- Как вас, знаю, - ответил я Сергею, чтоб он сильнее старался свести меня с Потапейко, и тут до меня еще одно дошло: а зачем стараться?.. Что это даст, если над Потапейко начальствовать Красевич станет?.. Ничего не даст. Потапейко сделает не то, на что настарается Сергей, или кто угодно, а то, что прикажет Красевич.
- Как я знает, - гадливо скривился Крабич. - А уговаривает…
Я видел, что уговорить Крабича почти невозможно, но и отступиться не мог… Борец Крабич был мне нужен, с ним в паре - это не одному, он заслонит меня, прикроет… Одним вопросом: "А почему Крабич на сцене?" - прикроет.
- Я не предлагаю тебе агитировать за Красевича, - сказал я как можно безразличней. - Будет концерт, выйдешь, стихи прочитаешь, как сто раз читал, и все. Что здесь такого?..
Крабич наклонился ко мне, дохнул луком.
- Ты кого за дурачка держишь?.. И думать не думай, чтобы я в говно вступил! Даже за золото.
- Он подумает, - сказал брат–мильтон.
Алесь фыркнул.
- Ага… Может, ты за меня думать будешь?
- Что и делаю! - пристукнул брат кулаком по столу. - Вот же в семье нашей выродок!.. Голову человеку проломил - и хоть бы раз к нему в больницу зашел!
Не раз, видно, они об этом говорили… Я поддакнул брату.
- В самом деле… Бананы бы занес.
- Жид не обезьяна, - сказал Крабич.
То же самое Ростик говорил. Близки они в чем–то, жиды с националистами…
Крабич спросил все же:
- Как там Ростик?..
- Выкарабкивается… Я ведь объясняю тебе, что не в Ростике проблема. Неужто не понимаешь?
- Понял бы, если бы в нем проблема была. А так он скажет, если даже до суда дойдет, что без претензий - и все. И зачем мне говно банановое есть?.. Чтоб с тобой на пару? Чтоб ты не один ел?..
Крабич не дурак, угадал - и я не стерпел, сорвался.
- Ты чуть не убил Ростика! Ни за что, из–за дурости своей, из–за мозгов отпитых! Человека, который нянькался с тобой, спускал тебе все: как же, Крабич гений! А где ты гений? В хате при брате? Ты подумал хоть раз, на фиг ты Ростику сдался? А я с Ростиком не просто дружу, я вместе с ним на жизнь зарабатываю! И как уговорил его не писать заявление, так могу и отговорить!..
Докрикивая, я жалел уже, что кричу… Крабич лишь убедился по моему крику, что уел меня, и протянул насмешливо:
- А-а… Ну, отговори…
- Зря вы так, у вас ведь дружба давнишняя… - сразу насторожившись, встал на сторону брата–поэта брат–мильтон. - Я же сказал: он подумает…
- Ты сказал - не я сказал! - отрезал Крабич. - Давай шахматы расставляй, втроем в шахматы не играют…
Меня выставляли с давнишней дружбой, как Лидию Павловну с пыльным фикусом.
- Свинья ты, Алесь Александрович… - поднялся я, не ожидая, пока пальцем на дверь укажут, на что Крабич сказал тихо, будто самому себе:
- Свинья - не сука.
- А я, значит, сука?.. - зашипела из тайной норы, из того, что было скрыто, недосказано, выползла из темноты, блуждавшей меж нами, закрутилась на пыльном фикусе змея обиды. - Мы столько лет вместе… мы дружили… пили, гуляли, песни писали… я из грязи, из блевотины тебя вытаскивал - и сука?.. И сейчас пришел вытащить - и сука?..
Наверное, они оба заметили, как змея мне горло сдушила…
- Пришел и иди себе, если не пьешь… - походил хоть и не назад, но и не вперед, в сторону сделал ход Крабич. - Знаешь ведь, что не терплю я, когда пью, а рядом рожи трезвые!.. Так и кажется, что или менты, или провокаторы.
Тут он снова угадал - причем, про нас обоих - и змея за хвост сама себя укусила. Мне сдавило, ломануло виски…
- Где ты видел трезвых ментов?.. - спросил брат–мильтон. Он уже не знал, что сказать, чтобы мы вконец не разругались.
- Вытаскивая, вытаскивай… - подался еще чуть в сторону Крабич. - А шипеть на змеелова без толку.
Брат встал.
- Может, воды?..
Водки давно уже налил бы…
- Что с тобой?.. - заволновался Крабич. - Да садись ты, сиди, хрен с ним со всем и с ними всеми…
Я вдохнул поглубже, выдохнул - малость отпустило… На какой–то момент показалось, будто голова вскипела, а тело застыло в ледышку. Непросто сукой быть…
Больше десяти лет назад, на тридцатилетие, Крабич надписал мне книгу, которая называлась "Бог змеелова".
"Идя, иди. Остановившись, стой.
Покидая, покидай. Возвращаясь, возвращайся.
Живя, живи, умирая, умирай,
А пия,
Пей!..
И всех, кто покинул,
И тех, кто вернулся,
Посылай далеко, дальше и дальше, глубже и глубже,
И еще дальше, и еще глубже -
До самой–самой
Ебени матери…
Твой кровник Крабич".
Я сказал тогда: "Так ведь кровник - кровный враг", - и Крабич спросил: "А ты мне кто?.. - И обнял, когда я книгу отшвырнул. - Язык учи кровный. Живи, у нас не Кавказ…"
Сквозь ломоту в висках я словно бы заново вспомнил, на кого обижаюсь без толку и с кем бессмысленно собачусь… Послав Крабича к той самой матери, я оставил его на брата. Посидят, подопьют еще и о чем–то столкуются, шахматисты. Страх тюрьмы в Крабиче, как он ни выпендривается, сидит. Тюрьма - ебени мать, а не мамка родная.
Или пусть Крабича посадят, зачем мне его уговаривать? И - душа моя в блядях! - уговаривать на что?
XII
У меня полон город жен, любовниц, а одной из них под рукой не оказалось - и идти, спешить ночью некуда и не к кому. Разве что Дартаньяна вывести нужду справить…
Что–то делать нужно с Ли - Ли, что–нибудь придумать… Пропадая, Ли - Ли, пропадай… А не звони: "Тебе неинтересно даже, куда я девалась?.."
Поламывало в висках - змея еще покусывала сама себя за хвост - и домой меня повело не обратной дорогой через вокзал, а мимо жандармерии - вдоль жилых домов полка внутренних войск. В одном из этих домов, пока после развода с Ниной разменивалась квартира, снимал я комнату у знакомого жандарма. Крабич меня с Мартой жить к себе не пустил. Я попросился к нему, а он отказал… Потом по–соседски, как ни в чем не бывало, приходил к нам чуть ли не каждый день пить, ужинать… Марта не все понимала…
Не все понимал и жандарм. Квартира у него была служебная, квартирантов держать ему не полагалось. Он, получалось, на казенном имуществе незаконный доход имел - и кто–то на него настучал. Скорее всего, кто–то из его коллег, из тех, кто хотел и мог занять высвобожденную квартиру, а жандарм почему–то решил, что настучал Крабич, который ему не глянулся, с которым у него однажды дело даже до мордобоя дошло… Ничего мне не сказав, жандарм договорился со своими, чтобы подловили Крабича пьяным, отволокли в кутузку и дознались, он ли настучал… И Алесь признался, что он… Хоть и не стучал… Разумеется, не стучал, зачем?.. да и не водилось за ним такого, - но признался. Ему врезали раз по ребрам, два по почкам - и он оговорил самого себя.
Разборки из–за этого устраивать он не стал:
- Себя самого - не кого–то.
И я так считал, а Марта думала не так, иначе.
- А какая разница?.. Себя даже хуже. Все изверги во все времена того и добивались, чтобы человек прежде всего на самого себя наговорил. Дальше проще…
- Методику карательную постигаешь, - попробовал пошутить жандарм, с которым Крабич пришел мириться. - Недаром немка…
Крабич беспомощно, беззащитно, потому что защищаться нечем было, взглянул на Марту и промолчал, отвернувшись… И вдруг набросился на жандарма, с которым пришел мириться:
- Марта не в шутку сказала!.. Не пошутила немка!..
И они покатились по полу…
Когда мы выселялись от жандарма, Крабич все же предложил пожить у него. Марта отказалась наотрез.
С кем поведешься, од того и наберешься - и от Крабича я не только нуков его, но и еще кое–чего набрался. Крабич утверждал, что стоит заниматься только тем, чем не стоит заниматься. Что никому не нужно - и чего сам от себя не ждешь. Чтобы схватиться потом за голову, тупо качать ей взад–вперед и пытаться постичь непостижимое: ну что ж это такое я утворил?..
Повернув к дому, в котором жили мы когда–то с Мартой, я поднялся на третий этаж и нажал кнопку звонка у двери слева.
К двери подошли, помолчали. Глазка в двери не было. Я помнил: дверь была такая тонкая, что глазок не врезать.
- Кто там?.. - спросил женский голос. Не старушечий и не девичий - женский. Настороженный, но не смятенный, не испуганный.
- Простите, это квартира Шалея?
- Какого Шалея?..
- Дмитрия Викторовича. Он жил тут…
- Когда?
- Лет пятнадцать…
- Это давно… Давно тут воинские квартиры были. Теперь городские.
Если пятнадцать лет для нее давно, стало быть, ей не больше тридцати.
- Так теперь не живет?..
- Здесь не живет… А так где–нибудь живет, наверно…
- Вы его знаете?
- Нет. Мужу от работы квартиру дали…
На всякий случай и про мужа сказала, который в доме, спит, но если что–нибудь такое…
- От какой работы?
Голос удивился.
- Зачем вам знать, от какой?..
Удивившись, голос повысился, прозвенел…
- Я случайно спросил, извините… Знаете, голос у вас такой…
- Какой?..
- Похожий на тот, который я слышал, когда жил здесь… Я комнату снимал в этой квартире… Доброй ночи…
- Прощайте… - сказал, растерявшись, голос и спросил сразу же: - А вы что хотели?
Хоть и голова раскалывается, но с голосом моим все в порядке: женщины ему доверяют…
- Ничего… Посмотреть.
- Что просмотреть?
- Комнату, в которой жил…
- Здесь две комнаты…
- Ту, которая без балкона…
- В любой квартире есть комната без балкона…
- Эта без балкона с балконной дверью…
- И поэтому вы захотели увидеть ее?..
- Может быть…
- Среди ночи?
Я взглянул на часы: в самом деле было как раз среди ночи… Полночь.
- Днем не выпадает… - я сел к двери, упершись в косяки спиной и ногами. - А вам почему не спится?..
За дверью помолчали, раздумывая, отвечать ли… Если отвечать - это уже разговор, беседа. Среди ночи неизвестно с кем… Ничего не решив, довольно громко спросили:
- Вы сели под дверь?..
- Сел…
- И сидеть будете?
- Буду, если не прогоните. Мне идти некуда.
За дверью также, видимо, присели: голос спросил тише, почти на ухо.
- Вы не бомж?.. Ведь куда–то вы шли?.. У вас есть дом?..
Дверь была та же, что и раньше, тонкая, как из фанеры, даже тихому голосу не в помеху. Говорить через нее можно было хоть до утра…
Я у фикусолюба с ассиметричным допытывался: есть ли у них дом?..
- Дом есть. А идти некуда.
- А-а, жена выгнала… - протянул голос, в котором сразу же появились нотки, с которыми говорит баба, думающая, будто все насквозь она знает про мужика. Это уже был не разговор, не беседа, я начал подниматься… Голос изменился почти испуганно.
- Подождите!..
- Чего?
- Я знаю, о чем вы, простите… У самой такое бывало… И я открыла бы вам, но…
- Ничего… Я понимаю.
- Да вы не понимаете! Я замкнута!
Я сел, не поднявшись.
- Отомкнитесь…
- Не могу… - едва не шепотом сказали, но и шепот был слышен сквозь эту тонкую, словно не существующую, дверь. - С той стороны замкнута, с вашей… И ключа нет. Муж уехал на три дня и закрыл меня. Он всегда, уезжая, замыкает меня и ключи забирает…
- Почему?
За дверью опять помолчали и вздохнули.
- Потому что считает, что я блядь и пойду гулять.
Вздохнули доверчиво, даже слишком доверчиво… Тут уж я помолчал, не находя, что сказать… Голос этот не был похож на блядский…
- Вы почему смолкли?..
- Не знаю, что сказать…
- Может, вам спросить хочется?..
- О чем?..
- О том, блядь я, или нет?..
- Не хочется.
- Правда?
- Правда.
- А ему хочется. И он спрашивает и спрашивает, допытывает… И замыкает… Вам сколько лет?
- Сорок два.
- Как ему. А мне двадцать…
Как Ли - Ли!.. Ему - как мне, а ей - как Ли - Ли…
- Сколько?
- Двадцать. Вы почему так удивились?
Я не стал отвечать, почему…
- Ошибся лет на десять… По голосу вам около тридцати…
Она и не подумала обидеться: в двадцать лет на такое не обижаются.
- Это от сигарет, бросать надо… У вас есть сигареты?
- Есть…
Я взял с собой, нервничая, недокуренную Зоей пачку сигарет. Как наперед знал…
- Просуньте одну в скважину замка… Она широкая, он большим ключом меня замыкает… А у меня на всю ночь и полпачки не осталось…
- На всю ночь?..
- Он утром приезжает…
Я просунул сигарету, которую она вытащила и спросила:
- Получилось что–то вроде секса, да?..
Ничего не ответив, я стал просовывать сигареты одну за другой - мне они без нужды были… Она засмеялась:
- Ой, хватит… Когда много, так не похоже… Себе оставьте…
- У меня прикурить нечем… - Ни спичек, ни зажигалки я, не имея привычки к тому, не прихватил. - Потерял зажигалку…
- Подождите…
Слышно было, как она поднялась, прошла вглубь квартиры, вернулась - шаги ее были легкими, летучими… Из замочной скважине потянулся дым и показался огонек сигареты. Делать было нечего - я прикурил.
- Спасибо…
- Вам спасибо… - за дверью звякнуло стекло о стекло. - А у меня выпить есть. Хотите?
- Хочу… Голова болит…
- Сейчас выпьем…
- Не выпьем… Через дверь выпить не придумаем…
- Выпьем, я придумала уже…
Из скважины замка, попахивая дымком, высунулся кончик пластмассовой трубочки для коктейля… Изобретательная, я бы да такого не додумался.
- Что у тебя там?..
- Тяните, не отрава…
- А вдруг…
- Так умрете - и конец. Все равно ведь помирать, сорок два уже…
Веселая… С ней отравы не отравы, а уксуса потянешь… Ли - Ли в такой шутке себе не отказала бы…
Как будто что–то почувствовав, она опять засмеялась.
- Вам что… неужто страшно? Зачем вы мне мертвый?
- А живой зачем?
- Я люблю живых… Пейте, не то передумаю. Это коньяк французский…
Я потянул французский коньяк, чтоб она, пока я колеблюсь, действительно не передумала и не подлила отечественного уксуса.
- Как тебя звать?
Неожиданно у нее строже стал голос.
- Мы уже на ты?.. Почему?..
Прежнее обращение на ты она пропустила, словно не заметив.
- Потому что ошибся… На десять лет ошибся…
Она решила не делать из этого проблемы.
- Лилия. Лиля.
Невероятно - так близко…
- А вас?..
Я попробовал угадать:
- Так же, как твоего мужа…
Не видя, я ощутил, как она напряглась.
- И как звать моего мужа?..
- Роман.
Только что было заподозрив меня, она облегченно выпустила струйку дыма в замочную скважину:
- Не Роман…
- А как?
- Какая разница?..
В самом деле, какая, если не Роман… И хорошо, что не Роман… Не Романчик.
- Никакой… Хорошо, что не Роман.
- Вы, значит, Роман?..
- Роман Константинович…
- Потому что вам сорок два…
- Потому что мне сорок два…
- Что ж, выпьем за знакомство…
Она просунула трубочку, из которой цедил я долго - голову от коньяка отпускало.
- Ого!..
- Что ого?..
- Полстакана… Вы пьяница?
- Я лабух.
- Кто?..
- Музыкант.
- Тогда пьяница… Вы на чем играете?
- На всем.
- Так не бывает. На всем никто не играет…
- Я лабаю, а не играю…
- Это что значит?..
- То же самое… Играю…
- И где вы играете?..
- В ресторане… Лабухи в ресторанах лабают.
Я подумал, что сейчас она вздохнет с сожалением, услышав про ресторан, и она с сожалением вздохнула:
- Весело вам…
- Нет.
- Почему?
- Не знаю…
- Потому что вам сорок два?..
- Потому что мне сорок два…
- И вы не Роман, а Роман Константинович?..
- И я не Роман, а Роман Константинович…
- И лабух?..
- И лабух…
Мне показалось, что она пытается заглянуть в замочную щелку… На лестничной площадке было почти темно, лампочка горела этажом ниже.
- Хотите, я вас Романом буду называть?.. И на ты… У меня муж, как ты…
- Называй…
- Уже называю… И спрашивать буду…
- Спрашивай…
И вдруг она спросила:
- Роман, у тебя романы теперь только через дверь?..
Я подумал и ответил:
- Моей, как и тебе, двадцать…
- А-а… - во второй раз протянула она с бабскими нотками. - И у тебя проблемы…
- Не в этом.
- А в чем?
- Во многом, но не в этом… Хочешь, историю одну расскажу?
- О своей?.. Которой, как и мне, двадцать?..
- Нет.
- Тогда хочу.
- История длинная…
- Не длиннее ночи?
- Не длиннее… Она началась и закончилась ночью, а ночь еще продолжалась…
Это заинтересовало ее.
- Ну?..
И она понукивает… Все мы тут немножко с нуками…
- Дай еще выпить… И прикурить, у меня потухла…
Докурю уж… Одна не в счет…
Из щелки кончиком вылезла трубочка, а за ней, когда я выпил, показался огонек сигареты… Что–то в этом есть - через дверь.
- Игра такая пионерская была, военная…
- Военная?..
- Я ведь говорю: игра… "Зарница" называлась. Ты не застала?..
- Не успела… И что?..
- И нас, двенадцать пацанов, будто бы разведчиков, в одной палатке разместили. Командовал нами Юрка Жаворонок, на год старше нас. Мы все в шестом классе учились, а он в седьмом. Здоровый был такой, чуть ли не мужиком смотрелся. На второй день он подозвал меня, мы отошли в лес, и Юрка сказал, что хочет назначить меня своим заместителем. Заместителем командира. Потому что только со мной может в разведку пойти, остальным не доверяет… У меня голова закружилась.
- Ты пьяница…
- Не сейчас, тогда закружилась… Это тебе не шутки: заместитель командира разведчиков. И даже больше…
- Что больше?..
- Юрка словно бы сомневался, может ли он сам командиром быть. Имеет ли такое право, если подозревает, что все остальные, кроме меня, ему не доверяют. А недоверие бойцов к командиру в таком деле, как разведка, - верная гибель. Поэтому, если недоверие и вправду есть, он готов стать рядовым, отдать мне свое командирство. Но для этого нужно дознаться, как оно на самом деле: доверяют ему бойцы, или не доверяют. Что вообще они о нем думают… Ты слушаешь?
- Слушаю… А как узнать, что о тебе кто–то думает?..
- Он и подучил меня, как… Сказал, что есть такой секретный прием разведчиский…
- Какой?..
Она еще больше заинтересовалась…
- После отбоя, когда уже ложились спать, Юрка всем наврал, будто ему на командирский совет надо, где его, как он думает, с командиров снимут. Кого–то другого назначат нашим командиром. Он вышел из палатки, а я, как мы и условились, секретным приемом разговорил бойцов. Спросил у каждого, что он про Жаворонка думает. Достоин Юрка того, чтобы нашим командиром быть, или нет…
Тут она перебила меня, спросив удивленно:
- Ты понимал, что делаешь?..
- Понимал.
- Так, как сейчас?..