- Не так, как сейчас… Но понимал.
- И что вышло?..
- Разное говорили…
- А Юрка не уходил никуда?..
- Не уходил… За палаткой стоял со стороны леса… Потом тех, кто говорил о нем плохо, по одному отводил в лес и избивал… Каждую ночь по очереди отводил и бил…
Я затянулся прогорклой сигаретой, мне воспоминания эти не в сладость были, а она спросила:
- А ты?..
- Что я?..
- Ты стал заместителем командира?
- Не стал.
- Сам не стал, или тебя не поставили?..
- И не стал, и не поставили… Разве в этом дело?
- А в чем?.. Ты ведь сказал, что у тебя голова закружилась…
- Закружилась в лесу… Потом не кружилась…
- Ты уже не хотел быть командиром?
- Не хотел… Да какой там командир…
- А если бы настоящий?..
- Так ведь это игра…
- А все остальное?..
- Про остальное я и хочу у тебя спросить… Что ты на это скажешь?..
Я сам не ожидал такого разговора нараспашку, напружился: что она придумает?.. Потому что на такое даже случайному человеку правду сказать - это уметь надо…
Она почувствовала мое напряжение.
- Если бы ты все же командиром стал… или хотя бы заместителем командира… - начала она и остановилась. - Нет, скажу то, что думаю…
- И что ты думаешь?..
- То, что раньше сказала…
- Что ты раньше сказала?..
- Что я блядь.
Я и не сообразил сразу, о чем она… Историю эту я никогда и никому не рассказывал, ее только так и можно было рассказать - ночью, в закрытую дверь, за которой откликается кто–то, как эхо, которое загаснет в глухих стенах, пропадет - и будто ничего и не было. Здесь, на этой темной лестничной площадке, я вдруг, как после интимной близости, раскрылся, неизвестно кому поведав то, о чем на светлых площадках и мельком не вспоминал, старался не вспоминать, чтобы забыть, и оно забылось, замглилось, не припоминалось, пока не всплыло из мглы забытья в казенно обставленной квартире, куда позвал меня Красевич. Все то время, которое проговорил я с подполковником Панком, я смотрел на него и видел в нем командира разведчиков, ставшего подполковником Юрку Жаворонка - в чем–то они даже внешне были похожи. И меня крючком подцепил и уже не отпускал вопрос, с которого я, как ни бил хвостом, не мог сорваться, который раньше, вороша свои детские и юношеские грехи, я и вопросом не считал, потому что все случившееся представлялось мне столь же случайным, как сам случай:
"Почему он из всех меня выбрал?.."
Потому что я блядь. Не блядун, а блядь. А для блядских дел блядей и выбирают.
Их было еще десять… Таких же пострелят, как и я… Больших и меньших, посильнее и послабее… Одинаковых, равных… Но выбрал он меня… И если Юрка Жаворонок - случай, так кто тогда Шигуцкий?.. Красевич?.. Подполковник Панок?..
- Просунь свою трубочку…
- Коньяк кончился.
- А… Ну, не надо…
- Водку будешь? Или вино?..
- Водку…
Она снова ушла вглубь квартиры и долго не возвращалась. Должно быть, раздумывала там: возвращаться или нет?.. Я даже загадал: вернется, не вернется?… На ее месте я бы не возвращался.
Она вернулась с вином.
- Он выпивает, возвращаясь… А водки всего полбутылки. Подумает, что я выпила…
- А про вино не подумает?..
- Нет… Вино для него не выпивка.
Для кого оно выпивка - вино? Крабич его попросту выливает. Хоть наше, хоть французское, хоть чье… "Он (не помню, кто) проглотил шамбетрен Кло–де–Без, как пиво, протянул бокал за добавкой, и я налил, радуясь, что это не ришебур…" Песня…
- Ты что там молчишь?..
- Смакую… Вкусное вино…
- Смакуют не стаканами…
- Неужели стакан выцедил?..
- С верхом… Расскажи еще что–нибудь…
- Тебе не хватило?..
- А что ты рассказал?.. Детскую какую–то историю… Может, еще и переживаешь?..
- Правду сказать?
- У нас ночь правды…
Вот уже что–то и появилось у нас…
- Переживаю…
- Тогда зачем рассказывал? Или ты пьяница–мазохист?..
- Нет. Я не пьяница и не мазохист.
- А кто ты?..
- Ты ведь сама сказала, кто…
- Ничего я о тебе не говорила. Что я про тебя знаю?.. Я о себе сказала.
Что–то упало у нее - мягко на пол шлепнулось, и она протянула по–детски обиженно:
- Ну-у во–о–т…
- Трагедия?..
- Бутербро–о–д… С икрой паюсной… Я ее ложками ем, так люблю, а тут последнее намазала - и шлеп…
- Верхом вниз?..
- А то как… У блядей все так…
- Что ты на себя наговариваешь?.. Какая ты блядь?.. Ты мужу хоть раз изменила?..
- Ни разу… Не случилось…
- Ну-у во–о–т… А туда же, в бляди… Заслуги какие–то надо иметь…
- Как у тебя?..
- Моего тебе не заслужить…
- И теперь ты командир?..
Не лишь бы какая девица… Проще, чем Ли - Ли, чем Камила, но и не простая… Да, простеньких по нынешним временам - поискать…
- Больше, чем командир… Секс–генералиссимус…
- Кто–кто?..
- Дочь моя считает, что я верховный сексуальный наставник… Секс–гуру…
- У тебя и дочь есть?..
- И сын… Ему шестнадцать…
- А ей сколько?.. Или хочешь, угадаю?..
- Уже угадала…
- Двадцать?..
- Двадцать.
- Обставился ты… А как это дочь может считать, что ты секс–гуру?..
- По китайской философии…
- При чем тут философия?.. Ты ведь не спишь с ней?.. Хотя я и про такое что–то слышала…
Я также слышал про что–то такое… Вино смешивалось во мне с коньяком, подвеселивало, избавляло от боли в висках и от всего отрешало, и уже мелочной, смешной казалась только что рассказанная, и впрямь детская, история - нашел что рассказывать, что это вдруг меня потянуло? - и молодой, интимно приглушенный женский голос, само присутствие женщины, пусть за дверью, но такой тонкой, что слышно дыхание, плавно покачивая, уносили меня к тому, для чего я, может быть - пускай даже блядью! - и на площадке этой лестничной, ночной, темной, и в беспросветном, блядском свете этом появился, и для чего, не разыскивая - судьбой, случаем - нашел Ли - Ли, только о Ли - Ли больше ни слова, не нужно больше о Ли - Ли…
- Это я так, ни при чем… Придумала - и считает… Ты ведь придумала о себе, что ты блядь, хоть ни разу мужу не изменила…
- О себе - не о ком–то… И я не придумала, я себя чувствую такой из–за него… Понимаешь?
Мне уже не очень хотелось что–либо понимать…
- И давно ты с ним?..
- Три года… Как только школу закончила…
- Целкой?..
Я думал, она повременит с ответом, но она сразу спросила:
- Это важно?
- Для меня нет…
- А для него это важнее всего было!.. Целкой. Если бы знала, я бы сама ее сломала…
- Что знала?..
- Что будет так, как есть… Я на целку свою и замкнута. Он зациклен на этом, дотронуться до меня никому не позволяет… Если бы он меня не держал, отпускал, и если бы я даже спала, с кем попало, я все равно не была бы блядью… А так расселась среди ночи под дверью, дымлю, пью с мужиком каким–то, лабухом, байки его детские слушаю - и знаю, что блядь…
Она проговорила это таким разгоряченным, вожделеющим шепотом, что я почувствовал ее тело - стремительное, струистое тело. Сквозь дерево пронизывались его дрожь, неутоленность, жажда - и я спросил:
- Ли - Ли, ты мастурбируешь?..
Она не заметила путаницы, дефиса в имени…
- Ласкаюсь…
Ночь правды…
- Ты голая?..
- В ночнушке…
- Сними…
- Зачем?..
- Сними, я хочу поласкаться с тобой голой…
- А дверь?..
- Не в помеху…
- Тогда и трусики снять?..
- И трусики сними…
Она на мгновение затаила дыхание, ее дыхание удивлялось тому, что она вытворяет, но дыхание хотело, чтобы так странно было, через дверь, и через паузу она задышала чаще, встала, мы встали вместе…
- Сняла…
- И трусики?..
- И трусики…
- Стоишь голая?..
- Голая…
- Совсем?..
- Совсем…
- Перед голым мужиком?..
- Перед голым…
- Не знакомым тебе?..
- Не знакомым…
- Конченая блядь?..
- Конченая…
- Для конченой бляди чего–то не хватает…
- Не хватает… Чего?..
- Того, что делается не через дверь… Но мы сделаем это через дверь, потому что ты не блядь… И двери между нами нет…
- Нет…
- Прижмись ко мне…
- Я прижалась…
- Крепче… Обними меня…
- Обняла…
- Я не чувствую… Где ты?..
- Здесь… С тобой…
- Вся со мной?..
- До капельки…
- Теперь чувствую… Поцеловать тебя?..
- Поцелуй…
- Какая ты нежная… Таких нежных нету больше, во всем свете нет, только ты… Какие сладкие твои губы… Тонкая шея… Мягкие плечи с этими родинками… я сцелую одну, ничего?…
- Ничего… Их много…
- Две на левом и три на правом…
- Три на левом и две на правом…
- И по одной на грудях…
- На грудях не было у меня родинок…
- Я посадил их… Снял с плеч и посадил… Круглые какие у тебя груди… Упругие соски… Ты не кормила ни дочь, ни сына, меня ждала…
- Тебя ждала…
- И между грудей пахнет подснежниками… До самого живота пахнет… до пупка… и ниже, до опушки… И поиграюсь в ней?..
- Поиграйся…
- Шелковистая какая… А под ней бьется что–то, пульсирует… Родничок?..
- Родничок…
- И можно попить?..
- Можно… Попей…
- Как хмельно… Хмельной родничок с шелковыми берегами… Я нырнуть туда хочу… Весь–весь хочу войти, сколько меня есть…
- Войди…
- Я обнимаю тебя?..
- Обнимаешь…
- За плечи?..
- За плечи…
- За бедра?..
- За бедра…
- За все?..
- За все…
- Не очень сильно?..
- Нет, можешь крепче…
- Так?..
- Так… Еще сильнее…
- Ты идешь ко мне?..
- Иду…
Я ударился в дверь - хмелем, желанием:
- Иди ко мне!.. Я так хочу быть с тобой, сладкая моя, страстная, знойная, весь хочу быть, здесь, здесь, в тебе, во всей тебе, в глубине твоей, я так жажду, что ни делаю - о тебе думаю, ищу тебя, без тебя тоскую, я жить без тебя не могу, так люблю, так хочу, чтобы ты меня любила, была со мной, никогда и никуда не исчезала, не пропадала, была и была, только ты была, и никого, кроме тебя, я без тебя погибаю, умираю, ты больше не пропадай, не исчезай, будь со мной, будь, иди ко мне, Ли - Ли!.. - любимая, любимая, ненаглядная, единственная - о–о–о…
- Ёй–ёй–ёй-ёй–ёй… - тоненько, высоко наложился ее голос на мой, - ёй–ёй–ёй… ёйёйёйёйёйёйёй… как сладко… ёйёйёйёйёй…
Я не кончил - время поллюций моих давно миновало… Но я был с Ли - Ли, только что сладостно был с Ли - Ли… Я люблю тебя, Ли - Ли, где ты девалась, куда ты все деваешься от меня и деваешься?..
Ёйкать за дверью перестали и шепнули:
- Взломай…
- Что взломать?..
- Дверь… Она тонкая…
- А потом?..
- Пожар устроим… Пожарным позвоним, они все здесь переломают…
Это уже была бы забава на всю ночь…
- Нет, я пойду… В следующий раз подожжем…
- В следующий раз такого не будет…
- Будет… Все у нас будет…
- Нет…
- Да… Доброй ночи… Спасибо тебе…
Я повернулся к лестнице, дверь рванули изнутри:
- Роман!.. Роман Константинович!.. Эй!..
Без пожара в этом доме не обойдется… Но без меня, я позабавлялся недавно в одном доме… И я двинул из подъезда на улицу.
Пока длился наш роман через дверь, ночь поднялась над Грушевкой в полный рост - искристая, мерцающая, с Млечным путем, созвездьями, месяцем…
- Эй!.. - послышалось из–под месяца. - А комнату посмотреть?..
Лилия, облитая лунным светом, стояла на балконе… Как и ночь, в полный рост стояла - голая в созвездьях. Я отходил, а она светилась, фосфоресцировала и таяла в лунном свете…
Видение…
Призрак.
XIII
Высоченный, громадный человек в черном, широченном - по края земли - плаще шел, поспешая, по болоту, у него расшнуровались ботинки, Ли - Ли сказала: "Надо завязать, а то наступил и в болото рухнет, болото выплюхнет из берегов и всю землю заболотит". Великан остановился, Ли - Ли стала завязывать один ботинок, я завязал второй, великан двинул дальше и подцепил нас металлическими наконечниками на шнурках, и в наконечниках тех, сверху неплотно заклепанных, мы над болотом, будто в люльках конусных, замотались. Великан вышагивал, болото страшно чвякало, во все стороны грязь летела, мы болтались, бились друг о друга, уцепившись за шнурки, пока Ли - Ли не сорвалась, и болото мгновенно - я моргнуть не успел - ее проглотило. "Стой!.." - закричал я великану, единственному, кто мог Ли - Ли из болота вытащить, но великан, ни на меня, ни на Ли - Ли, ни на кого не отвлекаясь, шагал и шагал, тяжело сопя, и мутно–серые, как туман над болотом, глаза его по сумасшедшему пялились в даль, неизвестно что и кого в ней высматривая. Ли - Ли надо было как–то спасать, я отпустил шнурки, рухнул в болото и пролетел сквозь него, потому что оно оказалось не самим болотом, а мрачным, низким - великану по колени - небом над болотом, само болото простиралось подо мной, и по нему, опять расшнуровавшись и потерявшись, шлепали сами по себе, набирая грязи, ботинки великана. Великан, которого вверх от коленей не видно было за тучами, опередил, торопясь, свои ботинки, босому в болоте стало ему мокро, зябко, и он стоял, как аист, потирая ногу о ногу и поджидая, пока его ботинки к нему дошлепают. Болото у ног великана вздувалось пузырями, похожими на жирных черных собак, которые повизгивали и взвывали, словно натравленные на Ли - Ли, и в распиравшей их яростной злобе лопались один за другим, разлетаясь пузырьками - сотнями, тысячами взвизгивающих, лающих пузырьков… Ли - Ли плюхалась в болоте, пытаясь как можно дальше отгрести от пузырей, от собак, но оттуда, куда она выгребала, на нее наступали ботинки великана. "Шлеп… шлеп…" - шлепали ботинки по болоту, и левый, тот самый, который зашнуровывала Ли - Ли, навис над ней - вот–вот наступит и расплющит! Я с лету ударился в него, и ботинок немного, чуточку, но свернул в сторону - раздраженно, словно комар его куснул… Покатившись по ботинку вдоль отверстий для шнурков, я перескакивал из дырочки и дырочку, хватался и не мог ни за края дырок, ни за шнурки ухватиться, соскользнул с носка и полетел под подошву - и подошва опустилась, накрыла меня, придушила и втиснула и болото…
Не успев увидеть, что случилось с Ли - Ли, я проснулся - лицом в мокрую подушку. На шее моей - поперек - лежал и повизгивал Дартаньян. Он поскуливал, должно быть, из–за того, что я плакал во сне…
Стянув с шеи и спихнув с кровати Дартаньяна, я стал, нащупывая темноту, искать рядом с собой Ли - Ли и, не найдя, вновь провалился в тот же сон: Ли - Ли, изо всех сил цепляясь руками, ногами, зубами, карабкалась по шнуркам на ботинок, потому что только он на болоте был опорой, лишь в нем могла она спастись. Сам я был уже неведомо чем: болотом, болотным пузырем, той пустотой, которая в пузыре, и никак не мог Ли - Ли помочь. Наконец, она добралась по шнуркам до первой дырочки и проскользнула через нее в ботинок, который хоть и набрался грязи, но все же не был болотом, и в нем - с ростом Ли - Ли, с длинными ее ногами - можно было стоять: грязь была Ли - Ли по грудь. Я был частью и необъятного болота, и грязи в ботинке, Ли - Ли двигалась во мне, приподнималась на цыпочки, выискивая место, где повыше, а великан поднял ботинок, чтобы вылить грязь, за тучи его поднял, где месяц блистал и светились звезды, и в звездно–лунном свете великан, наклонившись к ботинку, рассмотрел Ли - Ли. Он прилыбился как–то по–кошачьи, залез одной рукой в карман плаща и достал пригоршню великанчиков - совершенно похожих на него. Великан сыпанул их из пригоршни в ботинок, в грязь, в меня - и они набросились на Ли - Ли… В грязи, во мне они содрали с Ли - Ли одежду, все, что на ней было, один сзади - во мне! - с размаха вошел Ли - Ли в анус, второй - спереди в вульву, третий, повиснув на руках под языком ботинка, вогнал пенис, с которого стекало болото, Ли - Ли в рот, из их членов одновременно - в анус Ли - Ли, в вагину и в рот - хлынула черная, как грязь, сперма, которая и была грязью, болотом, была мной - великанчики вбирали меня, всасывали в свои анусы, как в клизмы, и выливали из членов, выплескивали, словно насосами качали… На смену первым троим кинулись трое следующих, повторив то же самое, затем еще трое и еще… Ли - Ли наполнялась грязью, чернела и распухала, а я ничего не мог поделать, потому что, смешанный с дерьмом и мочой великанчиков, сам был грязью, был тем, от чего Ли - Ли чернела и распухала. Проворные великанчики старались вовсю, грязи в ботинке становилось все меньше и меньше, а Ли - Ли наполнялась ей все больше, великан приказал великанчикам всю грязь мировую перекачать в Ли - Ли, которая так раздулась, что сама уже заполняла почти весь ботинок - и вдруг она лопнула в животе, из которого не грязь линула, а посыпались великанчики… Десятки, сотни, тысячи великанчиков… Они сыпались и сыпались, топтались во мне, месили в остатках грязи, Ли - Ли в ужасе взирала на свой разодранный живот, оседала, падала, стелькой стелилась в ботинке, а великанчики, только–только из живота ее высыпав, тут же ее насиловали. Вульвы, ануса, рта Ли - Ли им уже не хватало, они втыкали члены ей в уши, в ноздри, всовывали в разорванный живот, кошмар был невыносимым - я проснулся с криком, которым бы вскричали в отчаянье топь, трясина, бездна, если б знали, что такое отчаянье, и если бы могли кричать:
- Ли - Ли!..
Великан отшатнулся, запахиваясь в черный плащ, по всем углам квартиры, где пахло смертью, разбежались в темень великанчики… Дартаньян топтался по мне, укладываясь, и набросился на мой крик - вгрызся в бедро. Он уже во второй раз в том же месте раздирал мне бедро, грызучий батон на роликах… Для одной собачьей жизни это слишком. Был бы он моей собакой, я б ему голову грызучую оторвал…
Поколачиваясь от кошмара, я встал и подался в ванную, чтобы смыть кровь и чем–нибудь перевязаться… Надо было бы йод найти, да где его искать в чужой квартире?.. На полочках в ванной ничего аптечного не нашлось.
Я заночевал в квартире Рутнянских, заставил себя переночевать в этом доме, в комнате Игоря Львовича, подумав, что Ли - Ли, если вернется, придет сюда. Еще я придумал, что так мне удобнее будет, не перебегая из подъезда в подъезд, накормить утром и выгулять Дартаньяна. Что–то нужно было, кроме Ли - Ли, придумывать… Чтобы не казалось, будто я без нее уже минуты лишней прожить не могу.