- Роман Константинович, - поцеловал я ей руку, и она засмеялась.
- Ну, тогда Зоя.
Это была моя женщина. Как только она открыла дверь, как только я увидел ее - наши взгляды скрестились, чиркнув, как огниво об огниво, высекая искру, которая воспламеняет желание. Я захотел ее больше, чем Ли - Ли, и она это почувствовала. Не почувствовать такое женщина не может. Салют победы сверкнул в ее взгляде.
Множество раз я пытался понять, как оно так выходит, случается, что вот эта женщина - просто женщина, а вот эта - твоя… Только понять это невозможно, как Дао.
Твоя - это та, в которой, как в Дао - всё, и это все - твое. Твоя - одна на тысячу, на миллион, на звездную бездну женщин. Ее можно почувствовать, даже не видя ее, по тем пульсациям, биениям, токам, которые от нее исходят… Можно распознать ее во сне слепым взглядом тела.
Такое бывает не у всех и не со всеми. Тот, с кем и у кого такое бывало, счастливчик. Я счастливчик, у меня было такое.
Впервые, - и потому помнится, - в небесах, в самолете.
Я возвращался с гастролей из Красноярска. Уставший, укатанный и гастролями, и трехдневным ожиданием в забитом пассажирами аэропорту, где люди спали, стоя. В те времена билеты не продавались нигде и никогда, они не покупались, а доставались, и если тебе по блату, или с переплатой доставался билет, так обязательно там, откуда ты летел, или там, куда летел, была непогода. Снег ли, туман ли - хоть зимой, хоть летом… А чего–нибудь более муторного, чем тупое, от которого не отлучиться, ожидание в аэропорту, я не знаю.
Войдя в самолет, я, еще падая в кресло, уже проваливался в сон, чувствуя, что так спать, как сейчас, мне никогда не хотелось - и готов был уснуть и не просыпаться: быть во сне, быть и быть…
Но тут кто–то сел со мной рядом. Даже не так: не сел кто–то, а возникло что–то в кресле рядом со мной, что сну моему показалось опасным. И я попытался, насколько возможно было, от этого отодвинуться, чтоб не мешало… Чтобы спать, спать, спать… Ничего подобного раньше со мной не случалось, и я не понимал еще, не знал, что отодвинуться от этого можно разве только за борт самолета.
Слева вибрировала и проникала в меня волна, ничего не знающая о преградах, - их для нее не существовало. Она была, как зов, исходящий от самки, до сих пор скрывавшейся в первобытных лесах, плававшей в извечных водах, и сейчас вышедшей из лесов и вод, чтобы принять в себя того, кого она подзывала. Возбужденное ей желание поднялось вдруг, захлестывая, из темнющей той глубины, которой мы сами в себе страшимся, и сразу же почувствовалось таким нестерпимым, что сдержать его, смирить и погасить, можно было, разве что кончившись, исчезнув. Но и этого было желанию мало, оно, проникнув в меня, все во мне занимало и заполняло, становилось больше меня самого, разрасталось, вытесняя из меня все, что мешало ему: разум, еще пытающийся противиться, душу, тщащуюся стыдиться. Наконец, вытеснив все, кроме самого себя, оно забрало меня у меня и бросило к той, что была рядом. К той, которая позвала, выйдя из лесов и вод…
Мы сидели впереди, на первых креслах, перед нами не было никого, и самолет взлетал. Мы взлетели вместе с ним… Только выше, гораздо выше самолета.
Я не понял, не осознал, как это случилось. Повел рукой влево - она взяла руку и прижала к лону. Знак подала, что я не ошибся: это ее зов. Наклонилась, коснулась поцелуем, завела руку за спину и подсела на меня. Я не видел, с кем взлетал, я не размыкал глаз. И мне было все равно, смотрит ли кто–то на нас, и что, если смотрит, думает.
Нестерпимое желание пережгло меня, и все кончилось быстро, до стыдного быстро. Почти так, как некогда с феей Татьяной Савельевной.
Та, что вышла из лесов и вод, жаждала продолжения. Она подняла меня и повела за руку, слепого, в хвост самолета. "Ему плохо…" - сказала она кому–то, должно быть, стюардессе. И мы закрылись в туалете.
В туалете протяжно, ознобно завывало - и мы полетели в этом ознобном вое, протяжно сливаясь в нечто одно, что летело и выло. Как она выла - ненасытная всемирная самка! - в самом поднебесье, и вой ее скручивал холодный ветер и скидывал вниз, на все леса и воды…
Сколько это длилось, не знаю, не помню. В дверь туалета постучали раз, второй и третий, но желание не отпускало ни меня, ни ее, и она лупила, колотила ногами в дверь, отгоняя тех, кто стучался, - и выла, выла, выла…
Я не открывал глаза.
Когда оба мы, став одной пустошью, сожгли желание до пепла, она за руку отвела меня на место, прикрыла шарфиком, и я, так и не подняв беспробудные веки и не увидев ее, уснул. Проснулся в Москве.
Кресло рядом пустовало. Можно было подумать, будто все мне приснилось, но меня прикрывал шарф.
- Выходите! - нетерпеливо сказала стюардесса. - Налетались.
Она была - как с рекламных плакатов: "Летайте самолетами аэрофлота!" - и голос был похожим, но это была не она. И все же я спросил, - в самолете никого больше не оставалось, все уже вышли:
- Это вы?
- Я! - пропуская меня, ответила она еще нетерпеливей. - Я вам в Свердловске, между прочим, поспать дала. Хоть по инструкции на стоянках надо всех высаживать.
Инструкции если и пишутся, то не для таких…
Оглядываясь на нее, я выходил из самолета. В последний момент она улыбнулась… Было чему. Но это была не она.
В аэропорту, поджидая багаж, почему–то я расслышал, будто крайне важное для меня, объявление.
"Гражданку Анну Возвышенскую, прибывшую рейсом из Иркутска - Красноярска-Свердловска, ожидают у справочного бюро. Повторяем…"
Объявлений звучало много, они, шипя и потрескивая, повторялись одно за другим, но я услышал только это, и кинулся к справочному бюро. Ждал там долго, десятка два мужчин и женщин на глазах моих встретились. Но ее среди них не было, я не чувствовал ее.
Дольше всех возле справочного бюро, чуть нервничая, стоял и ждал молодцеватый капитан–артиллерист - с васильковыми глазами и с одной, но шикарной, белой розой. В отличие от тех, кто ждал давно и безнадежно, капитан не терял надежды, не вскидывал каждую минуту руку с часами и не оглядывался потерянно по сторонам - стоял и ждал, словно стоять и ждать здесь его приказом поставили. И ждать он, казалось, будет хоть до второго пришествия… Мне нечего было терять, а найтись хоть мелочь, хоть зацепка какая–то, могла, и я подошел к нему.
- Вы не Анну Возвышенскую встречаете?
Бог мой, как он мной осчастливился! Как обрадовался! До сих пор мне кажется, что за всю мою жизнь никто и никогда от появления моего не испытал такого счастья, этакой радости…
- Вы от нее? - ухватил он меня за плечи, и васильковые глаза его засияли сине–сине… - Где она, где?
Если б я знал, где?.. Но знал теперь, что она. Только ее могли так ожидать.
- В Свердловске сошла, - сказал я первое, что в голову пришло, и тут же подумал: "А, может, и правда, в Свердловске?.."
Капитан опешил.
- В Свердловске?.. - Но растерялся он всего на секунду, на миг. - Ах, да!.. У нее там сестра, мог сам догадаться!
Мне и неловко было перед ним, и нужно было свое вызнавать.
- Анна просила, чтобы вы позвонили сестре… Можем отсюда, здесь есть междугородний…
- Позвонил?.. - глаза капитана пригасли. - У сестры нет телефона. - И тут же капитан в той неловкости, в которую сам себя я поставил, мне и помог, как всегда помогают наивные люди. - Может, вы что–то перепутали? Забыли?..
- Мог и перепутать… Долгий такой полет… Кажется, не сестре, а…
Капитан был ангелом.
- Кате Сумской?..
Я не знал, есть ли у Кати Сумской телефон, и, не рискуя, только жестом показал, что, может быть, и Кате…
- Не помню номера! - в отчаянье, будто я единственный, кто спасти его может, смотрел на меня капитан. - Где–то записан, но не помню! И записан дома, а мне на службу!.. Что же делать? Что делать?..
"Господи! - подумал я, - почему я не Анна Возвышенская? Мог ведь Анной родиться, и меня бы так любили и ждали, почему я не Анна?.."
- Да что уж, если уж так… - я слов не находил. - После службы позвоните… А можно и я позвоню?
- Вы мне?.. - наконец правильно не понял чего–то капитан, но и на этот раз растерялся, заподозрив меня, всего на мгновение. - Ну, конечно! Пожалуйста! Я все ей передам, звоните, она будет рада!..
Телефон его, записанный на авиабилете Красноярск - Москва, я помню и поныне и иногда по нему звоню. Мы сдружились с капитаном, который стал теперь подполковником, но без Анны. Анну Возвышенскую он и тогда не дождался и потом не нашел. Так что мы оба ее потеряли и в потере сошлись. Только он знает, кого потерял, а я нет… Может, и не Анну.
Шарфик Анны я подарил Нине, на которой тогда женился. Она увидела его у меня - я и подарил. Шарфик был новый, с еще не оторванной этикеткой.
Стол на кухне, застланный новой красной скатертью с еще не оторванной этикеткой, я не покупал такой скатерти, накрыт был с шампанским, тортом, цветами…
- Праздник?.. - спросил я, присаживаясь.
- Праздник! - вскинула волну волос Зоя Павловна. - Будем пить шампанское!..
Ли - Ли наклонилась и поцеловала ее волосы.
- Зоя развелась сегодня… Вольная! Открывай, Роман!..
"Зоя?.." - несколько удивился я, открывая бутылку. Шампанское вскинулось белым шипящим фонтаном под самый потолок.
- Ой, салют какой! - стряхивала капли с волос Зоя Павловна. - У меня и на свадьбе так не взлетало!..
- Зоя! - звонко чокнулась с ней Ли - Ли. - Поздравляю!..
Мать Ли - Ли, которую дочь называла почему–то по имени, до дна выпила шампанское и вскинула руку с бокалом.
- Можно на счастье, Роман?
- Бей, - ответил я ей на ты, если уж она Зоя. И она, мгновения не промедлив, разгвоздила бокал о пол.
Ли - Ли бросилась убирать.
- И выметем, и выкинем такое счастье!..
Если бы на свою кухню не перенесся я только что из кухни Максима Аркадьевича, так мог подумать, будто Зоя Павловна вырвалась из лап упыря, вурдалака.
- Порежьте торт, Роман, - подала нож Зоя Павловна. - Гулять так гулять! А то фигура, фигура!..
На фигуру свою могла она не сетовать. Такая же стройная, как и Ли - Ли, но не излишне высокая, от чего рядом с Ли - Ли, особенно на людях, я иной раз тушевался, Зоя Павловна обладала полнее налитыми, без пышности сочными формами… Спелая, как сказал Максим Аркадьевич. Что же до страстности, под которую хотел он сбагрить мне свою бывшую жену, там посмотрим… Страстность - это не бокалы о пол колотить.
- Вы не удивляйтесь, что Ли - Ли меня по имени называет, я сама ее приучила. Она еще маленькой была, четыре года, мы на юг поехали, меня за сестру ее старшую все принимали, а Ли - Ли, куда ни зайдем: мама, мама… Я возьми да скажи: давай я дома для тебя мамой буду, а здесь - Зоей. Она согласилась, даже обрадовалась, как будто тайной, нам одним известной, игре. А домой вернулись, она и дома: Зоя… Спрашиваю: почему? "Ты на Зою, - отвечает, - похожа больше, чем на маму…" Я не поняла, но так между нами и осталось… Кстати, Ли - Ли, почему?
- Чтобы не путаться, - еще раз поцеловала ей волосы Ли - Ли. - Я палец о твое счастливое стекло до крови порезала…
- Ой–ё–ёй… Дай оближу…
Вроде бы, ничего в этом и не было - давнишняя семейная привычка, жест из детства, когда случалось Ли - Ли пораниться… Зоя слизнула с пальца кровь - и тут прикосилась на меня и взяла в рот пораненный палец Ли - Ли, на язык его так протяжно взяла и так стала облизывать, округляя губы, что ожил и отозвался во мне мой пораненный романчик, и Зоя обласкивала, обцеловывала палец дочери и косилась, косилась на меня, и наши взгляды пытались ласкаться, целоваться, и Ли - Ли мой взгляд перехватила.
- Мы не лесбиянки, Роман. Зоя с Максимом спит.
Ну что ты с ней поделаешь!.. Сломала кайф, как детскую игрушку.
Мне подумалось, что отца по имени она могла бы и не называть, не похожи они, как сестра на брата, а Зоя взглянула на Ли - Ли, будто напугавшись. Ли - Ли вынула, вырвала палец изо рта Зои и обвернула салфеткой.
Бывают моменты, в которые вроде бы ничего не случается и случается все. Я люблю их за неоднозначность, за присутствие в них игры, в которой каждый находит свое, не требуя чужого. Этот момент был как раз из таких, ни к чему не обязывающих, фривольно–игривых, хоть Ли - Ли он и взбунтовал, потому что она поприсутствовала в нем всего лишь статисткой.
- Я был сегодня у Максима Аркадьевича, - не без труда усмирил я пораненного романчика, от напряжения в котором сквозная боль отозвалась в паху.
Зоя напугалась еще больше, а Ли - Ли растерялась, что случалось с ней редко.
- Был так был, - постаралась Ли - Ли скрыть растерянность. - С чего вдруг?..
- Он позвонил мне… Захотел поговорить.
- И о чем говорили? Если не секрет?..
Спрашивая меня, Ли - Ли смотрела на Зою…
- Да какие секреты… Про Дао… Ты почему не призналась мне, что поешь?
Этого Ли - Ли не ожидала. И так, смутившись, оторопела, что и скрыться не смогла.
- Как?.. Он…
- Ли - Ли, а что такого?.. - совладала с чем–то в себе самой и вступилась за бывшего мужа Зоя Павловна. - Даже смешно, что ты таишься с таким голосом… Комплекс какой–то.
- Святая правда, - кивнул я Зое, пытаясь приласкать Ли - Ли. Она вывернулась. - Я с ног сбился, певицу выискивая, на которую времени не жаль, а она под боком прячется. Как тот топор под лавкой.
- Я тебе не топор! - заагрессивничала Ли - Ли, но я все же прихватил ее за талию и притянул к себе.
- Это я топор! Голос в тебе не почувствовал… Правильно Поль сказал, что я тупой, - и я втиснулся лицом в ее живот, притаился, ожидая, что будет.
Ничего не было. Ли - Ли про Поля как бы и не расслышала. Зоя спросила:
- Вы дуэт их слышали? Правда ведь, что–то невероятное?.. Слушаешь и хочется…
- Хочется, хочется… - стал я играть с Ли - Ли, задыхаясь в ее прохладном, с пищинками шампанского животе и спускаясь все ниже и ниже… Там так меня все ждало, что я уже не был уверен, что к тому животу, из которого вышла Ли - Ли, как Анна из вод и лесов, меня влечет больше…
- А давайте еще выпьем! - как раз нужно было воскричать Зое Павловне. - За голос Ли - Ли! Я так хочу, чтоб она пела, Роман! Я сама хотела…
- Все хотят, за это и выпьем, - разлил я шампанское в два бокала и ждал, пока подаст Ли - Ли третий взамен разбитого.
Ли - Ли взяла из рук моих бутылку и отставила в сторону.
- Я не хочу! Когда все хотят, я не стану хотеть.
- Все хо–тят, но не все мо–гут… - сказала Зоя Павловна, так растягивая слова, что в них как бы и не слышалось пошловатого намека. - Вдвоем выпьем, Роман…
Она подняла бокал и опустила его, не выпив.
- Сказать, Зоя?.. - спросила Ли - Ли. - А то что он подумает… Представляешь, что ему философ наш наплел?
- Как хочешь… - пригубила бокал Зоя Павловна. И повторила. - Все хотят, но…
Ли - Ли, было видно, раздумывала, как сказать, да и говорить ли то, на что напросилась. И не могла начать… Зоя Павловна, отпив еще глоток, пришла ей на помощь.
- Тебе неловко, отец… сама я скажу. Чтобы понятно было без Дао, без китайской философии, - усмехнулась она уголками губ, нехорошо усмехнулась. - Мой муж импотент, Роман Константинович. Уже больше десяти лет.
Это проговорилось с неправильными какими–то паузами, даже вовсе без них, и так прозвучало, что показалось, будто при мне обо мне она сказала, представляя меня кому–то: "Мой муж импотент Роман Константинович".
Было бы малоприятно, если бы она кому–то так меня представила. Но что бы я делал, если б она сказала правду?..
В данном случае правда меня не касалась и поэтому могла быть правдой. Она и была, похоже, правдой, которая одна объясняла то, что всеми правдами и неправдами так и не смог объяснить мне Максим Аркадьевич.
Но ведь Ли - Ли сказала: "Она с Максимом спит…"
- Я привела к тебе Зою, Роман, - села мне на колени Ли - Ли. - Только… - она взглянула на мать, как на подругу, которая ей разонравилась. - Только не уверена… теперь не уверена, что хочу этого.
- Ну… - нукнул я, я так и умру с этими нуками, которых у Крабича набрался так, что не отучиться, а Крабич услыхал, как я нукаю, и сам нукать перестал. - Что ты сказала?
Ли - Ли отпрянула.
- Не выделывайся, Роман! Когда меня Камила привела, ты сразу все понял!..
Она смотрела обиженно, и до меня стало доходить… До меня стало доходить, а она еще и обижается!.. Я для них кто: бык племенной? Или осеменитель, как у них там?
- Я вам кто: бык семенной?..
Меня открыто, внаглую пользовали, бабы пользовали, и во мне проснулось мужское достоинство, которое, впрочем, если посмотреть на то, какие бабы меня пользовали, могло бы и подремать.
- Ли - Ли! - прикрикнула, наконец, Зоя Павловна на Ли - Ли, как мать на дочь. - Ты что себе позволяешь!..
Только что, пять минут тому, облизывая палец и косясь на меня, она тайком и позволяла себе как раз то, о чем теперь откровенно сказала Ли - Ли. И я успел сообразить это быстрее, чем успел заскандалить.
Из–за чего скандалить?.. Из–за того, чего сам хотел?.. Только тайком, как и Зоя… Но ведь они сговорились, сговорились! Мало ли чего я сам хотел!..
- Есть какие–то пределы, Ли - Ли, - сказал я, не видя никаких пределов, но постановив, что они есть. Без них и сам я был беспредельным, самому себе в беспредельности не принадлежащим - будут сикухи всякие со мной, что напридумают, то и выделывать. "Не выделывайся, Роман!.."
- Я пойду, - встала из–за стола Зоя Павловна. - Мне есть где ночевать… Простите, Роман Константинович, за Ли - Ли.
- За Ли - Ли?.. - вскинулась Ли - Ли. - Сядь, мама!
Зоя Павловна не села, упала на стул, словно под колени ее подбили. Не ждала, наверное, что Ли - Ли ее мамой назовет. Подзабыла, что она мама.
- Ты за меня перед Романом извиняешься?.. А за себя передо мной?..
- Извини, Ли - Ли, - спокойно сказала Зоя Павловна, которая хоть и подкосилась в коленях, но больше не подкосилась ни в чем: мать и дочь стоили одна другой. - Только за что?.. Я не учила тебе раздеваться при свете.
- Ну, конечно! Ты манерам меня учила! А отец философии! Деянью без действий! Только как без действий трахаться?..
Крутая девочка моя Ли - Ли…
Зоя Павловна ничего ей не ответила, у меня спросила:
- Вы курите, Роман?
Я привстал, чтобы сходить за сигаретами, они были у меня в комнате, я покупал их для гостей - Ли - Ли рванула за рукав и осадила.
- Да не курит Зоя!.. Зоя десять лет таблетки пьет, чтобы умертвлять в себе женское! Чтобы ни–че–го не хотеть! Пустыню в себе носить, но не изменить!.. Потому что вбила себе в голову, втемяшила, будто у мужа из–за нее не стоит! Что она в этом виновата, и знаешь, почему?.. Ты послушай: потому что она не наполняла его энергией! Не додавала гормонов и не излучала каких–то импульсов, полей!.. А она не была, не чувствовала себя с ним женщиной! Как я до тебя не была и не чувствовала… Зоя ни разу за жизнь не кончила - посмотри на нее!.. И считает, что из–за этого, из–за нее муж стал импотентом!.. Не она из–за него импотентка, а он из–за нее импотент!..
Не приходилось мне слышать, чтобы о женщине говорили: импотентка. Есть другие слова, но дочь для матери выбрала это. Мужское.
У Зои Павловны задрожали губы.
- Ли - Ли…