Он пришел на следующий день. И на следующий. И на следующий. Я всегда садился рядом с ним и слушал его музыку.
– Доброе утро, – говорил я ему, когда он ставил стул и складывал длинную белую палку.
– И тебе я желаю доброго утра, мой юный друг, – ответствовал мне мужчина с аккордеоном, улыбаясь и глядя мимо меня.
Где-то в средине дня он вручал мне деньги и говорил:
– Нам нужны еда и вода, чтобы мы могли играть и танцевать до вечера. Как думаешь, сможешь купить пирожки где-нибудь неподалеку?
И мы с псами отправлялись на поиски пирожков. Мне нравились пироги с сыром, а мужчине с аккордеоном – с картошкой. На второй день он дал мне больше денег:
– Псам тоже нужен обед.
И вновь потянулись дни. У меня были музыка, танец и горячие пирожки. Я не стыдился того, что в конце каждого дня мужчина с аккордеоном давал мне немного денег. Он говорил, что я приношу ему удачу.
– Кто сможет безучастно пройти мимо слепого старика и мальчика с собаками? – говорил он, когда я провожал его во внешний мир.
Той ночью дул пронзительный ветер, но стало немного теплее – ровно настолько, чтобы мог пойти снег.
– О! Может быть, холода наконец прекратятся? – сказал мужчина с аккордеоном.
Я кивнул.
Его ладонь легла мне на плечо.
– А как же ты, мой юный друг? Куда ты идешь вечером?
– Я?
– У тебя есть дом?
– Это мой дом. Мой и собак.
Старик вздохнул, как его аккордеон.
– Я слышал о таких детях, как ты. О беспризорниках. Это позор России.
Я пожал плечами.
– Тут нам тепло, и мне, и псам. И благодаря вам мы не голодаем.
Мужчина с аккордеоном покачал головой. Его белая борода затряслась.
– Ты должен быть осторожен, друг мой. На улице таким ребятам, как ты, небезопасно. Тут бродят банды подростков, которые ищут кого-нибудь послабее, чтобы напасть. – Он покачал головой. – Они как волки, эти малолетние бандиты.
Я видел банды, о которых говорил старик. Мальчишки носили цепи и кожаные штаны, волосы у них торчали во все стороны. Время от времени они приставали ко мне, кричали мне обидные слова. Если бы я произнес такие слова, мама меня отшлепала бы. Но я не боялся бандитов – мои псы их и близко не подпустили бы.
Я коснулся ладони старика.
– Не волнуйтесь. Псы за мной присматривают.
Спустя два дня я в очередной раз отправился на поиски лучших пирожков для меня и мужчины с аккордеоном. Стояла неожиданно теплая погода. Ледяной кулак зимы наконец разжался. Дул теплый ветерок, похожий на морской бриз, оледенелые ветки берез и елок оттаяли. Продавцы вышли из своих магазинчиков и болтали, щурясь на солнышке.
Должен признать, в этот день мы гуляли дольше обычного. Даже псы наслаждались теплом.
– Нужно вывести Бабулю, Мамусю и щенков на поверхность, чтобы они подышали свежим воздухом и погрелись на солнышке, – сказал я Дымку и Везунчику.
Затем я нехотя спустился вниз, на станцию.
Везунчик и Дымок отказались покидать нагретое местечко на тротуаре.
– Я скоро вернусь с остальными, – крикнул им я.
Не успел я дойти до коридора, когда раздался звук, от которого у меня кровь застыла в жилах: отчаянный лай Бабули и Мамуси. Бросив пакет с едой, я помчался вперед. Лай собак не заглушал криков: "Оставьте меня! Отстаньте!"
Я увидел, что мужчину с аккордеоном окружили четверо подростков в кожанках, обвешанных цепями. В черной одежде, со странными прическами, эти подростки напоминали взъерошенных ворон. У ног старика скалили зубы Бабуля и Мамуся. Они лаяли и рычали, пытаясь защитить нашего друга и щенков.
Бандиты столкнули старика со стула, жестянка с монетами покатилась по полу. Один из мальчишек поднял ее и достал оттуда деньги.
– Нет! – кричал мужчина с аккордеоном. – Как можно грабить слепого старика?
– Аккордеон бери, – скомандовал самый высокий из Ворон.
Бабуля закрыла собой старика, рыча на мальчишек.
Нога в кованом ботинке пнула Бабулю в бок. Собака отлетела в сторону.
Это зрелище привело меня в чувство.
– Нет! – завопил я.
Я бросился на Ворон. Я дрался изо всех сил. Я бил, пинал, царапал, плевался.
– Оставьте их в покое! – требовал я.
Один из мальчишек ударил меня в лицо. Почувствовав солоноватый привкус во рту, я выплюнул зуб.
– Не трогайте мальчика! – взмолился старик.
И тогда бандиты вновь сосредоточились на мужчине с аккордеоном. Самый высокий из Ворон ударил старика по лицу и схватился за аккордеон.
– Отдай его мне! – прорычал мальчишка.
Я бросился к нему и изо всех сил пнул его под колено. Мальчик сложился пополам. Кто-то схватил меня за шиворот и отшвырнул в сторону, точно пакет с мусором. Я вцепился в длинную тощую ногу мальчишки. Мамуся цапнула бандита за вторую ногу.
– Отстаньте от меня! – заорал наш противник.
Он отшвырнул вначале Мамусю, а затем и меня к стене. Мамуся жалобно взвизгнула. Я попытался встать, хотел позвать на помощь, но не мог дышать. Словно из меня выпустили весь воздух, как из аккордеона.
И тогда я услышал милицейский свисток. И рычание разъяренных псов. Услышал отчаянные вопли Ворон:
– Спасите!
– Что за…
– Снимите, снимите его с меня!
Я оперся на локоть. Дымок и Везунчик рвали хулиганов на части. На пол хлынула кровь. Хотя псов было всего двое, они дрались, точно их было двадцать.
Я подполз к Мамусе и Бабуле, жавшимся к щенкам. У Мамуси из уха текла кровь.
Милиционеры уже были недалеко, судя по свисту и топоту.
Вокруг Ворон и мужчины с аккордеоном собралась толпа. Кто-то помог старику подняться с пола. Кровь текла по его белоснежной бороде.
– Они спасли меня. – Старик дрожал. – Мальчик и псы. – Он был слеп и все же оглядывался, точно пытаясь увидеть меня.
Милиционер, протиснувшись сквозь толпу, в последний раз дунул в свой свисток.
– Что тут происходит? – рявкнул он. Его высокие черные сапоги сияли, точно темные зеркала.
Я хотел взять старика за руку и сказать ему, что со мной все в порядке. Что псы защитили его прекрасную музыку. Защитили его. Но я больше не был глупым маленьким мальчиком. Я знал, что милиционер мне не поможет. Милиция – это очень опасно. Милиционер мог упрятать меня в приют. Или сотворить еще что похуже. Он мог забрать меня, разлучить с близкими.
Пока толпа помогала старику прийти в себя, а милиционер арестовывал Ворон, мы с псами спрятались в туалете.
Я осмотрел своих собак. Бабуля сильно поранилась и будет хромать до конца жизни. Мамуся, как и я, потеряла зуб, а на голове у нее была шишка размером с небольшую картофелину. Щенки вылизывали ее рану.
Прислонившись к холодной плитке, я расплакался. Так, со слезами на глазах, я и уснул.
Проснувшись, я смыл кровь с лица и волос. Мне все время хотелось трогать кончиком языка место, где раньше был зуб. Когда я был совсем маленьким, то верил, что выпавший зуб надо положить под подушку, чтобы его забрала Зубная фея. Но теперь я уже был не маленький. И я не верил в сказки.
На платформах было необычно тихо. Я не знал, день сейчас или ночь. Я вернулся на то место, где старик с белоснежной бородой играл на аккордеоне. Старика я там не нашел. Зато увидел пятна запекшейся крови.
Тогда я понял, что старик больше сюда не вернется.
К платформе подъехал поезд.
Дымок посмотрел на меня.
Я посмотрел на Дымка.
Дверь вагона открылась. Я взял щенков на руки.
– Пойдемте.
Глава 29
Электрички
Так нашим домом стали электрички. А поскольку нашим домом были электрички, нашим домом стал и весь Город.
В электричках было тепло и, как правило, безопасно. Мы выяснили, что меньше всего на нас обращают внимание поздней ночью и ранним утром. Люди в электричках в эти часы либо спали, либо были слишком пьяны, чтобы думать о маленьком оборванце и его псах.
Мы нашли лучшие остановки, где можно раздобыть еды: на этой остановке редко чистят мусорные баки, на той мясник выставляет за порог лавки мясные обрезки и косточки для собак. В западной части Города была остановка с бакалейной лавкой, и добрый продавец оставлял для меня зачерствевшие буханки хлеба и просроченные консервы.
Раз в месяц на площадь перед железнодорожным вокзалом приходили тетеньки из церкви. Они приносили еду и одежду, а иногда даже приводили с собой врачей. Бездомные дети сбегались на эту площадь со всего города, чтобы получить миску каши или щей из одной капусты на слабеньком бульоне.
Тетеньки из церкви устраивались возле стихийного рынка, который в такие дни не работал.
– Дети, идите сюда, – звали тетеньки.
И дети шли.
Орудуя локтями, они проталкивались к котелкам с кашей и щами и подносам с ломтями хлеба. Мы с псами наблюдали за этим. Когда толпа рассасывалась и дети принимались за еду, я подходил к котлам.
– Пожалуйста, – говорил я, протягивая миску.
А когда мне ее возвращали, я говорил:
– Спасибо.
Тетенька из церкви улыбалась:
– Какой ты вежливый мальчик.
Я улыбался в ответ.
– Как тебя зовут? – спрашивала тетенька.
И я всякий раз отвечал:
– Песик.
Однажды, когда я сидел на засыпанной снегом груде кирпичей и жевал кусок хлеба, мне показалось, что я заметил в толпе Пашу.
Вскочив, я подбежал к темноволосому мальчику, стоявшему в очереди за супом.
– Паша! – Я дернул мальчика за руку, чтобы он оглянулся.
Мальчик повернул голову и посмотрел на меня. У него были темные Пашины глаза. Раскосые. В точности, как у Паши.
– Это я. – Я еще раз дернул мальчика за рукав. – Помнишь? Ленинградский вокзал?
Но хотя на меня смотрели Пашины глаза, Паши в этом теле больше не было. Его душа была мертва. Телом управлял всего лишь призрак.
Так прошла моя первая зима со стаей. Поезда баюкали меня. Поезда показывали мне мир. А псы любили меня. И всегда, всегда защищали.
Я больше не искал красное пальто. Я знал, что больше никогда не увижу ее.
Теперь, читая сказки из своей книжки, я слышал только свой голос, голос Песика. А не мамин. Псы прижимались ко мне, когда я читал им о ведьмах, о Снежной Королеве, о Жар-птице. Бабуля опускала седую морду мне на ногу, Ушастик устраивался у меня на коленях, а Мамуся, Везунчик и щенки прижимались ко мне. Дымок спал в стороне от нас. Он всегда оставался настороже, даже во сне.
Мы ездили на электричках долгими ночами, долгими месяцами, долгой зимой. Пока не пришла весна.
Глава 30
Весна 1996 года
Город ожил вновь. Продавцы выходили из лавок, болтали друг с другом и курили. Возле метро вновь начали торговать с лотков всякой всячиной: едой, напитками, газетами, книжками, дешевыми матрешками, блестящими металлическими фигурками собора Василия Блаженного, сигаретами.
Люди шли на станцию и со станции, они не торопились и потому успевали бросить в мою ладонь пару монет. А когда я говорил "спасибо", некоторые из них даже улыбались.
Служащие опять стали выходить на обед в парк. Они закрывали глаза, подставляя лицо солнечным лучам.
Это кое-чему научило Везунчика. Он начал воровать. Впервые я увидел это в один из теплых дней. На деревьях рядом с небольшой площадью уже проклюнулись почки. Снег сошел, оставив в кучках мусора много интересного. Я обыскивал эти кучки, когда краем глаза заметил Везунчика. Он полз на животе к бледному мужчине, сидевшему на лавке. Мужчина жмурился, наслаждаясь солнцем, а у его ног стоял пакет с едой.
Медленно-медленно Везунчик подполз к пакету. Я задержал дыхание, глядя, как Везунчик вытягивает шею и осторожно сжимает зубы на пакете. Затем пес столь же медленно пополз назад, пока мужчина грелся на солнце. Когда Везунчик, волоча за собой пакет, отполз на безопасное расстояние, он выпрямился и, радостно виляя хвостом, помчался к нам. Пакет он бросил к моим ногам.
– Везунчик, – проворчал я. – Мы не воруем.
И все же я развернул пакет. Мы отошли подальше от мужчины – он все еще с наслаждением жмурился, – и я разделил содержимое пакета между всеми моими псами.
– Я не сержусь на тебя, – сказал я Везунчику. – Твоя мама ведь не говорила тебе, что красть – это плохо.
И тут я охнул. На самом дне пакета, желтый, как солнышко, лежал апельсин!
Я поднес апельсин к носу и вдохнул потрясающий запах. Запах во всей его апельсиновости.
– Ой, это, наверное, очень богатый человек, – сказал я псам.
Они понюхали апельсин и отвернулись. Я улыбнулся. Апельсин достанется только мне. До этого я ел такие фрукты всего раз или два в жизни. Это удовольствие я растяну надолго.
Мне больше не нравилось кататься на электричках, как и псам. Дымок вновь стал надолго уходить, как и осенью. Бабуля спала на залитых солнцем дорожках, Мамуся пыталась присматривать за щенками, а Везунчик и Ушастик подружились с новыми псами, выбравшимися на улицу после долгой зимы.
Как и бездомных псов, на улицах с каждым днем становилось все больше беспризорников. Бледные, худые, изголодавшиеся по тому, чего у них не было, они выбирались на поверхность из своего подземного мира.
Дни становились длиннее.
По улицам бродили банды подростков постарше. Они искали тех, кто ослабел за зиму. Я видел, как мальчишки забрали обувь и куртку у ребенка, спавшего в подворотне. Я видел, как беснующиеся хулиганы избили пьяного, укрывшегося на автобусной остановке. Мало того, что они отобрали у него деньги и бутылку водки, они еще и издевались над ним.
– Ах ты, свинья придурочная! – Один из мальчишек ударил пьяницу по голове палкой.
– Идиот! – Другой ударил мужчину в поясницу, когда тот попытался убежать.
Пьяный упал на колени. Мальчишки налетели на него, точно стервятники.
Бабуля и Ушастик заскулили, прижавшись к моим коленям. Мы отвернулись и побрели прочь, подальше от этих жестоких-жестоких бандитов с их жестоким-жестоким смехом.
– Не знаю, почему люди себя так ведут, – сказал я псам тем вечером.
Мы собрались в теплом подвальчике заброшенной церкви. Это место нашла Мамуся и привела нас сюда.
– Иногда они бессердечные и холодные, как Снежная Королева. Иногда – мерзкие и жадные, как Баба-яга.
Мамуся вылизывала мне ладонь, прижав мое запястье лапой к полу. Я достал из волос маленького жучка, не больше зернышка риса. Я раздавил его.
– И слишком много сейчас тех, кто похож на девочку со спичками. Одиноких, умирающих от голода.
Везунчик перекатился на бок, подставляя мне живот.
– Эх, Везунчик, воришка мой, – улыбнулся я. – С чего мне чесать тебе живот, если ты воруешь?
Везунчик придумал новый прием. Он выбирал одного человека в толпе, собравшейся у лотков с едой. Тихонько шел за этим человеком по площади. А потом громко лаял. От неожиданности человек ронял пакет с едой, и, прежде чем кто-либо успевал понять, что произошло, Везунчик хватал пакет и убегал прочь. Иногда он делился с нами, иногда нет.
Я почесал ему живот. Обычно он делился.
Начались весенние дожди. С ними пришел голод. Люди больше не ели в парках и на площадях. Дождь и ветер гнали людей по дорогам, и они не успевали остановиться и подать маленькому мальчику монетки, чтобы ему хватило на еду. Я прятался в метро, там всегда царил день, было сухо, а люди, заходившие в поезда, не так торопились. Монеты звякали на моей ладони, хлеб и сосиски набивали нам животы.
Но, конечно, дождь вскоре привлек в метро и других детей с улицы. Они просили милостыню, они воровали, они дрались, они сбивались в стаи, чтобы вместе противостоять мальчишкам постарше и милиции.
И, как всегда, мы с псами прятались в тени, в углах, у подножия памятников.
В один из таких дождливых дней я забрел на станцию метро, и там, копаясь в переполненной мусорной урне, я услышал знакомый голос:
– О, да наш тараканище подрос!
Оглянувшись, я натолкнулся на стальной взгляд серых глаз Рудика. Он смотрел на меня сквозь облако дыма, сигарета, как всегда, свисала с его губы. На нем все еще был потрепанный милицейский китель и узкие черные штаны. Лицо у него вытянулось. На подбородке виднелся большой синяк.
– Ну-ка, ну-ка, кто это тут у нас? – На мгновение лед в его глазах растаял. – Да это же наш мышонок!
Я отер руки о штаны.
– Привет, Рудя.
Он медленно подошел ко мне.
– С какого мертвяка ты стянул эти шмотки?
– Мне их дали тетеньки из церкви, – сказал я.
– Вот оно что. – Бросив сигарету на пол, Рудик затушил окурок каблуком. – Да благословит Господь всех тетенек из церкви. Они набивают тебе брюхо и воруют твою душу.
– Где Таня? – Я огляделся. Рудик редко ходил куда-либо без Тани.
– Ее больше нет. – Он провел ладонью по волосам. – Больше нет.
У меня мурашки побежали по спине. Я эти слова уже слышал.
– Она мертва? – спросил я.
Был крик, было липкое красное пятно на полу, которое никак не отмыть…
– Возможно. Они забрали ее куда-то в приют за городом, – мягко сказал Рудик, глядя на картинки, выложенные на стене из крошечных плиток. – Знаешь, я пытался найти ее. Расспрашивал всех, даже съездил на автобусе к одному приюту к северу от города, но…
– Может быть, весной она вернется. И в приюте у нее будет новая одежда, и еда, и…
От пощечины я отлетел к урне.
– Глупый малец! – рявкнул Рудик. – Ты что, ничего не знаешь? – Схватив за шиворот, он встряхнул меня. – Сиротские приюты обнесены заборами из колючей проволоки. Они разрежут тебя на части, если ты попытаешься сбежать. А тамошние… Они заставят тебя пахать, как проклятого, а кормить не будут. Приюты сжирают тебя заживо.
– Как Баба-яга, – охнул я.
Рудик поднял руку, и я отпрянул в сторону, ожидая, что он опять меня ударит.
– Да, малой, как Баба-яга. – Он осторожно коснулся синяка на подбородке.
Я представил себе нашу добрую Танечку, запертую в доме ведьмы. Дом тот окружен забором из костей и черепов…
– Как бы то ни было, ее больше нет. – Лицо Рудика вновь превратилось в холодную маску. – И тебе тоже стоит убраться отсюда.
– Почему?
– Тебе нужно убраться подальше отсюда. Подальше от станций.
– Но почему?
Он вновь встряхнул меня.
– Потому что я так сказал. Этого что, мало?
Я покачал головой.
Он приблизил ко мне свое лицо. От него несло сигаретным дымом.
– Послушай меня, – прошипел он. – Сейчас улицами и станциями метро завладели бандиты. Они давят мелких тараканов вроде тебя, ясно?
Я с трудом сглотнул.
– Но псы защитят меня.
Рудик посмотрел на Бабулю, спящую в углу, и прижавшихся к ней щенков.
– Я тебе еще раз говорю. Убирайся. Отсюда. Если я тебя тут еще раз встречу, то сделаю вид, что незнаком с тобой.
Мы с Рудиком долго смотрели друг на друга.
– А где Паша и Юля?
– Юля умерла. А Паша совсем сбрендил.
– Но…
У входа в метро кто-то свистнул.
– Эй, Рудик!
Рудя дернулся. Его лицо побелело как мел, а затем покраснело. К нам шагали трое высоких мальчишек в черной одежде, увешанных цепями, со странными прическами – точно на головах у них железные пики торчат во все стороны. Вороны.
Рудик опять толкнул меня.