Андрей еще раз осмотрелся вокруг, все шло по накатанному. Он отыскал глазами всех своих ближних, все были при деле. Можно было хоть спать ложится, работа крутилась колесом. И отправка задерживалась только отсутствием Владимира Мономаха, обещавшего самолично присутствовать на проводинах их немалой флотилии.
Наконец на дороге ведущей к пристани появился княжеский поезд, возглавляемый дюжими гриднями с бердышами наголо.
В окружении боярской дворни и дружины к ним приближался Великий князь. Сегодня митрополита и игумена Печерского с ним не было, не удосужились на проводы размениваться.
– Да и, к лучшему, – Подумал Андрей, – Баба с возу – кобыле легче.
– Чай потерял кого? – Будто угадав его мысли, крикнул издаля Владимир, – Один я сегодня, без святых отцов, считай, самый святой я и есть. Ладно, поди сюда, перекрещу на дорожку. Вот тебе грамотка к Византийскому царю, и на словах передай, что люблю его и жалую. Все давай целоваться и трогай. Длинные проводы – лишние слезы. Ветер вам в паруса. И удачи в пути. Ступай.
Дружина расположилась на ушкуях. Атаман дал знак. И на главном струге раздался гром большого барабана.
– Поднимай паруса, отдать концы, весла на воду!
– Запевай! – Махнул рукой Андрей, – До свидания Киев.
Над Днепром разнеслась песня. Та, обещанная песня, которую просил на пиру Владимир. Песня про лихого купца Садко, что в воде не утонул, в огне не сгорел, медные трубы прошел, у морского царя на дне морском побывал, но на родимую сторону вернулся с победой и прибытком. Про любовь его к той земле, из которой корни его растут. И так выводил ее звонкий голос с княжеской лодьи, так разливалась она по днепровскому плесу, что не одна гарна дивчина тайком утерла слезу набежавшую на светлые очи. Не один парубок развернул молодецкие плечи, не один согбенный старец вспомнил боевую молодость.
– Потешили удальцы, – Ухмыльнулся Владимир, – Потешили. Вот песня так песня. Будет теперь Киев ждать, когда эти Садки из-за моря прибегут. Будут теперь нонешние цари морские, в облике боярском и княжеском, каждое утро с тревогой паруса на Днепре высматривать и пыль на шляхах принюхивать. Не вернулись ли певуны голосистые, что бы предьявы предъявить тем, кто на печи отлеживался, али чужое прибрал, пока хозяин по чужим землям славу отчизне зарабатывал, – Он махнул рукой и вслед парусам вслед улетающей песни с высокого берега разнесся, как лебединый крик высокий голос серебряных княжеских труб.
– Что ж, обещали песню, которую не забудут. И спели. Эту точно не забудут.
Ушкуи летели, поймав ветер по широкой днепровской воде. За холмами пропали золотые купола Святой Софии и замер звук серебряных труб, только издалека доносился запоздавший прощальный колокольный звон. Видно припозднился митрополит с приказом бить в било.
– Поздновато отпевать бросились, – Ехидно промычал себе под нос дьяк.
– А ты все зудишь, зануда, – Расслышал его и поддержал разговор Андрей.
– Зужу, а что? Не нравится мне этот ромейский поп. А за то, что его на пиру приложили, так за это с меня в Царьграде бочка вина на выбор.
– Не откажешься от слов-то своих, – Вынырнули из-за мачты неразлучники Данила и Чубар.
– Вот как на духу. А тем, кто это сделал от меня каждому, – Он прищурился знакомо, – Каждому подарок.
– Какой подарок? – Невесть откуда с двух сторон, как сговорившись, подали голос Малка и Микулица.
– Снюхались уже, – Двусмысленно огрызнулся дьяк, но улыбка растянувшее его лицо говорила больше чем слова.
– Не снюхались, а спелись. Что мы тебе, кобели слюнявые, – Обидчиво поправил Микулица.
– Извини, друг. Спелись. Только песня была без слов, но громкая, – Кольнул он, – Может не так громкая, как правильная.
– Вот, вот. Тут ты, Гуляй, в точку попал, – Вступил Андрей, – И правильная и своевременная. Не то, может, пришлось бы нам волну глотать не так, и не здесь. Не знаю кто, – Он потупил глаза, – Но огромное ему спасибо за ту песню без слов, что на пиру прозвучала.
– Вот, и я говорю, что отдельно всем подарок в Царевом граде сделаю, – Поняв, что тема не для продолжения и князю не нравится, закруглился дьяк, – Кому какой по душе, но для песен таких очень гожий, – Забросил он последнею приманку.
– Смотри-ка, – Вдруг показал Данила, – От атаманского струга стружок отвалил. Сюда гребет.
Стружок резво подбежал к княжеской лодье и из него вылетела абордажная веревка с кошкой на конце и вцепилась в борт. В мгновение, стружок стоял борт о борт с лодьей, и из него перескочили на палубу атаман в сопровождении дюжего кметя и Бакланко.
– Будьте ласки, примите гостя, – С подкупающей простотой заявил Неврюй, – Надо нам обсудить, как мы дальше братствовать будем.
– Пришел – будешь гостем, за стол сел – будешь хозяином, – В тон ему ответил Данила, показывая на накрытый стол посреди палубы.
– Хлеб, да соль, – Отозвался Бакланко.
– Едим, да свой, – Прогудел Чубар.
Общий хохот подвел итог знакомства. Ушкуйники и княжеские дружки расселись вкруг стола. Челядь поднесла меды и брагу. Данила умело рассек баранью ногу еще не успевшую остыть и разговор потек спокойно и размеренно, в такт качавшим их волнам, и мерному взмаху весел, ритмично поднимающихся под удары барабана, стоящего на корме.
После первой, второй чарки, Андрей задал вопрос.
– А что, Неврюй, так вот тихо и ходите по Днепру, без приключений?
– Почему ж без приключений, очень даже лихо ходим. Вот скоро Переславль с Корсунью пробегать будем. Это считай, как меж двух огней проскочить. Слева Корсунь, а точнее городец ее Заруб, на высокой круче, а справа Переславль с его князьями бешеными, вот и вертись, кланяйся. Это ноне мы мимо них пролетим, как птицы лебеди, с посвистом. Не по зубам им ватага нынешняя. А так с посулом, с прогибом, на полусогнутых.
– Что ж так на карачках и ползаете? – Спросил с подначкой дьяк.
– Еже ли б мы все время на карачках ползали, то вы б в своем медвежьем углу, дальше Плещеева озера вообще бы нос не совали, – Огрызнулся кметь.
– Правильно, – Похвалил его Бакланко, – Правильно Громада наш говорит, это атаман прибедняется, сиротку из себя строит. Ежели б его в прибрежных городках зажженными фитилями не встречали, у пушек стоя, то и держать бы те фитили не кому было.
– Ну, ты дед, поостерегись хулить-то, – Обиделся Неврюй.
– Это ж кто хулит-то. Это хвала тебе неразумному, – Тут же ответил мореход.
– Дальше побежим дикими землями. Там теперь Черные клобуки правь правят.
– Это кто ж такие? Не слыхивали про таких, – Удивился Чубар.
– Ну, жили там берендеи. Это из медвежьих людей, тех которые в степях обосновались, поганых то есть. Жили они не то чтобы мирно, но и соседей сильно не тревожили. Да и мы с ними вроде как не вражились.
– А надысь, появились в тех краях робяты, прозываемые Черными клобуками, по одежке своей. Вот как, не прими в укор себе, тот отрок, что куропатку сейчас грызет, – Бакланко указал на Микулицу, – Иноки одним словом в клобуках все. Конно. На руке сокол, впереди пес дикий, не наших мест, то же черный. У седла метла привязана и палица железна. С седла стрелы пущают как сам Бог Перун. Страшный народ. Чем уж они там этих берендеев уломали, уболтали, но с их приходом стали те им служить не за страх, а за совесть.
– А вот торки – это то кто? – Вставил вопрос Данила.
– Торки это, – Морехода понесло, – Торки – это холопы ихние. Лошадей подковать, харч сварить, шатер разбить. Принеси, подай, пошел вон. Вот торкаются так цельный день. Потому и торки.
– А те, их туркают, почем зря, – Неожиданно вставил кметь, – Потому и турки. Затурканные значит.
– Так что торки, турки, один ляд. Все это холопы наемные на черные работы, Гнул свое щуплый дед, – Вои же там, берендеи. А по новым своим хозявам прозваны они стали Черными клобуками.
– Сдается мне, – Закончил за всех атаман, – Пришлые это люди, с Царева града, и свою они корысть имеют. А какую, пока нам не знаемо. Но на нас у них кишка тонка.
Разговор пошел о странах, где бывали ушкуйники. Дед начал плести про людей с песьими головами, и про птицу, которая крыльями солнце закрывает, но, уловив усмешку на лице слушателей, понял, что байки не проходят и начал разговор серьезный. Поговорили про днепровские пороги, путь через Русское и Сурожское море на Дон. Про волока на Волгу у острова Куманского, который кумане в руках держат. Да мало ли про что еще. Под разговор ушкуи прошли под стенами Переславля и Заруба, откуда весело махал честной народ, и побежали дальше без остановки. Проскочили заставы и засеки на границе степей и Низовой Руси и под спокойную песню гребцов поплыли через степи.
– Навались, братки! В Олешье отдохнем, разомнем косточки, перекусим перед большой волной, – Приободрил атаман.
Олешье было не то что бы городом или городком, скорее местячком, в котором подправляли снасти перед выходом на морскую волну, добирали воды и снеди. Остановка была короткой, да и не очень жданной, по-светлу хотели добраться до Белогорода, что в устье Днестра. Там и городок поболе и народ породнее. Как никак волынцы, да белые хорваты – свой брат.
Поэтому паруса поставили быстро, поймали попутный ветерок, и докатились таки до Белгорода еще до того, как солнышко нырнуло в черную морскую волну.
– Спать будем на борту. Народ здесь вороватый. Верить им, что заранее все сразу и отдать, – Категорично заявил атаман, – Дозоры усилить, караульным не спать. А тем, кто спит, спать в полглаза. Все. До утра. С первыми лучами дале побежим.
– А что? Неплохой городок? – Укладываясь, сказал Андрей, – И Днестр на замок замкнули.
– Это его князья галицко-волынские сюда двинули, – Зевая, уточнил Беда, – К морю рвутся. С белыми хорватами дружбу водят. Надолго ли? Подомнут их. Не ушкуйники, так черные клобуки. Оторвались больно от родной земли. Спи князь.
Поутру ушкуи бодро набрали ход и с береговым ветерком, умело петляя между отмелями и прибрежными островами, вылетели на чистую воду.
– Суши весла! Ставь парус к ветру! Кормчие держи нос на Берлад. Щас мы эту братию на уши поставим, – Удовлетворенно потер руки атаман.
– Это что за Берлад? – Спросил князь.
– Это городишко такой. Разбойный. Их тут два таких на Русском море: Тмутаракань и Берлад. Всякий сброд лихой сюда бежит и туточки ошивается, – Подробно разъяснял Бакланко, – Когда набег сделают. Когда лодьи пограбят. Когда в поход сходят на прибрежные городки. Злодействуют больно. И по Правде не живут.
– А чей народец-то?
– В Берладе Иван Берладник сидит на столе, племяш Владимирки Галицкого. Его дядя шибко обидел, с земли согнал. Вот он там осел и дядины вотчины трясет по немногу. Галицкие корабли, почитай, с этого времени по морю и ходить перестали. Грабит он их беспощадно и полон не берет. Уж и так купцы вертелись, и так. Даже откупа не взял. Нет, говорит, вам дороги в синем море.
– Озлобился видать сильно, – Сказал Беда, – И поделом. Неча младших обижать. То Владимирку урок. Не то больно горделив.
– А вам-то, какая корысть в Берлад заглядывать? – Опять спросил князь у Бакланко.
– А пугануть чуток, что б жисть медом не казалась. Что б не удумали чего с хмельных глаз.
– Ну, правь на Берлад. Будем с Иванко знакомиться. Он, вроде, не шибко старше меня. Нам с ним еще дружится и ссорится не раз.
Ушкуи подвернули по ветру к устью Дунай реки, где в лиманах и заводях прятался лихой город. Из-за островка выскочил стружок с раздутым черным парусом. Растерялся от неожиданности, резко развернулся, черпнув бортом морской воды, и стал улепетывать в меру всех своих малых силенок. Неврюй сначала хотел подать знак, чтобы его догнали. Но, поразмыслив, решил дать ему уйти. Пусть притащит на хвосте сорока весть своему хозяину, чтобы в гости ждал. Незваный гость он хоть и не к радости, да кто ж его знает?
Стружок набрал ветру в паруса и нырнул в дунайские рукава.
– Небось, и без него обойдемси, – Со знанием дела Бакланко встал рядом с рулевым и подал знак задним, – Делай как я!
Ушкуи встали в линию и осторожно пошли за старшим, скатишься в сторону, глядишь, на мель попадешь.
Попетляв по плесам и рукавам, Бакланко вывел их к Берладу. На пристани царил не малый переполох. Перечить боевой дружине, пришедшей в нежданные гости, Иванко смелости набраться не мог по многим причинам. Во-первых, по парусам и знаменам он видел, что дружина ростовская, но на киевских ушкуях, значит под рукой самого Мономаха. Спорить с ней, что с дубом бодаться. Сама дружина умела и злобна и его людей искромсает в капусту в один момент. Ушкуйники неврюевские, а его парус он узнал сразу, места эти знают, как свои пять пальцев и в ериках от них не укрыться, да и поздно уже. Во-вторых, он за собой вины по отношению к ростовцам не знал, а с галичанами у них, вроде, как большой любви не было, так что опасаться дружины и резону не было. В-третьих, он уже знал, что бежит на ушкуях молодой князь Андрей, почти его погодка, и он честно хотел с ним подружиться.
Вот по всему по этому и стоял он на пристани сам с ближними дружками и ждал гостей.
– Что князь, будем их пугать или они и так уже в штаны наложили, – Засмеялся Неврюй.
– В углу и заяц на волка кидается, – Отшутился Андрей, – Приставай, говорить будем.
Пока князья разводили турусы в тереме стоящем не далеко от пристани, дружина сгрудилась вокруг старого бандуриста. Слепой дед наладил струны и звонким голосом запел про ушкуйников, что на струге под названием "Ярко", в честь солнечного Бога названного, ходили в дальние земли. Прозывали их, по ушкую ихнему, ярконниками, искали они золотую шкуру, что охранял дракон неусыпный. Долго пел древний Боян, а потом пропал куда-то и никто не видел, что подхватила его Малка, и отвела за угол большого лабаза, о чем там они шептались не знамо, но вернулась она с чем-то замотанным в шелковый зеленый плащ.
А к тому времени, и князь вернулся обратно. Довольный разговором и готовый плыть теперь до самого Царьграда без остановок и так быстро, как ветер и сноровка корабельщиков позволят. Вслед за ним вкатили бочку валахского вина, подарок от берладцев и внесли корзины с закуской. Неврюй осмотрел, все ли в порядке, на все ли ушкуи дары приняты, не пропал ли кто, не задержался, и дал сигнал.
– Отваливай! Гребцы на весла!
– Поехали с орехами, – Подал голос Бакланко, – Поскакали с пирогами, – Посмотрел на небо, послюнил палец, поднял его над собой, и закончил, – Ветер в жопу, долетим к Царьграду как на крыльях, – Смачно сплюнул за борт в дунайскую волну, чего никогда не позволял в море.
– Гнилой народ местные людишки, хоть в сече и мастера, но гнилой. А Ивашка их, парень вроде ничего, но связался со сбродом всяким, не к лицу князю это. Не княжеское дело мореходов трясти, – Философски сказал он, глядя на пенный след бежавший за кормой, – Молодой еще, повзрослеет, образумится.
На корме княжеской лодьи уединились Малк и Микулица и оживленно о чем-то шептались. Андрей подошел, полюбопытствовал:
– Чего шепчетесь, заговорщики?
– Вот, Малк от бандуриста дар получил. Дар бесценный, сам князь посмотри, – И он развернул зеленый плащ.
На шелке, переливающемся зеленью весенней травы и пахнувшем лесной полянкой, лежал Дар.
– Плащ-то у нее такой же колдовской, как и хозяйка, – Ненароком подумал Андрей. Но заинтересованно взглянул на то, что лежало сверху.
Старая бандура выделялась на зелени темным пятном старого дерева, по благородной старине шел серебряный узор давно забытой вязи. Двуглавые птицы и кони перемежались с Перуновым знаком – шестилучевой громовой звездой и в магическом хороводе окружали такую же узорчатую фигуру Макоши.
– Знатный струмент, – Знающе оценил князь, – Дай-ка по струнам пробежаться, – Он протянул руку.
Но на полпути рука сама отклонилась в сторону другого дара, лежащего рядом с бандурой. Это была книга. Древняя книга древних волхвов – любомудров, как называли их в те древние времена. Он взял ее в руки. Она вся дышала стариной и мудростью. На первой странице из гладкой дощечки ясно были видны руна Велеса и родовой знак рода Асандра. Он перевернул страницу. Только почерневшая доска смотрела на него, но вдруг на ее поверхности стали проступать какие-то знаки и рисунки, и через минуту он увидел первую страницу книги испрещенную непонятным письмом. Князь удивленно покрутил головой.
– Бояновица. Это бояновица. Письмо такое древнее, руны, как у северных полабских славян, но древнее. Ими все Велесовы книги написаны, – Пояснил ясный голос Малки.
– Стоп! Ты хочешь сказать, что это Велесова книга. Велесова!
– Да князь. Это Велесова книга. Это "Рафль" или по другому "Книга Перемен". И дал ее нам сам Боян. И бандура его. Это нам благословение на дорогу в заморские земли.
– А ты, – Осторожно, стараясь не сболтнуть лишнего при посторонних, спросил князь, – В этих знак разумение имеешь?
– Чуть, чуть, – Улыбаясь, ответила ему Малка.
– Разберемся, поднатужимся и разберемся, – Уверенно пробасил Микулица, не видя за спиной хитро подмигнувшего князю зеленого отрока.
– Ну что ж, Дар знатный и богатый. Старику поклон и благодарствие.
– Сказал, и в ноги ото всех нас поклонился, – Ответил Малк.
– Ладно, Малк, – Попросил подошедший Беда, – Спой нам. Чай ты на этом струменте горазд струны перебирать. Спой нам что-нибудь про дом, про возвращение.
– Спою, – Тряхнул золотыми кудрями отрок и запел, перебирая древние струны.
Запел про древних воев ходивших походом к Царьграду, запел про их князя, вернувшегося домой, и, на старости лет, пришедшего на могилу своего коня. Струны откликались ему колдовским глубоким звуком, почувствовав в новом хозяине такого же ведуна, что и старый. Это были звуки моря, подпевавшего им своим плеском о борт, это были звуки ветра шумевшего в парусах, это были звуки шума родных дубрав и шелеста шелковистых трав. Все это звучало в струнах старой бандуры.
Над синим, спокойным морем неслась тихая, печальная песня. Отталкиваясь от родных берегов, песня эта неслась к далекому Заморью. Неслась вместе с ней весть, что дружина ростовская все ближе и ближе к теплым берегам. Значит все дальше и дальше от родных куполов дорогих Суздаля и Ростова.
И всем взгрустнулось. Потому что пропал из виду родимый берег. Потому что скоро близилось расставание, одним далее бежать, другим домой возвращаться. Потому что полюбилась всем компания, а надо ее скоро рушить. И вообще, потому что песня была печальная, и говорилось в ней о родимой стороне. А на темном небе высыпали звезды, и кто, из тех, кто пел, знал, где его звезда.
Звезды смотрели с темной выси, отражались в черных глубинах моря, дрожали и рассыпались под напором драконов на носах кораблей, режущих эту темную гладь.
Где-то там, сияла звезда князя Андрея, пока еще слабым светом. Но это была его звезда, которая определяла его судьбу, и он еще не знал, что свет этой далекой звезды когда-нибудь затмит многие звезды нынешнего небосвода.
Так было написано в волшебной книге, которую он читать не умел.
Часть вторая
Заморье
Если бы свободно падающий камень мог мыслить, он думал бы, что падает по свободной воле.
Спиноза