Дартаньян охрип, я еле жив был от счастья Зои… Походило на то, что двоих их, матери и дочки, обеих счастливых, для меня, старого провокатора, слишком.
XI
Когда пропала Констанция, Атос не захотел помогать д'Артаньяну искать ее, сказав, что не существует в мире такой женщины, которую стоило бы искать, если она пропала… Тем более, догадываясь, куда она подевалась.
У меня пропали сразу две: Ли - Ли, про которую Зоя догадывалась, куда она подевалась, и Лидия Павловна, о которой догадывался я сам. Одну из них, думая что угодно про другую и всех остальных, нужно было найти… Так что вряд ли доподлинную правду сказал д'Артаньяну Атос.
- Вместе думать - вместе знать… - оделась и села кофе пить Зоя. - Все то, что в отдельности знаем. Рассказывай…
Сколько женат я был на Нине, столько она мучила меня этим: все мы должны были друг о друге знать и решать все вместе. Каждый вечер, уложив спать Камилу, она закрывалась со мной на кухне и начинала: скажи, расскажи… Где был, с кем встречался, о чем говорили… Сама о себе Нина все без утайки рассказывала, да что там было таить… У нас завелось много общих привычек, но привычка думать и делать все вместе так и не завелась. Засохла на корню, как Нина ни поливала ее, как ни старалась… Свои проблемы я привык решать или сам, или с людьми сторонними, не втягивая близких. Близким моим проблем со мной и без моих проблем хватало.
- Рассказывай… - не терпелось Зое. - Сначала ты, потом я… - Она наклонила голову и, обтягивая платье, погладила грудь. - Ты что так смотришь?..
Я подал ей зеркало.
- Посмотрись…
- Что там у меня?.. Где?..
Я пил кофе и любовался, не мог не любоваться новой, вдвое прекрасней той, которая пришла ко мне два часа назад, женщиной. Не сторонней и не близкой, случайно моей. Мне везет на случаи, это факт. Как факт и то, что Зоя - женщина не просто красивая. Зоя вдвое умнее своей красоты, и она может мне помочь…
- Хочешь сказать, что от этого хорошеют? - отложила зеркало Зоя. - Я и сама заметила, у тебя не об этом спрашиваю.
Я едва сдержался, чтобы все не рассказать… После близости с женщиной такое бывает - вдруг, зарывшись в нее, почувствуешь себя слитным с ней, и неодолимо потянет тебя, как дым в трубу: открыться, довериться… Только мне и в этом доставало опыта, и ни разу не бывало так, чтобы, открывшись, доверившись, я не пожалел потом, что не сдержался.
С той же Ниной… Я рассказал ей - как раз после близости - об Анне Возвышенской, которой не видел… О слепоте любви, о высоте, полете - про все, даже про шарфик сказал. Я раскрывался, чтобы доказать Нине, что во всем перед нею искренен, душой, как и телом, наг - и нет у меня тайн от нее… Пытался объяснить, что все то, что открылось мне с Анной, теперь нашлось в ней, в Нине… Что оно как бы по небу пролетело и перекинулось на нее…
Шарфик Нина выкинула, а меня достала… По сути, с этого и начался наш путь к разводу.
- Ты хочешь помочь мне, Зоя?
- Я всем нам помочь хочу. Тебе, Ли - Ли, себе…
Ну, если так Ли - Ли помогать…
- Найди Лидию Павловну. Под Москвой есть Дом ветеранов сцены, она там должна быть. Узнай, где это, и найди.
- Больше ничего?
- А что еще?.. Из–за чего–то же она боялась, что в доме пистолет найдут. Из–за чего?
Зоя приподняла брови, словно удивившись, что я до сих пор не понял, из–за чего?..
- Об этом я и хотела вместе с тобой подумать.
- И что мы надумаем?.. И зачем нам думать, если она сказать может?
- Могла бы, так сказала бы, не сбежала…
Тоже правда.
- Я в ловушке, Зоя… Не знаю, как выскочить. Единственный выход - найти того, кто убил Игоря Львовича. Никто, кроме меня, искать не станет.
Зоя все еще смотрела на меня, словно чему–то во мне удивляясь и размышляя, говорить ли теперь то, что собиралась сказать. Осторожно наклонив чашку с кофе так, что капля из чашки в блюдце капнула, спросила:
- А к кому ты меня посылаешь?..
Она спросила - и я понял, о чем она спросила, и Зоя не остановилась:
- Лидия Павловна убила.
А я за умницу ее держал…
- Терпением переполнилась, последняя капля… кап - и не выдержала.
Лидия Павловна верхушку фикуса срезать не могла - фикусу больно…
- Я полжизни знаю ее, Зоя! Она ночевала у меня, мы спали в одной постели с Дартаньяном! Игорь Львович - ее единственный сын, каким бы он ни был - единственный! А ты кофе в блюдечко капаешь: Лидия Павловна убила!
- Ты и с Лидией Павловной?.. - изумленно и, если мне не показалось, даже ревниво взглянула Зоя…
Нет, правду д'Артаньяну сказал Атос.
- Ты сделаешь то, о чем я тебя прошу?..
Зоя вытерла пальцем каплю на блюдце и облизала палец.
- Сделаю… А Дартаньяна куда?
- Дартаньяна я посмотрю.
- И пистолет посмотришь?
- Зоя…
- Что Зоя?..
- Я спрячу…
- Зачем она его прятала?
- Не знаю. Для того и прошу тебя поехать, чтобы узнать.
- А сам?
- Что сам?
- Поехать…
- Сам не могу.
- Почему?
- У меня дела.
- Какие?
- Разные. Разных дел по самое горло!
- Ты чего кричишь?
- Кто кричит? Я кричу? Я не кричу!
- Кричишь! - Зоя вскочила, опрокинула чашку с недопитым кофе и, забрызгав платье, снова села. - Поцелуй меня…
У нее раздувались ноздри, она покусывала губы… То, чего ждала Зоя полжизни, теперь приходило, возвращалось к ней едва ли не каждые полчаса… Если так и дальше пойдет - мне недолго жить. Можно не волноваться о будущем.
- Только не кусайся… - поцеловал я ее.
- Не сюда… Хочу не здесь… Там хочу…
Отодвинув стол, я встал перед ней на колени, слизнул капельки кофе с платья, раздвинул и поднял, закинул на плечи не такие длинные, как у Ли - Ли, но более тонкие в лодыжках и покруглее, пополнее повыше, что называется бутылочкой, ноги - и поцеловал Зою там, где она хотела…
Она кончила сразу, как только я, поводя и покручивая языком в аккуратненько вылепленных, чуть припухлых губах ее вульвы, проскользил, проплыл снизу вверх во всей ее атласной глубине и, вынырнув, прикоснулся, приласкался к розовой, пульсирующей жемчужине - маленькой Этне, которую сам разбудил…
- Только не убей Дартаньяна, - сказала Зоя в прихожей, где Дартаньян завертелся у ее ног. - Он у Лидии Павловны единственный.
Циничной прикидывается - зачем?.. Этого добра во мне самом хватает.
- Он не Максим…
- И ты не Максим… - Зоя зарозовелась, вся розовой жемчужиной стала. - Извини.
Ли - Ли бы не порозовела…
Зоя копалась в сумочке, осматривалась в прихожей, делая вид, будто что–то ищет и не находит… Она и поцелованная ехать не хочет?
- Ты не хочешь ехать, Зоя?
- Не хочу, но поеду. А ты Ли - Ли найди…
Мы зашли в квартиру Рутнянских, я едва смог заставить себя порог переступить - так мертво пахло в квартире. Зоя переоделась в дорогу, как раз вечерние поезда на Москву начинали отправляться, а я в комнате Игоря Львовича спрятал пистолет. Только здесь ему быть - и ни в каком другом месте. И найти его должны, если искать будут, только здесь.
Посадив на поезд Зою, чмокнувшую меня на прощанье: "Ты смотри, Ли - Ли найди, возле нее чеченец какой–то крутится, на машине подвозит…" - я двинул пешком вдоль железной дороги на Грушевку. Идти от вокзала до Грушевки, чтобы переговорить с Крабичем, было недалеко.
Какой еще чеченец?.. Поль возле нее крутится… Хотя возле Ли - Ли кто угодно крутиться может.
Стежки–дорожки юности пылью не заносятся, трава вдоль их не жухнет. Остается только диву даваться, как разрываются, заканчиваются, не начавшись, новые, такие, казалось бы, нужные связи, а ниточки в юность - вроде бы и без нужды уже - звенят натянуто, не рвутся… Эх, мне бы жить–поживать да на Грушевке с Крабичем гимны писать!..
Давно я здесь не был… Длиннющий деревянный дом, который все сносить собирались, да так и не собрались, осел, глубже врос в землю, по углам подперся круглыми валунами и еще больше стал смахивать - с двумя тамбурами сеней посередине - на два сцепленных вагона. За те годы, которые он простоял, сколько народу в нем проехало, Боже ты мой!.. И я хоть и коротко, но весело в нем прокатился. С песнями, с песнярками… Девоньки, где вы?..
Впрочем, если повспоминать, так не только разгулом отзовется, не одними девоньками откликнется этот старый, вросший фундаментом в землю и до крыши заваленный книгами, дом на Грушевке. Крабич - не я, пацан деревенский. Крабич - горожанин, коренной минчанин из семьи потомственных интеллигентов, семьи с расстрелянным дедом и сосланным в Караганду, где он и умер в психушке, отцом. В этом доме я впервые услышал от наивных, как тогда мне казалось, людей, с которыми сводил меня Крабич, прекрасную сказку про прежнюю, могучую Беларусь, называвшуюся Великим княжеством Литовским, про ее победный путь от моря Балтийского к морю Черному, про славу ее великих князей и доблесть неустрашимых воителей…
- Легенда это… - говорил я Крабичу, наслушавшись его гостей, но не называя все же историю их миражной Беларуси сказкой. - Красивая, так почему не рассказать…
- Это украденная у нас история, олух! - раздраженно отвечал Крабич. - За легенды не расстреливают…
Довод был серьезным… И Крабич, и все, кто приходил сюда, как–то серьезно деревенели, если про Беларусь им говорили не то, что хотели они сами сказать.
- Пусть так. Только кто нам вернет ее, ту историю? Литовцы?.. Поляки?.. Русские?..
- Сами вернем. Заимеем свою, белорусскую державу - заимеем и свою историю.
- И когда это будет?
- Куда быстрей, чем ты думаешь…
Я о своей, белорусской, державе никак тогда не думал - ни быстрей, ни медленней… "Отмороженный" - думал я о Крабиче. Великий, могучий Советский Союз нависал на всех географических картах надо всем миром - и то, что было при моей жизни, будет, мне представлялось, и после меня, и всегда на веки вечные.
Крабич так не считал… Среди своих книг, старых и редких, он нашел для меня справочник по картографии. В книге той, больше похожей на альбом, была вклейка со странной географической картой, начертанной Менделеевым… Тем самым, который, оказалось, был не только химиком, периодическую таблицу придумавшим. Россия на карте той не так с востока на запад тянулась, как устремлялась с севера на юг, была преимущественно севером Азии, а не востоком Европы, которая заканчивалась на Беларуси.
- Российская империя, нынешний Советский Союз, только в привычной проекции Гаусса на вершине мира лежит и над всем миром нависает, - чуть ли не носом тыкал меня Крабич в ту необычную карту. - А на самом деле, как в проекции Менделеева, вовсе даже нет…
- Но и что? - не постигал я смысла того, во что носом тыкал меня Крабич. - Нарисовать можно в любом ракурсе.
- Картография - наука, а не живопись, - морщился на меня, как на недоделка, Крабич. - Менделеев - ученый, он выбирал не самый выгодный ракурс, а хотел точности. Европа, так Европа, Азия, так Азия. Вышло, что Азия… Потом и Блок писал: "Да, скифы мы, да, азиаты мы…" А азиатская страна - это прежде всего азиатский способ мышления. Пугачевщина, маниловщина. Идея веры и жертвы, которая с европейским практицизмом никак не стыкуется. Разве только надуманно, искусственно. Или насильно… И Беларусь отколется от России по этому стыку, возвратится к европейскому способу мышления и повернет к своей истории.
Я опять не взял в толк.
- А чем Азия хуже Европы?
Крабич взбеленился.
- Ничем!.. Только она Азия. И Россия со своей азиатчиной как извечно Европу дурила, так и будет дурить!..
Мне подумалось тогда, что за такие географические исследования он неизбежно окажется, как и его отец, в самой, что ни на есть, Азии… А вот же нет: сидит в том же доме на том же стыке…
Дверь в ту половину дома, которую занимал Алесь, была настежь, и через сени видно было, что он не один - с братом–мильтоном. Ну, может, оно и к лучшему: мне что в Европе, что в Азии нужны теперь свои менты.
Братовья - понятное дело: вечер, Европа, погода шепчет - сидели и пили. Заодно играли в шахматы.
- Кому здорово, кому херово, - гостеприимно отозвался на мое приветствие Крабич, который звонил мне вчера утром и просил помочь - Закуску принес?.. У нас жрать нечего.
Брат поднялся.
- Я скакну к себе, пошарю в холодильнике.
- Сиди, Сяржук, - остановил его Крабич. - Шарили уж, чего вышаривать… Шахматами загрызем. Конем вот, или слоном - столько мяса деревянного.
- Я не пить, Сергей, - сказал я брату. - По делу.
- Пить - это и есть дело, - ногой подвинул табуретку Алесь. - Садись… И Сяржук, а не Сергей!.. Сколько тебе вдалбливать, что у белорусов свои имена, а не москальские!..
- Белорусскому менту и москальское имя не за падло, - сказал брат–мильтон.
- Тогда и фамилию смени, - буркнул Крабич. - Крабичевым запишись. Или Крабинсоном, если такой хитрый…
Брат на это ничего не ответил, лишь плечами, как на вздор, слегка пожал, и Крабич, бывший явно не в настроении, перекинулся на меня.
- Ну, с чем приперся? Амнистия мне?..
- Пиздец тебе, а не амнистия, - сказал я, садясь, и спросил у брата. - За попытку преднамеренного сколько дают?..
Брат–мильтон ответил, не задумываясь.
- Сколько захотят…
- Не уговорил, значит, жида? - с той же наглостью, но с наглостью озабоченной, спросил Крабич.
- Ростик не при чем, не писал он никаких заявлений. Шигуцкий дал ход твоему делу.
- Тогда воистину пиздец, - поднял и поставил пешку, не походив, брат–мильтон. - Шигуцкий - сила.
- У тебя конь под боем, мудила! - ткнул пальцем в доску Крабич. - Падла… А парились вместе, пили… - И подвинул ко мне стакан. - Будешь?
- Нет.
- Нет, так нет… - Алесь налил самому себе и, не приглашая брата, выпил. - Выходит, зря я Ростику затылок прошиб, Шигуцкому надо было…
Брат взглянул на него и недовольно покачал головой. Вряд ли из–за водки… Он был, показалось, на моей стороне, и я спросил:
- Вы следователя Потапейко знаете?
- Шапочно. Мы в разных службах.
- А знаете кого–нибудь, кто с ним близко знаком?
- Можно найти…
- Поищите… Надо бы встретиться с ним через кого–то из своих, чтобы с доверием…
Я, разумеется, думал о себе, вдруг пригрезив какой–то шанс в том, что Потапейко, которого гэбэшники, забрав у него дело, отодвинули в сторону, мог и обидеться. И наверняка обиделся… А уж кто–кто, а он точно знал, что Игоря Львовича я не убивал.
Сергей думал о брате.
- Если за этим Шигуцкий, так все без толку… Что в милиции, что в прокуратуре от одной его фамилии дрожат.
Крабич загрыз водку луковицей, целиком здоровенную луковицу без хлеба сжевал - и хоть бы поморщился, или слеза бы у него проступила…
- Ты чего на "вы" к нему, к менту поганому?.. На хрен вообще он в ментах мне приснился, если помочь не может!..
Сергей походил конем.
- Если бы не я, ты б давно уже сидел. И шах тебе от моего коня под боем…
Они совсем не похожи были друг на друга, эти братья, брат–католик и брат–гугенот. Для меня куда лучше было бы, если бы Сяржук был Алесем, а Алесь Сяржуком.
- Красевич тебе приветы передавал, - сказал я Алесю.
- Пошел он… Сучий потрох.
- Что так?.. Он ведь признался тебе, что любит националистов.
- Зато я не люблю.
- Кого?
- Националистов!
Тут даже брат–мильтон диву дался.
- Вот те раз!.. А как себя любил.
Крабич отошел королем.
- Себя я люблю, кто меня еще полюбит? И есть за что… А их за что любить?.. Во власти были - сдали власть! Беларусь просрали! Вольную просрали Беларусь! Вновь швырнули под москалей - и разбежались, как крысы!
Он просто бежал мне навстречу…
- Ты ведь с ними был… - начал я, но Крабич не дал договорить.
- Ну и что, что с ними! А с кем было быть? Это в стихах поэт один, как волк, а в жизни нужно быть хоть с кем–то! С братом, с тобой, или еще с каким говном!.. Чего я в этом говнистом Союзе писателей?
- Потому что сам говнюк, - сказал брат. - Снова шах тебе.
- Правильно, говнюк! - вдруг согласился Крабич. - И еще - чтобы с кем–то быть, хоть с ними… Вас в милиции учат в шахматы играть?
- Говнюков учат бить… В милиции больше националистов, чем в народном фронте.
- Да?.. Откуда? Из говна?..
- Оттуда, откуда все… Но нас числом поболей. Сто двадцать тысяч. А народный фронт ваш выйдет в три тысячи на улицу и вопит: победа!.. Один против сорока.
- Подсчитал?.. Раньше в сто тысяч выходили…
- Так раньше мы и не били вас, не замечал?.. Милиция - сама сила, поэтому силу понимает.
- Мат тебе, - смахнул Крабич фигуры с доски. - И не пизди.
Сергей собрал шахматы.
- До конца играют, если уж берутся… До результата. А ты, да все вы, раз - и фигуры с доски. С говняной властью не играем… Ну, и не играйте.
- Я поэт, - снова налил себе Крабич. - Сам с собой играю… Тебе такие игры и не снились. Игры желаний!.. Э, да что говорить с тобой…
- Сплю спокойно, - отодвинул шахматную доску на край стола Сергей. - Мент любой власти нужен. Не то, что поэт.
- Да я в сто раз им нужнее, чем ты! - взвился Крабич. - Только хрен я им дамся!..
Сергей налил себе.
- Ты уже дался… За пролом головы и при национальной власти срок, и при антинациональной. Посадят - и сидеть будешь.
- Слыхал? - призвал меня в свидетели Крабич. - И это брат говорит…
Он нагло нервничал… Если его посадят за Ростика, никакой игры из этого не сделаешь. Ни национальной, ни антинациональной. Посадят - и сидеть будет.
- Ну и сяду, - выпил Крабич. - Бей жидов, спасай Расею… Тьфу!..
- Может, и вам?.. - еще спрашивая, уже налил мне Сергей. Я чокнулся с ним: снова дружеский круг…
- Красевич через Шигуцкого обещал помочь вашему брату. Если брат ему пособит.
- И в чем пособлять этому пидару?.. - только тьфуком закусил Крабич. - В пидарских забавах?..
- В выборах.
- Вместе с тобой?
- Вместе со мной.
Крабич вылупился на меня.
- Ты что, охренел!?.
Иной реакции от него я и не ожидал, но рядом был брат–мильтон, сказавший рассудительно:
- О Красевиче я слышал от своих… Из него нового министра нашего мастерить собираются. И если он возьмется…
- Министра? - переспросил я. - Внутренних дел?..
- А что нам до внешних… - выпил Сергей. - И тут же проявил собственный интерес. - Вы как Красевича знаете?..
"Как лох" - едва не ответил я брату–мильтону. Поскольку все еще думал, что как раз Красевич лох, если соглашается идти на выборы ради провокации, а значит, под раздачу…
Не в депутаты его на выборы запускают, а в министры. Только не сразу, потому что - кто Красевич?..
Никто. Пешка.
Можно, конечно, и никого министром назначить, такое бывало, но не очень смотрелось… Кто? Откуда? Почему?.. Поэтому лучше в фигуры пешку провести - и шум–гам выборный, да еще со скандалом, для этого самое то…
Заодно с провокацией.
Не все чушь, что чушью кажется… И, тем не менее, иной у Панка интерес какой–то, не этот - что ему до Красевича? Гэбисту до мента…