Совсем. И нет Лидии Павловны нигде, и найти ее никто не может. Ли - Ли тебе не сказала?..
Я оглядываюсь в сторону мангала, но за столиком, где только что сидели Ли - Ли с Полем, лишь одинокий Поль. Ли - Ли ушла, что–то придумала, пропала, и никто из моих - а все ведь видели, как ушла Ли - Ли и пропала - мне об этом не сказал.
Семейка у меня - такая не у каждого басурманина…
IX
Ли - Ли позвонила к ночи.
- Тебе не интересно, куда я пропала?
- Ты у одних людей?
- Я у одних людей.
И положила трубку.
Я уж и не знаю, хочу ли я знать, куда ты каждый раз пропадаешь, Ли - Ли.
Ночевать она не пришла.
Утром позвонил Крабич и, ни за что не извиняясь, сказал, что его посадят за попытку преднамеренного убийства, если Ростик не заберет из милиции заявление. Я купил бананы и пошел к Ростику. Ростик поправлялся, руки поднимал, так что заявление мог и написать.
На тумбочке возле кровати Ростика лежали бананы. К нему приходила Ли - Ли.
- Я жид, а не обезьяна, - сморщился на принесенный мной пакет Ростик. - Вы что мне одни бананы таскаете?..
- А ты чего бы хотел?
- Бабу.
- Ромовую?
- Романову. Хоть одну отжалей, у тебя лишние…
- А у тебя с анализами как?
- Секса недобор. С проломанным затылком страсть сквозная…
Он, конечно, за Ли - Ли заступался, она нажаловалась ему, они жалуются друг другу, Ли - Ли и Ростик, но я сделал вид, что не понял, и сказал Ростику про Крабича.
- Ли - Ли вчера приходила… - все еще чего–то от меня ожидая, тянул свое Ростик и, ничего не дождавшись, спросил:
- Ты маленьких старушек на улице убиваешь?
Я ответил, что на улице не убиваю.
Ростика словно бы заинтересовало то, почему я их не убиваю, он даже постарался в глаза мне заглянуть поглубже, чтобы узнать:
- А из чего ты исходишь, не убивая маленьких старушек?
- Ни из чего… Просто не убиваю старушек. Ни маленьких, ни больших, ни средних. Никаких.
- А я никаких заявлений в милицию не подаю. И не подавал никогда.
- Тогда откуда заявление?
- У Шигуцкого спроси. Думаю, он вокруг этого большую шумиху поднять собирается… Националист пытался жида убить. Они теперь даже за жидов против националистов.
- И мы будем помогать им во власть выбираться?
- Будем. Потому что жидов все равно не выберут.
- Кто же мы после этого?..
- Лабухи. Как были мы, так и останемся лабухами, и никем нам больше не нужно быть.
- Но ведь это то, чего они хотят. Чего ждут от нас.
Ростик заглянул мне в глаза еще глубже, изумленно.
- Ты об этом задумался, Ромчик?..
- Задумываюсь понемногу… И что ты скажешь?
- Скажу, что совпасть с тем, чего от тебя ждут - большое человеческое счастье.
- Морда жидовская, - распрощался я с Ростиком. - На работу выходи, совпадать будем.
В коридоре, пытаясь сделать вид, будто случайно пробегала мимо, стояла, перебирая ножками, Зиночка. Немало она набегалась, пока подкараулила меня и неумело смутилась:
- Ой, вы здесь…
Зиночка смотрелась столь искусительно, что стоило забыть, как она чуть не насквозь пронзила мне пикой задницу. Я обнял ее за кукольную попку:
- Зиночка…
Она застреляла глазками по коридору, никого не было - и рук моих не сбросила…
- Зиночка, ты можешь помочь мне в одном добром деле?
- Могу, - вспыхнула она радостно.
- Зайди в палату и поцелуй моего друга. Самого лучшего.
- А потом?.. - спросила Зиночка с меньшей радостью.
- Потом позвонишь мне дня через три - встретимся.
- Почему через три?..
- Два я занят буду.
- Теми двумя?.. - И тут же Зиночка осеклась. - А телефон?..
- Ростик знает. Поцелуешь - он тебе скажет.
Зиночка сорвала мои руки.
- Нет!
Не позволяет забыть, что у нее характер.
- Почему нет?
- Нет, потому что нет!
- Ты обижаешься?
- Куклы не обижаются! А я для вас кукла живая! Я который день… - и Зиночка прикусила губку, поймав себя на том, что проговаривается.
- Ты со мной поцеловаться хочешь?
- Да не хочу я с вами целоваться!.. - крутнулась и побежала по коридору Зиночка, у двери коридорной приостановилась. - И никогда не захочу больше!
Вот тебе и по всем поцелуям… А ждала, подкарауливала… Но как зажигается, спичка…