– Отдай мне этот рассадник вшей! – Она сорвала шапку с моей головы и выбросила, а потом оглядела меня с ног до головы. – Кожа да кости, кожа да кости… Залезай, – приказала сестра. Она вручила мне щетку и мыло. – Мылься.
Я начал мылиться.
– Не так! – Женщина выхватила у меня мыло и щетку и принялась тереть. Она терла меня так, словно пыталась содрать с меня кожу, затем мышцы, а потом и кости. Она хотела отмыть всю грязь Города.
– Ай! – вскрикнул я.
Псы заскулили у двери.
– Сиди смирно, дитя.
Вода стала черной. Сестра милосердия отмывала мне уши.
– Тут столько грязи, что хоть картошку разводи, – ворчала она.
Мыло выскользнуло у нее из рук, и, пока женщина искала его на полу, я осторожно сунул мизинец себе в ухо. Картошку?
Затем она принялась за мои волосы.
– Так я и думала, – рявкнула сестра. – Вши!
Она вылила мне на голову бутылку какой-то жидкости с едким запахом, а затем принялась тереть мне макушку.
– Ой! – опять вскрикнул я.
Везунчик зарычал у двери.
– Прекрати вести себя как ребенок! – приказала она.
Наконец сестра милосердия достала потертое полотенце.
– Вылезай, – скомандовала она.
Я стоял на холодном цементном полу, голый и мокрый. Меня била дрожь.
– Вытирайся. Я найду тебе одежду, хотя одному Господу известно, где мне взять одежду твоего размера.
Ушастик и Везунчик подобрались ко мне поближе и принюхались.
– Это я. – Я почесал их за ухом.
В карих глазах Везунчика читалось сомнение. Ушастик слизнул каплю воды с моей ноги. Рассмеявшись, я отпрянул в сторону. Ушастик схватился за угол полотенца и потянул на себя, мотая лохматой головой. Мы перетягивали полотенце, словно канат. Ушастик тащил меня по мокрому холодному полу. Везунчик лаял.
– Что это еще за представление?
Я замер на месте. Ушастик выпустил край полотенца. Везунчик смутился под ледяным взором женщины.
– Я не для того тут надрывалась, чтобы ты немедленно испачкался опять. Нахватаешься блох от этих дворняжек!
– Простите… – прошептал я.
– Вот. – Сестра бросила мне охапку одежды. – Они велики тебе, но лучшего у меня не нашлось.
Одежка действительно оказалась слишком большой, зато чистой. И все дырки были заштопаны.
– Спасибо, сестра.
– Не за что. И у меня для тебя найдутся шапка, куртка и перчатки, – вздохнув, хрипло сказала она. – Вот только обуви подходящей у меня нет.
– Ничего. Аня дала мне эти ботинки. Роскошные ботинки для такого невзрачного маленького мальчика, как я.
– Что еще за Аня? – нахмурилась женщина. – Я думала, у тебя никого нет.
– Аня – мой друг, – объяснил я. – И она дала мне эти ботинки.
Сестра достала из кармана передника большие блестящие ножницы.
– Садись. – Она указала на стул.
Я сел.
Не особо нежничая, она провела расческой по моим волосам.
– Ну и лохмы!
Я почувствовал, как холодные металлические ножницы коснулись моей шеи.
Щелк-щелк. Волосы посыпались мне на плечи и на пол, точно пепел. Щелк-щелк.
Наконец сестра милосердия остановилась.
– Что ж. – Она склонила голову к плечу. – По крайней мере, теперь ты не выглядишь как ходячее пугало.
Я провел ладонью по короткому ежику на голове.
– Вообще-то ты похож на ощипанную курицу, парень. Но вряд ли им будет до того дело.
Вскочив со стула, я потрепал Ушастика по лохматому боку.
– Нет, собакам все равно.
– Надевай свои ботинки. И давай найдем тебе куртку и шапку, пока они не приехали.
Куртка! Ах, какая же это роскошь – куртка!
– Вам не нужно искать для меня шапку. У меня уже есть.
– П‑ф‑ф! – фыркнула сестра и закашлялась. – У тебя на голове не шапка была, а настоящий клоповник. – Она принялась копаться в коробке с одеждой. – Это слишком большое… А это я и бомжу не дам…
У меня заурчало в животе.
– А поесть у вас не найдется?
Выпрямившись, она потерла поясницу.
– Может, пара печений. – Достав с полки жестяную коробку, женщина передала ее мне. – Я не могу открыть крышку.
С трудом сняв с жестянки крышку, я увидел на салфетке два черствых печенья. Одно я сунул в рот, второе разделил между Ушастиком и Везунчиком.
– Ты что творишь? – Сестра выдернула жестянку у меня из рук. – Отдаешь прекрасную еду псам?
Твердое печенье застряло у меня у горле.
– Простите, – пробормотал я. – Но они тоже хотят есть.
Она бросила мне куртку и шапку.
– Вот, примерь эти.
Куртка доходила мне до колен, а рукава висели ниже кончиков пальцев. И все же это была куртка. И ее курточность была прекрасна. Я сунул в карман страницы из моей книги со сказками и улыбнулся сестре.
Вздохнув, она закашлялась.
– Это лучшее, что у меня есть.
Снаружи послышался лай. Дымок.
У меня сердце упало. Я не видел Дымка два дня. Взвизгнув, Везунчик бросился к двери. Ушастик заплясал на задних лапах.
– Мне пора, – сказал я.
– Погоди, – остановила меня сестра. – Они придут с минуты на минуту.
– Но они уже здесь! – возразил я. – Дымок нас ждет.
Я распахнул входную дверь с потускневшими крыльями. На пороге я увидел воплощенный Кулак Божий. Над Кулаком шуршало серое пальто. А пальто принадлежало какой-то седой женщине.
– Где ты была так долго? – рявкнула сестра.
Глава 26
Предательство
– Этого мальчишку забирать? – Водянистые глаза уставились на меня из‑за очков. Стекла были толстыми, как речной лед.
Сестра опустила ладонь мне на плечо. Пальцы, слишком слабые, чтобы открыть жестянку с печеньем, словно тиски, сжались на моем плече.
– Да. По его словам, семьи у него нет. И судя по его виду, он уже довольно давно на улице.
Я попытался вырваться из железной хватки сестры милосердия.
– Что значит "забирать"?
Сестра мне не ответила. Они с седой женщиной, женщиной с Кулаком Божьим принялись перекидываться словами над моей головой: "беспризорник", "бездомный", "грязный".
А я все спрашивал их, задавал им вопросы: "почему?" и "куда?". Но я опять сделался невидимкой.
Сестра прижала меня к складкам своего серого пальто.
– Сиротский приют – вот где ему место.
Приют! Это слово пронзило мое сердце, с душой упало в пятки, клубком свернулось в животе, а потом рванулось наружу словом "Нет!".
Я отпрянул от седой женщины и сестры милосердия и помчался прочь.
– Хватай его! – рявкнула седая женщина.
Чьи-то невидимые руки схватили меня, потащили назад. Я завизжал и принялся отбиваться.
– Нет! Нет!
Руки тянули меня, сжимали, швырнули на землю. Перед глазами у меня засиял миллион звезд.
– Не бейте его! – крикнула сестра милосердия. – Он ведь не преступник!
Кулак Божий рывком поднял меня на ноги и встряхнул.
– Он должен усвоить урок.
Я зарыдал от боли.
Что-то пронеслось в воздухе над моим плечом. Зубы сомкнулись на Кулаке Божьем. Седая женщина завизжала. Дымок повалил ее на землю. Везунчик и Ушастик набросились на мужчину – того самого, чьих рук я не увидел.
– Уберите от меня этих бешеных псов! – вопила седая женщина.
– Дымок, бежим! – крикнул я.
Порычав напоследок, псы отступили.
Мы с Дымком, Ушастиком и Везунчиком помчались по Петровскому бульвару, прочь от дома сестер милосердия, прочь от Кулака Божьего. Длинные рукава моей куртки развевались, точно крылья.
Мы бежали до тех пор, пока позади не затихли крики: "Лови его! А ну, вернись!"
Мы остановились у входа в подземный мир. Тут мы будем в тепле. В безопасности. Вдали от сестры милосердия, Кулака Божьего и слова приют. Может, у Вадима найдется еда, которой он поделится с нами.
– Дайте мне перекусить, а потом мы попросим Вадима найти нам еды, – сказал я псам, сворачивая за угол. – Наверное, щенки…
Я замер как вкопанный.
Навстречу нам мчались Мамуся и Бабуля. Глаза у них были огромными от ужаса и отчаяния. Мамуся прыгнула мне на грудь, чуть не сбив меня с ног. Она жалобно скулила. Бабуля подвывала.
– Что? Что случилось? Где щенки?
Мамуся дернула меня за подол куртки, подгоняя ко входу в подземный мир. Вслед за ней я погрузился в темноту. На мрачных стенах играли отблески свечей, вокруг тянулись трубы. Мамуся привела меня к углу, где она оставалась со щенками и Бабулей. Гнездо, свитое мной из тряпок и газет, было пустым.
– Они должны быть здесь, – сказал я.
Я обыскал все вокруг, заглядывая под тряпки и за груды мусора, который дети набросали у стен. Ничего. Щенков нигде не было.
Я тряхнул за плечо мальчика, вдыхавшего воздух из коричневого пакета.
– Где щенки?
Взгляд его пустых глаз на мгновение остановился на моем лице, но потом опять затуманился.
Я подошел к мальчику и девочке, спавшим под старым пледом.
– Где щенки? – повторил я, потянув за плед.
Из-под него выкатилось несколько пустых коричневых бутылок.
Девочка открыла глаза и медленно сморгнула.
– Чего тебе?
– Где щенки? Щенки пропали.
– А, ты об этом. – Девочка зевнула. – Их Вадим забрал.
– Что?
– Ты слышал, что я сказала. Вадим их забрал.
Я стянул с нее плед.
– Почему? Куда он их забрал?
Девочка оттолкнула меня.
– Он забрал их, потому что всем известно: ты можешь получить больше, если будешь просить милостыню со щенком в руках. А куда он их унес, я понятия не имею. – Отвернувшись, она прижалась к мальчику.
Я закрыл лицо руками.
– Нет, – простонал я.
Мамуся лизнула мне руку.
– Вадим сказал, что попытается продать щенков, – сказала девочка, выглянув из-под пледа.
– Что? – вскинулся я.
– Ну да, – сонно пробормотала она. – За щенков неплохо заплатят, небось.
Я побежал.
Мы с псами бежали по улицам, пересекали дороги, шарахаясь от машин, метались по пустым оледенелым скверам.
Мы проверили все магазины и лавки, все канализационные люки, на которых Вадим любил греться. Мы бежали и бежали, пока слезы накрепко не примерзли к моему лицу. Мы бежали и бежали, пока Бабуля не остановилась.
Я прислонился к облупившейся кирпичной стене. На улице уже сгустились сумерки. Собаки сгрудились вокруг меня. Они требовали ответа.
Я стукнул себя по голове.
– Глупый, глупый маленький невзрачный мальчишка! Как я мог быть таким глупым!
Бабуля прижалась к моей ноге и вздохнула.
Я обвел взглядом свою стаю.
– Куда Вадим мог забрать их? – спросил я у Дымка.
Я нырнул в теплый янтарь его глаз, в отблески золота, во тьму ночи. Его глаза говорили мне, что я не глупый невзрачный мальчик. Я Песик. Пес. Это Дымок приказал мне последовать за ним в вагон, это Дымок привел меня в новый дом своей стаи. Это Дымок увел меня со станции…
– Точно! – Я вскочил на ноги. – Бежим!
Я помчался на станцию. Я перепрыгивал через две ступеньки, оскальзывался на мраморном полу. Ушастик, Мамуся и Бабуля неслись за мной, а Дымок и Везунчик юркали впереди, среди этой толпы, среди всех этих курток, пальто, ног, сапог, ладоней, баулов, сумок и глаз, которые никогда не смотрели в нашу сторону.
Вдруг Дымок остановился. Везунчик налетел на Дымка. Дымок опустил голову, словно прислушиваясь. Я тоже навострил уши, стараясь не обращать внимания на гам толпы и шум поездов.
А потом я услышал.
– Щенки! Продаются щенки! – Голос доносился из другого конца коридора.
Я побежал вперед, протискиваясь сквозь толпу.
Вадим сидел у подножия памятника, щенки спали у него на коленях. Мамуся, взвизгнув от радости, бросилась их обнюхивать.
– Ты что это творишь?! – завопил я.
Пожав плечами, Вадим почесал болячку в углу рта.
– Думал деньжат подзаработать. И вообще, щенкам так было бы лучше. Они попали бы к кому-то домой, а не умирали бы от голода на улицах.
Я отобрал у него щенков. Испугавшись, малыши заскулили.
– Они должны быть с матерью, – рявкнул я. – Она нужна им.
Вадим вскочил.
– На что вообще сдались эти матери, Песик? – прорычал он, придвинувшись ко мне. – Расскажи-ка мне. – Его лицо исказила гримаса боли. – Ты видишь тут наших матерей? – потребовал он ответа. – Видишь тут кого-то, кто мог бы позаботиться о нас?
Я сунул щенков себе под куртку.
– Я думал, ты мой друг!
– Мы не можем позволить себе заводить друзей на улице, дурилка! – заявил он. – Мы должны заботиться только о себе!
Вадим толкнул меня, но в этот момент Дымок и Везунчик подошли к нему поближе и зарычали.
– Да ты псих! – всплеснул руками Вадим. – Носишься со своими псами!
Развернувшись, он пошел прочь. Отойдя на безопасное расстояние, Вадим повернулся.
– Тебе не прожить одному, Песик. Тебя доконают зима, бандиты или милиция. Не выжить тебе.
А затем он скрылся, затерявшись в гуще толпы.
Плюхнувшись на пол, я вытащил щенков из-под куртки. Вся стая собралась вокруг нас, принюхиваясь и тыча в щенков носами.
Я прижался макушкой к холодной стене. Голубоватый свет заливал все вокруг. Лампы тянулись под потолком, образуя идеальную прямую. Я закрыл глаза, защищаясь от этого яркого сияния.
А когда я открыл глаза, оказалось, что я лежу на боку, опустив голову Везунчику на ноги. Ушастик и Бабуся устроились рядом. В моей руке, занемевшей после долгого сна, было полно монет и купюр.
Глава 27
Холод
Куда мне было идти? Наш Стеклянный Дом сгорел дотла. Я не мог вернуться к детям под Городом, не мог пойти к сестрам милосердия. Я не мог доверять никому из них.
– Что же нам делать? – спросил я у Дымка.
Тот вздохнул, опустив голову на лапы.
Все мы устроились в дальнем углу станции. До этого мы поднимались на поверхность, чтобы купить еды. Там было холодно. Очень холодно. Воздух, казалось, замерзал у меня в легких всякий раз, когда я вдыхал. Мы видели на улице очень мало детей. И еще меньше псов. На тротуаре валялись безжизненные тельца замерзших птиц. Прежде чем я успел остановить их, Ушастик и Везунчик схватили тельца и сожрали.
– Может быть, нам остаться на станции? – предложил я. – Ненадолго. Милиционеры ведь не выгонят нас на такой холод, верно?
И мы остались. Мы покидали станцию только для того, чтобы купить еды. Даже Дымок, который обычно занимался своими делами, в эти дни сидел вместе с нами. Холодный мраморный пол плохо сказывался на старых косточках Бабули. Она хромала и с трудом просыпалась. Днем я укладывал ее на моей курточке, потому что на станции было не так уж и холодно. И к тому же я был еще мальчишкой, а она – старой бабушкой.
На станции были и другие. Не дети, а взрослые бомжи. Один старик приходил на станцию каждый день. На нем были пиджак и большая меховая шапка, а на груди висели ленты и ордена. В руке старик сжимал маленькую жестянку.
– Ты получил эти медали за то, что бегал быстрее всех? – поинтересовался я.
Звяк! В жестянку старика с орденами и лентами упала монета.
Старик посмотрел на меня, но ничего не ответил.
– А мне вот никогда не давали медалей и орденов, зато я умею бегать очень быстро, – похвастался я.
Кто-то сунул в жестянку сложенный в несколько раз рубль.
– Спасибо, добрый человек, – пробормотал старик.
– Моя мама тоже учила меня говорить "спасибо", – кивнул я. – А у вас есть мама?
Он даже не посмотрел на меня. И ничего не ответил.
Я почесал Везунчика за ушком.
– У меня была мама. Я ее давно не видел – с тех пор, как пожелтели листья на деревьях. Я уже начал забывать ее.
Старик с грудью в орденах и медалях повернулся ко мне и вытер пальцем глаза за толстыми стеклами очков.
– Что поделать… – вздохнул он.
Вытащив сложенный рублик, старик передал его мне. А потом, не промолвив ни слова, он пошел вверх по ступеням.
Шли дни. Морозы не прекращались. Было настолько холодно, что река, протекавшая через Город, покрылась коркой льда. Настолько холодно, что даже снег не мог пойти. По крайней мере так говорили люди в магазинах.
– Я не знал, что снег не может падать, когда на земле холодно, – сказал я Мамусе, глядя, как она возится со щенками.
Я боялся подниматься на поверхность, потому что там я постоянно видел замерзшие тела, и не только птиц, но и кошек, и собак. Однажды я заметил, что на углу дома собралась толпа. Протиснувшись вперед, я увидел маленькую девочку, лежавшую рядом с подворотней. Наверное, девочка уснула, устроившись на картонке, прилегла отдохнуть, наигравшись в парке. Но ее лицо казалось серым, губы – синими, а глаза смотрели в никуда. Меня объяла печаль. Где был Господь, где были ангелы и святые, когда эта девочка ложилась спать?
Вдалеке взвыла сирена. Ушастик, Везунчик и Дымок запрокинули головы и завыли, прощаясь с замерзшей девочкой.
Мне вспомнились слова Вадима: "Тебе не прожить одному, Песик. Тебя доконают зима, бандиты или милиция. Не выжить тебе".
Глава 28
Бандиты
Однажды утром я проснулся оттого, что на станции раздавались какие-то удивительные звуки. Не перестук колес, не свисток подъезжающего к станции поезда, не мерное шипение закрывающихся дверей вагона, не стук каблуков на мраморном полу. Этот звук напоминал мне о лете, о раскрашенных в яркие цвета деревянных лошадках на карусели, о цирковом представлении, которое когда-то показывали по телевизору. Звуки кружили над нами, они взметались вверх, потом вновь опускались, точно ласточки.
Вскочив, я захлопал в ладоши.
– Вы слышали? – воскликнул я. – Это музыка!
Зевнув, Везунчик завилял хвостом. Мы пошли на звуки музыки.
Музыкантом оказался какой-то мужчина с длинной седой бородой. На груди у него висела странная коробка с пожелтевшими клавишами, как у пианино, и блестящими кнопками. Одной рукой он нажимал на клавиши, а другой – на кнопки, то комкая, то расправляя эту диковинную коробку. И она дышала, эта коробка, дышала и вздыхала, она выдувала музыку, как выдувает пламя огнедышащий дракон.
– Что это? – спросил я у мужчины.
Он повернулся ко мне, но взглянул куда-то мимо меня.
– Это аккордеон, – сказал он стенке рядом со мной.
– Мне кажется, аккордеон играет самую красивую музыку на земле, – заявил я.
Улыбаясь, мужчина кивнул.
Я сел у его ног и стал слушать. Я качался из стороны в сторону, улыбался, иногда даже принимался танцевать. Собаки тоже были в восторге. Везунчик пытался подпевать.
К концу дня мужчина с аккордеоном сложил свой стул и пересыпал деньги из жестянки в маленькую сумку.
– Где ты, мальчик? – спросил он. Его молочно-белые глаза глядели сквозь меня.
– Я же прямо здесь! – рассмеялся я.
Он дал мне пригоршню рублей.
– Сегодня ты принес мне удачу.
– Спасибо вам огромное! – Я уже давно не видел так много денег.
Мужчина с аккордеоном раздвинул длинную белую палку с красной ручкой.
– Не за что, молодой человек. – Повесив аккордеон на плечо, он, постукивая палочкой по полу, пошел к лестнице.