Такое бывает. Вертится вокруг пропасть народу, вроде бы друзья, товарищи, а случись что–то серьезное, станешь искать, к кому бы кинуться - ан не к кому. Ты один. Тогда и бросаешься в панике к любому…
Отец Ли - Ли не похож на паникера, люди спокойнее редко встречаются. Проглядывается в нем, неожиданная в таком здоровущем мужике, беспомощность, но ее не столько, чтоб киселем расползтись из–за ушедшей жены. Что–то, значит, есть еще… Общее, как он сказал. Дао…
Дог Максим, глядя на меня все так же нерадостно, вошел и лег посреди комнаты. На всякий случай я подобрал ноги под стул, да что толку?.. Дог лежал, смотрел на меня и что–то обо мне думал. Хреновое–хреновое, судя по взгляду…
- Я не виноват, что собак боюсь, - просительно посмотрел я на Максима Аркадьевича, когда он принес рюмку с ножом и не нарезанный лимон на блюдечке. - Можно его в спальню?
- Можно, если выть не будет… Это сейчас спальня, а была комната Ли - Ли, он в ней воет.
- Может, не будет…
- Может, и не будет… Максим!
Максим Аркадьевич только кличку назвал, ничего Максиму не приказывая, а дог, косясь на меня, поднялся и двинул в другую комнату. Я уж не стал просить закрыть его там, Максим Аркадьевич сам догадался замкнуть дверь спальни. В доме этом некое таинственное, как музыка вне звуков, всех со всеми взаимопонимание.
- Сам он все равно бы оттуда не вышел, но пусть будет по–вашему… - начал доктор философии, вновь присаживаясь, и завершил, присев. - Жена моя взревновала ко мне Ли - Ли, Роман. С этого все началось, чтобы так вот закончиться.
К его манере беспереходной смены разговора трудновато было приноровиться, и мне подумалось, что или он, или я в разговоре что–то пропустили. Или пропустила Ли - Ли, которая хоть и не имела привычки исповедоваться в своей семейной жизни, но о том, что Максим Аркадьевич отец ей не родной, могла бы сказать, это все же кое–что значило… Я бы тогда, может быть, не Аркадьевичем, а просто Максимом его называл, как дога.
- Вы похожи… - сказал я, не зная, что сказать, и, не целясь ни во что, попал во все.
- Нет! Совсем нет! В том и причина, из того и возникло все, что нисколько не похожи! И это оказалось столь неожиданным, как открытие нового, теоретически возможного, но космически отдаленного и потому словно бы не существующего мира! Пока она была маленькой, мне и самому казалось, что мы похожи, тем более при таком внешнем сходстве. И только к окончанию школы, когда в ней проявился стиль, характер, обозначился способ мышления, тип поведения, - все оказалось не моим! Противоположным, мной не заиметом! Таким, что должно было во мне быть, но обошло, миновало, через меня перекинулось к ней… Чего я хотел для себя в себе, понимаете? И во мне возникло желание это заиметь, понимаете? Поначалу оно не было чувственным, любовью или сексуальным влечением, нет… Сразу я и не думал об этом, и, если бы подумал, пресек бы это в себе, заставил бы себя остановиться, но ведь я не думал! Я только увидел вдруг, что она не похожа на меня, как дочь на отца, и, казалось бы, что из того?.. Ничего, больше непохожих, чем похожих. Но все уже происходило само по себе, я стронул тот горный сугроб, с которого начинается лавина. И однажды заметил еще, что она не похожа, как моя дочь на мою дочь, и тут же понял, ощутил, неодолимо почувствовал, что дочь моя похожа на мою женщину. Только на мою женщину, больше ни на кого, только она похожа, больше никто. Думать было поздно, совладать с этим я уже не мог… Зоя, моя жена, терпела до последнего, с дочерью все же все связано, а сегодня ушла. Сказала, что я душевнобольной. Сумасшедший. Я, разумеется, не сумасшедший, поэтому принял единственно возможное решение: повеситься. Но Максим не дал… Веревку вырвал и перегрыз. А потом я увидел, что в доме этом и повеситься мне никак не словчиться, негде и не на чем, низко везде - и позвонил вам. Вы что–нибудь можете придумать?..
"Ну–ну… - думал я, пока он бред свой промолачивал, - ну–ну, ну–ну…" - и это все, что я мог придумать. Если существует что–то в мире, чего мне не представить и не постичь, так это не китайская философия, не чань и не Дао, а то, о чем он бредил. Не было во мне закутка, где бы могло такое поместиться. Невозможное есть невозможное, поэтому, как только начал он в нем исповедоваться, мне и взбрело в голову, что отец он Ли - Ли неродной. Я струхнул, я сразу же попытался зацепиться за возможное… Но мне это не удалось, как не удалось ему повеситься, - и заумный для лабуха философ предстал выродком, спящим с кровной дочерью. Выродок смотрел на меня, ожидая, что я скажу, что сделаю, а что мне говорить и делать?..
Вот вы бы - что сделали?..
Если в чем–то и подмывало помочь ему, так разве в том, на что он было намерился, да Максим помешал. Ножом, который принес он лимон нарезать, или бутылкой по черепу… Но почему я?
Не придумав, что сделать, я так и спросил:
- А почему я?..
- Вам досталась Ли - Ли… Но, пока есть я, она у вас не навсегда, поэтому вы должны хотеть меня уничтожить. Это естественно.
Естественно!.. Что здесь естественного?.. И все же я не смог не спросить о том, о чем можно было уже не спрашивать.
- Ли - Ли вам родная дочь?
Максим Аркадьевич взглянул на меня непонимающе, бессмысленно - как в пустоту посмотрел.
- А какая еще?..
Что же это: бессмысленное в пустоте?.. Мне показалось, что с чужой женщиной, с неродной дочерью, с моей Камилой все это было бы ему совершенно ни к чему, потому что он выродок, ну и пусть себе, пусть, - я хотел только конкретного, без китайских намеков, ответа на вопрос, который меня ужасал.
- Вы с ней… - начал я и все же запнулся, не смог доспросить. Ну, это было, как спросить у Камилы, не хочется ли ей переспать со мной.
Доктор философии помог мне.
- Вам хочется знать…
- Да! Хочется! - решился я, и в пораненном корне моего романчика повернулась вилка - всеми четырьмя зубцами. - Вы были с ней?
- В каком смысле?..
- В самом простом! Вы с ней спали?..
Я на вилке торчал, а он опять отвечал по–китайски.
- Ли - Ли - моя противоположность. Я ведь говорил вам…
- Ну и что?!. Они все - противоположность!
Максим Аркадьевич вскочил со стула - огромный, под потолок. Здесь ему и в самом деле никак не повеситься.
- Ли - Ли не все! Все - не противоположные, они желают того же, чего и вы! А Ли - Ли - нет! Она жаждет иного! Не познать, не постичь нечто, а стать тем, что постигает, без постижения! Сразу - как вода водой! Как ветер ветром! Не осознавая себя - это и есть Дао! Только она не понимает, что тогда как отец может родить дочь, так и дочь отца! Что они друг для друга и один в другом рождаются бесконечно, ибо нет такого, что в одну сторону - начало, а в другую - конец! Она не способна включить меня в неосознаваемое, я для нее реальность, отец, и она видит и видит меня в примитивном, физическом начале - и хочет не так и не того, как и чего хочу я! Потому что представить не может, что со мной это, как с водой, как с ветром, может произойти вне сознательного, просто открыться - и всё! А вы думаете, я монстр!..
Я думал, что он не монстр, а выродок, но это, вроде, одно и то же, так что он опять угадал.
Из всего, что он прокричал, я для себя услышал: это может произойти - и выходило, что не произошло… И только теперь я заметил, что сдавливаю в руке лимон, выжав сок из него до последней капли - полное блюдце.
- Максим Аркадьевич, скажите мне так… чтобы мы дальше могли разговаривать… чтоб я понял: вы спали с Ли - Ли? Были вы с ней, как с женщиной, или нет?
- Нет! - обессилено сел он, и вилка перестала ворочаться в корне моего романчика. - Вы нам мешаете, из–за вас я ее теряю… Не из–за вас одного, а из–за всех вас, кого только то и интересует, кто с кем спит.
Его, разумеется, интересуют лишь истина чань и абсолют Дао, больше ничто его не занимает и ничего он не хочет… Но хотеть - не сделать. Если бы людей судили за то, чего они хотят, мир стал бы повальной тюрьмой.
Я опустил лимон в блюдце с соком - и сок пролился на стол. "Пейте натуральные соки!.." Как–то надо было возвращаться к натуральному.
- У меня тоже есть дочь, Максим Аркадьевич. Камила, ровесница Ли - Ли…
- Ну и что?.. Вы почему не пьете?..
Дочь моя его не интересовала, а пить я не хотел: коньяк, как и водка, мозги придумать не может.
- Они подружки, Камила меня с Ли - Ли и познакомила… Знаете, для чего?
Максим Аркадьевич фыркнул.
- Догадываюсь. Для животных случек.
Мне расхотелось открываться ему в моих взаимоотношениях с дочерью…
- Пусть так. Но почему со мной, человеком вдвое старше?.. Даже это не совсем естественно, но все же…
- Не мой случай?
- Не ваш.
- И вы придумали познакомить меня с вашей Камилой? Чтобы она стала моей Ли - Ли?
О таком я и близко не думал - он что?..
- Нет. Камила пусть сама знакомится, с кем пожелает.
- Пусть. Тогда что вы придумали?
Он словно принуждал меня к чему–то, что я будто бы обязан был придумать, из–за чего он и позвонил мне, спасаясь, хоть Максим Аркадьевич изначально врал: звонил он не мне, а Ли - Ли, за меня уж потом зацепился…
- Не придумал, думаю пока… Все книги я не перечитал, но читал Фрейда, что–то еще такое и…
Он через столик наклонился ко мне, перебивая:
- А я придумал, за вас придумал! Женитесь - или просто возьмите жить к себе Зою! Они похожи, и Зоя спелая, страстная, о, вы не представляете, какая Зоя страстная! Зачем вам Ли - Ли? Она же для вас, как Фрейд, что–то такое…
По лицу его блуждала только что найденная догадка - Максим Аркадьевич не шутил. Если я понял его правильно, если вообще тут можно было что–то понять, он предлагал обменять Ли - Ли на Зою, жену на дочь… Навести порядок: взять одну вещь и переложить на место другой.
- Вы предлагаете натуральный обмен?
- Да! И никто не вешается!..
Сам я повеситься никогда не пытался, но висельников видел… Трубач Чесик Пилевич, с которым мы в одной рок–группе играли, на концерте отошел под соло ударных за кулисы, соло закончилось, ему вступать, а его нет… Сыграли без трубы, стали искать - висит в гримерке на ремне… Почему, из–за чего?.. Нормальный лабух, о суициде и не заикался… Мне подумалось тогда: может, свыше что–либо, зов какой–нибудь - музыкант он от Бога был… Оказалось, не зов никакой, не свыше… Такое все земное - земнее некуда: женитьбу затеял, а невеста, пока мы гастролировали, догуливала свое. И Чесик, прилетев утром - на день всего, только на тот концерт - застал ее с барабанщиком. Не из нашей группы, барабанщиков хватает… Чесик подумал до вечера, как ему быть, и под соло барабана…
Эффектно, в общем…
Лабухи, помню, припухли… Прикол Чесика оценили: прикололся Чесик круто, только что и кому доказал?..
Максим Аркадьевич так, как представлял я себе висельника, не выглядел. Восседал на стуле махиной, в которой жизни на троих, - и я засомневался, что собирался он вешаться.
В доме висельника не говорят о веревке, только, наверно, не в этом доме, где несут черт–те что, и я решил висельника проверить.
- Максим Аркадьевич, дайте веревку.
- Какую?..
- На которой повеситься хотели.
Это его озадачило.
- Я выбросил ее… - проговорил он замедленно. - Впрочем, она в мусоре… У вас странные желания.
- Не страннее ваших… Дайте.
- Ну, пожалуйста, сейчас…
Он неуверенно поднялся, прошел коридорчиком на кухню, постучал там дверцами шкафчиков, спросил:
- Вам ту же самую, или лучше новую?.. У меня новая есть…
С этими словами, с веревками в руках он показался в прихожей, боком к двери спальни, и дверь содрогнулась вместе с косяками: гух! - и подалась в замке, будто кувалдою в нее грохнули!
- Максим! - крикнул Максим Аркадьевич, швыряя мне веревки и закрывая дверь в мою комнату, а в дверь спальни снова "гух!" - и затрещало дерево, а затем словно мешок с песком грузно шлепнулся на пол.
- Да пусти, нет у меня ничего, пусти… - успокаивал Максим Аркадьевич дога, который, похоже, повалил его. - Гость наш захотел повеситься, пускай вешается, тебе–то что?.. К нам Ли - Ли вернется, если он повесится…
Правдой оказалось и то, что говорил он о собаке, и то, что о веревке - одна была перегрызена… Стало быть, и все остальное правда?.. За исключением того, что он Максима дурил, будто я повеситься хочу. Или, может, и это правда?..
Когда Максим громыхнул в дверь, я не сообразил сразу, что происходит, поэтому и испугаться не успел. Если бы успел, так с моим патологическим страхом перед всеми собаками да еще с отдельным ужасом перед этим страшилищем - и вешаться было бы некому. Зря Максим Аркадьевич дверь закрыл, не просчитал свое счастье…
- Как вы там, Роман?.. Я сейчас, минутку… Замок поправлю и опять его закрою… Едва дверь не высадил, такую дверь…
Представив, что было бы, если бы с первого раза Максим вышиб замок и наскочил на меня, я налил рюмку и выпил.
- Вы что, онемели?.. - спрашивал Максим Аркадьевич, шкрябаясь в прихожей. - Или повесились?.. - И по голосу его нельзя было сказать, что такого развития событий он не допускает.
Что ж мне сегодня этак везет?.. Вилки, шары, висельники, собаки… Надо свести разговор к чему–то нейтральному и сматываться, пока жив. А он пускай…
- Нет… - вошел он в комнату. - Не повесились. Почему?.. - И посмотрел на люстру. - Веревку зачем просили?
- Фокус хотел показать, - скрутил я и сунул в карман пиджака обе веревки. - Забыл, как делается… А все же что такое Дао, Максим Аркадьевич? Если в двух словах?..
Я точно угадал, о чем спросить, доктор философии встрепенулся.
- Действие без действий, если в двух словах. Самое высокое и мудрое состояние всего сущего и запредельного. Человек держится земли, земля держится неба, небо держится Дао, а Дао - самого себя. О небе и земле, а тем более о нас с вами, Дао не думает. Это вам не Бог, как вы Его представляете. Дао настолько во всем присутствует, что отсутствует во всем. Так как вам мое предложение по обмену?.. Принимаете?
Нырнув в глубины Дао, доктор философии тут же вынырнул из них, вновь без перехода сменив разговор. Ли - Ли была для него важнее Дао, и я посчитал лишним объяснять ему, что в предложении его столько смысла, что в нем отсутствует всякий смысл.
- Я подумаю, Максим Аркадьевич. Дайте время подумать.
- Сколько?
- До завтра… Вы завтра дома?
- Да… Хотя нет, разве только утром. Днем сюда Ли - Ли с Полем петь придут.
Мне показалось, что я недослышал.
- C кем?
- С одним… - Максим Аркадьевич будто бы нужное слово подбирал… - знакомым ее, они петь пробуют вместе. Странно, Ли - Ли во всем раскованна, а петь стесняется. Если кто–то слушает, смущается, и это с детства… Вы–то слышали, как она поет?
О том же Поль спрашивал, один из ее знакомых… Ли - Ли могла пользоваться студией в Театре моды, и у меня студия - зачем в дуэте с Полем дома запираться?.. Чтоб не слышали?
- Нет, я не слышал…
Максим Аркадьевич ухватил меня за локоть, потащил в коридор.
- Так послушайте! Это невероятное, невообразимое что–то!.. Магнитофон на кухне, я случайно обнаружил кассету.
Кухня, а точнее, кухонька в этом доме была обычной, как и все кухоньки в таких домах: из угла за дверью выпирает белый холодильник, который нужно огибать, чтобы прощемиться к столу за ним, напротив - белая газовая плита впритык с белой раковиной и белым столбиком шкафчика, а по стенам - полки для посуды и всякой кухонной мелочи… Случайно обнаруженная кассета уже вставлена была в магнитофон, который Максим Аркадьевич, усадив меня на табуретку возле стола, сразу включил. И зазвучала мелодия, которую украл я когда–то у Майкла Джагера, чтобы с ней вырастал Поль…
Женский голос редкостной силы с низким, густым тембром, который никогда бы не принял я за голос Ли - Ли, если бы не слышал его в небесных полетах, живой, без никаких компьютерных прибамбасов голый голос, звучащий из ширпотребного домашнего магнитофона, ошеломил… Не тембром даже ошеломил и не силой, хоть и они впечатляли, а тем как раз, что был живым и голым, настолько живым и голым, словно ткался не из звуков бестелесных, производимых вибрацией голосовых связок, а возникал сразу как телесное чувство, физически ощутимая энергия, которая производится ниже, гораздо ниже голосовых связок и голосом только выносится на волю, возносится в небеса, где начинаются полеты… Ли - Ли не профессионально пела, нет, с голосом ее еще работы да работы, но она пела тем, чем поют все гениальные певицы: вагиной, маткой. Ее искушением, желанием, ее жаждой…
Любой, самый сильный голос без этого - пустой, стерилизованный, и любая, самая фактурная певица без этого - заводная кукла. Сколько я кукол таких понаставил на сцену, где все у них, вроде, и неплохо получалось, и даже слава случалась у некоторых, но ни одна из них не понимала, почему я, впадая в отчаянье от пустоты, от опилок, которыми пустота в них была забита, орал иногда, как бешеный: "Ты чем поешь?!." Они лишь глазами смаргивали и отвечали, куклами таращась: голосом, в лучшем случае - душой.
Ну да, душа - песня народа.
С голосом Ли - Ли контрастировал высокий, почти фальцет, голос Поля, и контраст этот создавал свое напряжение, свою чувственную зону - из дуэта также мог получиться толк. Но, если Поль теперь и занимал меня, то только не как певец.
Максим Аркадьевич слушал, закрыв глаза, и лицо его подергивалось, всеми мышцами вздрагивало, по нему пробегали едва ли не конвульсии… Отец Ли - Ли был весь в ее голосе, слитном то ли с Дао, то ли с желанием, он страдал в нем и праздновал, падал и возвышался, и впервые за сегодняшний вечер я, если и не понял его, так приблизился к пониманию, подумав, что и такое может быть. Но разговаривать с ним ни о чем мне уже не хотелось, я тихо, осторожно выбрался из кухни в прихожую и закрыл за собой дверь.
В подъезде, спускаясь по лестнице, я услышал, как взвыл Максим. Это было невероятно, я ушам своим не поверил, но сквозь вой прорывались, пролетали небесные звуки Ли - Ли:
"А!.. О!.. У!.."
Слышать это было жутко, Максим будто кончался, воя и пытаясь петь, и не может быть, чтобы из–за жути этой, но мне вдруг так захотелось Ли - Ли, как никогда. Если ее не окажется дома, я скончаюсь.
VI
Ли - Ли приходила ко мне, когда хотела, и не приходила, когда хотела. Обычая допытываться, где я бывал, где она бывала, мы не заводили. Я думал, что Ли - Ли, если не у меня, то ночует у родителей. Ну, думай себе…
На кухне, окном выходящей во двор, горел свет. Я зажигал его, прибираясь, и не мог вспомнить, погасил или нет. Только бы она была!..
"Не нужно дверь отмыкать самому, а позвонить, чтобы открыла, тогда она будет…"
Конечно, если откроет - будет.
Позвонил - и мне открыла старшая сестра Ли - Ли, а Ли - Ли из кухни крикнула:
- С нами сегодня мама ночует! Ты не против?..
Замена, значит, пришла… Быстро пришла замена. Быстрей, чем скорая помощь.
- Зоя Павловна, - подала мне руку мать Ли - Ли, старшая ее сестра, похожая на Ли - Ли не меньше, чем сама Ли - Ли. - Вы не против, Роман?
Он, значит, Максим Аркадьевич, она Зоя Павловна, а я опять Роман… Хорошо еще - не Романчик.