Я охнул. Это был лучший подарок в мире. Это была шапка. Я провел кончиками пальцев по шерсти. Коричневые, черные и грязно-белые плотные нити переплетались в крупной вязке.
Я показал шапку Везунчику.
– Гляди, эта шапка похожа на тебя. Она принесет мне удачу.
Везунчик обнюхал шапку и чихнул.
– Не стой столбом. Чего ты ее гладишь, точно пса своего? Надень ее, – потребовала продавщица.
Я осторожно надел эту чудесную шапку себе на голову. Она закрыла мне уши, глаза и даже кончик носа.
Продавщица фыркнула. Протянув руку, она подвернула край шапки, так что он оказался вровень с бровями, и кивнула.
– Так-то лучше.
Ах, как же мне было тепло! Моей голове было тепло, моим ушам было тепло. Впервые за много недель я сумел согреться. Я пошевелил пальцами в носках и брезенте. Пальцам тоже было тепло.
Я улыбнулся продавщице и обхватил свои плечи руками.
– Это лучшая шапка из всех, что у меня были, – сказал я. – Лучше шапки не бывает.
Продавщица сложила непроданный хлеб в коробку. Она закрыла коробку, но потом открыла ее снова и достала оттуда буханку хлеба.
– Вот, – сказала она. – Бери.
– Но у меня осталось денег только на сосиски, – возразил я.
– Хлеб и так зачерствел, его не продашь. – Продавщица придвинула ко мне буханку. – Нет смысла нести его домой.
Мое сердце парило, как Жар-птица. Две буханки хлеба, еще и деньги на сосиски остались!
Я побежал домой. Мы с Везунчиком перепрыгнули через кирпичное заграждение и ворвались в Стеклянный Дом.
– Сегодня мы будем есть, как короли и королевы, – заявил я.
Так мы и сделали. Я приготовил два горшка жижи для Бабули вместо одного и угостил псов хлебом и сосисками.
Я зажег свечи, которые нашел в сарае, и поставил их в горшки. Блики плясали на стекле над нами и вокруг нас. Тонкий слой снега покрывал крышу Стеклянного Дома. Пламя свечей играло на изящных кружевах изморози.
– Это кружева Снежной Королевы, – сказал я псам, сгрудившимся вокруг меня. – Вы знаете сказку о Снежной Королеве? Это была моя любимая сказка, и мама всегда читала мне ее зимой.
Везунчик завилял хвостом. Ушастик перекатился на спину, суча лапами в воздухе. Бабуля зевнула.
Я устроился среди собак и уставился на стекло с кружевными узорами.
– Как же там было… Давным‑давно, – начал я, – жила-была королева. Она жила в стране льда и снега и была прекрасна и стройна. Вот только та королева была изо льда, из блестящего серебристого льда. А глаза ее сияли, точно две звезды…
На следующее утро нашу рощицу и Стеклянный Дом засыпало снегом. Псы гонялись друг за другом, озорничая на этом покрове чистой белизны. Даже Бабуля вышла из Стеклянного Дома и вывалялась в снегу. Ей это очень понравилось – Бабуля щурилась, ее мордочка расплылась в блаженной улыбке. Мамуся тоже нырнула в снег.
Из-под сугроба донесся писк, наружу высунулась одна мордочка, затем другая.
– Ой, щеночки, – рассмеялся я. – Снег для вас слишком глубокий! Мы вас потом не найдем!
Я усадил щенков в тележку и прокатил их по снегу. Везунчик и Ушастик бежали рядом со мной. Мы бегали и хохотали, пока тележка не перевернулась и мы все не повалились в мокрый снег. Везунчик и Ушастик слизнули снежинки с моего лица.
– Спасибо за купание, – сказал я.
Купание. Раз в неделю мама набирала мне ванну, оттирала мне уши, шею и ноги, и мне казалось, что с грязью сойдет и кожа.
"Вот теперь ты у меня чистый, Мишка. А не грязнуля-медвежонок, да?", – говорила мама.
Я снял шапку и положил ее в тележку, а затем принялся изо всех сил натирать себе лицо, волосы и шею снегом. Солнышко пригревало, холодный снег обжигал кожу. Я снял свитер и штаны и тоже сложил их в тележку. Ухая и повизгивая, я натер тело снегом. Псы танцевали на задних лапах и катались по земле. Везунчик схватил мою шапку с тележки и помчался к сараю.
– А ну, вернись! – закричал я.
Я бросился за ним вдогонку, но пес тут же подбросил мою шапку в воздух. Ушастик поймал ее на лету и бросил дальше. Даже Мамуся поучаствовала в этой игре. Я хохотал, гоняясь за моими псами по рощице. И в тот момент я не чувствовал ни холода, ни голода. Я был просто мальчиком, который играет со своими псами, дурачась на снегу.
Глава 22
Пес
Теперь каждый день шел снег. Иногда снег был мелким и злым, злым, как продавщица в дорогой кондитерской. Но бывал снег и нежным, мягким, точно белые занавески. В такое время я оставался в Стеклянном Доме с псами – со всеми, кроме Дымка, – и спал днями напролет.
Временами из‑за туч выглядывало солнце. Тогда я шел за Везунчиком мимо сарая, перебирался через изборожденный трещинами кирпичный забор, петлял по переулкам и выбирался на большую площадь, к магазинам и лоткам у входа в метро. Теперь, когда Бабуля и Мамуся окрепли, Ушастик ходил вместе с нами. И всегда, всегда вдалеке от нас трусил Дымок – то там мелькнет его серебристая шкурка, то сям на мгновение покажется черный хвост.
От площади, где блестели золоченые купола, от площади, где маршировали солдаты в белых перчатках и высоких черных сапогах, мы шли к ресторанам. Тамошние швейцары в белых перчатках гнали меня прочь от длинных черных машин и красивых женщин.
Я нашел книжный магазинчик, где сидела старушка. Еще в магазинчике жила кошка. Старушка давала мне копейки, а псам – молоко. Глаза кошки напоминали мне Рудика – голубовато-стальные, холодные. Мне хотелось найти в книгах знакомые слова, почувствовать вес книжки в руках, погладить обложку. Но женщина не разрешала мне трогать книги. Зато она помогала мне разбирать слова в старых газетах. "Еда". "Люди". "Псы". "Оружие". "Холод".
Я нашел магазинчик, где мужчина с огромными пышными усами делал деревянные иконы.
– Вы можете нарисовать Жар-птицу? – спросил у него я. – Можете нарисовать Снежную Королеву? Или девочку со спичками? – Я осторожно коснулся лика Пресвятой Девы.
Мужчина вздохнул. Его усы дрогнули.
– Нет, малец. Люди за такое не заплатят. Им нужны иконы, только иконы. – Он принялся сколачивать две деревянные пластинки. – Они думают, что святые принесут им здоровье и удачу. – Он застучал молотком сильнее. – Но где были святые, когда мой сын погиб на войне?
– Не знаю, – ответил я. – Может быть, они спали.
Мужчина, вздохнув еще раз, дал мне монетку.
– Может, ты и прав. Даже Богу и святым нужно спать, наверное. – Он погладил Ушастика. – Но кто присмотрит за нами, пока Бог и святые спят?
– Псы, – ответил я.
Еще неподалеку от книжного магазина и лавки икон я нашел школу. Ближе к полудню, когда пригревало солнце, мы с Ушастиком и Везунчиком, а иногда и Дымком шли на школьный двор.
– Глядите, – говорил я им.
Звенел звонок, и дети выбегали из коричневато-серого, точно грязь, здания и заполоняли двор. Стоя за забором, мы смотрели, как мальчишки играют в снежки.
– Мне не нравится вон тот высокий мальчик в синем шарфе, – сказал я псам. – Он вложил в свой снежок камень.
Мальчик в синем шарфе швырнул снежок в маленького мальчика, сжимавшего в руках книгу. Снежок ударил мальчика по голове, и тот закричал от боли, выронив книгу.
– Вот видите, я же говорил вам, что он злой.
– Гав, – поддержали меня Везунчик и Ушастик.
– Он плохой, плохой мальчик.
Малыш побежал в школу, зажав ушибленное место ладонью.
– Эй! – окликнул его я. – Ты забыл свою книгу!
– Ты кто?
Я обернулся. Из‑за забора на меня смотрела какая-то девочка.
Прежде чем я успел ответить, девочка уставилась на собак.
– Это твои псы?
– Да, – сказал я.
Везунчик просунул черный нос между прутьями забора и вильнул хвостом. Девочка почесала ему подбородок. Ушастик поднялся на задние лапы и закружился.
– И тот тоже? – Девочка указала на тротуар, где спал Дымок.
Я помедлил. Дымок никому не принадлежал.
– Вроде того, – задумчиво кивнул я.
– Тебе повезло, – сказала девочка. – А мне мама с папой не разрешают заводить собаку. Они говорят, что с собаками много возни, а я слишком безответственная, чтобы присматривать за своим псом.
– Это псы за мной присматривают, – возразил я. – Мы заботимся друг о друге.
Девочка посмотрела на мои мокрые ноги, закутанные в брезент.
– Почему у тебя нет обуви?
– Раньше у меня была обувь. – Я пожал плечами. – Кроссовки. Как у знаменитых баскетболистов. Я мог бегать быстрее всех в этих кроссовках.
– Так где же они?
– Один кроссовок я потерял. Второй у меня украли.
Кружась, падал снег. Птицы нахохлились от холода. Снежинки ложились на белую меховую шапочку девочки.
Девочка смотрела на мои ноги.
Зазвенел звонок.
– Пока, – сказала мне девочка. – Надеюсь, мама купит тебе новую обувь.
– Моей мамы тоже больше нет, – сказал я. – Как и обуви.
– Мне жаль, что так вышло с твоей мамой. И твоими кроссовками.
– Аня, иди сюда! – раздраженно крикнула полная женщина.
– Мне надо идти. – Девочка побежала через школьный двор.
Аня. Так звали мою маму, да?
– Погоди! – крикнул я.
Девочка остановилась. Я протер глаза. Это была не моя мама. Это была школьница Аня, девочка в белой меховой шапочке.
– Книга, – сказал я. – Тот мальчик выронил свою книгу.
Аня подобрала книгу и стряхнула с нее снег. Помахав мне рукой, она побежала к полной женщине, ждавшей ее на краю школьного двора.
Зима обрушилась на город неожиданно, сразив его ледяным кулаком. Было так холодно, что больно становилось дышать. А хуже всего было то, что мои носки и брезентовые повязки замерзали. Утром они топорщились, и я ничего не мог с ними поделать.
Наконец на пятый день холода прекратились. Мы с псами проснулись под пение птиц и мерное кап-кап-кап: на крыше Стеклянного Дома таял снег.
Разгоняя холод, собаки потянулись. Щенки выползли из-под теплой шерстки Бабули и начали тыкаться носами в живот Мамуси, требуя молока. Но молока не было. Мы все умирали от голода. У нас было только то, что приносили нам Везунчик и Дымок.
Я замотал ноги брезентом. Натер лицо снегом.
– Я раздобуду нам еды, – сказал я Мамусе и Бабуле.
Мы с Везунчиком, Ушастиком и Дымком вышли на улицу.
Навестив женщину в книжном магазине и мужчину с огромными усами, я остановился у школы, чтобы поглазеть, как дети играют на школьном дворе. Не успел я подойти к прутьям забора, как ко мне подбежала девочка в белой меховой шапочке.
– Где ты был? – Аня возмущенно уперла руки в бока. – Я ждала тебя каждый день! – упрекнула меня она.
Я потер одну ногу об другую.
– Было так холодно. Мы все пытались согреться.
– А где же ты живешь? – прищурилась она. – Я помню, ты говорил, будто у тебя нет мамы.
Я указал на одно из странных зданий с золотым куполом-луковкой.
– Мы живем в Стеклянном Доме во-он в той стороне.
Девочка покачала головой. Каштановая кудряшка выбилась у нее из-под шапочки.
– Ты несешь какую-то чушь. Никто не может жить в стеклянном доме.
– А мы живем, – возразил я. – Мы с псами.
– Кстати, ты так и не назвал свое имя.
Что же мне сказать ей? Мама всегда называла меня "Мишка". Но теперь, когда не было мамы, не было и Мишки.
Девочка отмахнулась.
– Ладно, неважно. Я буду звать тебя Пес. Как по мне, ты Пес и есть.
Я кивнул.
– Пес, – повторил я.
На противоположной стороне двора, кутаясь в большую шубу, стоял учитель. Он подул в свисток.
– Ой, чуть не забыла. – Аня достала из-под курточки какую-то сумку.
Прищурившись на солнце, она замахнулась, сжимая пакет в руке и раскручивая его.
– Раз, два, три!
Пакет взлетел над забором. Ушастик залаял, танцуя на задних лапах, Везунчик отпрянул, испугавшись. А Дымок, мой прекрасный Дымок, подпрыгнул и поймал пакет. Опустив его к моим ногам, пес вернулся на свое место на тротуаре.
– Открой, – сказала Аня. – Это тебе.
Я развернул пакет и достал оттуда ботинки. Чудесные серые ботинки на резиновой подошве и с матерчатой подкладкой.
Я прижал ботинки к груди.
– Мне? – удивился я. – Но как так получилось? Ты их украла?
Аня звонко рассмеялась.
– Нет, глупенький. Они принадлежали моему младшему брату. Теперь он из них вырос. Мама выбросила эти ботинки, но я подумала, что тебе они пригодятся.
Я отвернулся, делая вид, что осматриваю ботинки.
Аня опять уперла руки в бока.
– Ты что, плачешь? – возмутилась она. – Потому что, если ты плачешь, тебе придется их отдать.
Я покачал головой, вытирая лицо.
– Тут просто холодно, – всхлипнул я.
Зазвенел звонок. Дети устремились ко входу в школу, нахохлившись, точно стайка испуганных птиц.
– Мне пора, Пес, – сказала девочка. – В прошлый раз учительница отругала меня.
Она побежала к школе. Почти поравнявшись с полной женщиной в сером пальто, Аня повернулась и крикнула мне:
– Увидимся позже, Песик!
Я вцепился в прутья забора.
– Увидимся позже, Аня, – прошептал я.
Глава 23
Огонь и лед
Когда я в последний раз увидел Аню по ту сторону забора, небо затянули темные тучи, но лицо девочки лучилось светом.
– Три недели! – ликовала она. – У нас три недели каникул!
– Так тебя тут не будет? – спросил я.
Я этого не понимал. Ежедневные встречи с Аней стали такой же частью моей жизни, как и поиск еды в мусорных баках и попрошайничество.
– Нет, глупенький. Рождество ведь! На Рождество и Новый год всегда три недели каникул. Ты этого не знал?
Я почесал в затылке. В волосах у меня что-то копошилось. У меня вообще постоянно чесалась голова с тех пор, как продавщица из хлебного киоска дала мне шапку.
– Я не знаю, какой сейчас месяц, – признал я.
– Как такое может быть? – опешила Аня. – Все знают, когда Рождество и Новый год.
Я пожал плечами, уставившись на носки моих чудесных ботинок.
– Мама говорит, что моему братику на Рождество купят новую курточку, Песик. Я принесу тебе старую. А еще папа собирается отвезти всех нас в Петербург, в гости к дедушке и бабушке. Там мы повидаемся со всеми нашими дядями и тетями и с нашими двоюродными братьями и сестрами.
Она захлопала в ладоши и закружилась, в точности так, как делал Ушастик, когда радовался.
– Мы будем есть до отвала! – И тут улыбка сползла с ее лица. – А ты что будешь делать, Песик? Куда ты отправишься на праздники?
Я запустил замерзшие пальцы в мех Везунчика. Пес лизнул меня в лицо.
– О, у нас много мест, куда можно пойти. Мы с собаками будем очень заняты.
Учитель подул в свисток. Ушастик, гавкнув, завилял хвостом. Дымок встал и потянулся. Везунчик прижался головой к забору, зная, что Аня почешет ему за ушком.
Холодный порыв ветра распахнул полы ее куртки. Я дрожал в свитере.
– Мне пора, Песик, – сказала она.
– Увидимся, Аня. – Я поднял руку на прощание.
– Увидимся через три недели. Встретимся тут, как всегда.
– Как всегда, – повторил я.
А снег все шел, и шел, и шел. Целыми днями. Снег шел так долго, что я уже забыл, когда этот снегопад начался. Я позабыл другие цвета, кроме белого и серого. Снег шел так долго, что облупившаяся кирпичная стена со всеми своими трещинами скрылась под белым покрывалом. Даже ночью мне приходилось толкать дверь Стеклянного Дома, чтобы нас не завалило снегом. Спустя все эти дни снега намело столько, что никто, кроме Везунчика и Дымка, не мог выйти наружу.
Когда солнце светило ярче, мы с Везунчиком и Дымком пробирались сквозь снеговые заносы на площадь в поисках еды. Тут больше не было ни киоска, где я покупал черный хлеб, ни лотка с сосисками. Книжный магазин закрылся на праздники, и лавка усатого дяденьки тоже была заперта.
Я рылся в мусорных баках на станции. "Как приятно быть в тепле, – думал я, доедая чей-то бутерброд. – Как хорошо быть там, где всегда светло".
– Ленинградский вокзал был не так уж и плох, – сказал я Везунчику, копаясь в последнем баке. – Не знаю, зачем Дымок привел нас сюда. – В животе у меня заурчало. – Люди тут злые, а еда в магазинах дорогая. – Я позабыл о чудесном Стеклянном Доме и об Ане.
Я сел на мраморный пол.
– Как мне прокормить нас? – спросил я у людей, нарисованных на стене.
Эти люди шли к чему-то прекрасному, чему-то сияющему. Они были здоровы, у них была новая одежда, дети держали родителей за руки. Глаза у них были серыми, как сталь. И все эти люди смотрели на что-то впереди. На что-то величественное.
Передо мной остановились коричневые сапоги. Коричневые сапоги на меху. Мех был такого цвета, как шерстка Ушастика. Над сапогами я увидел красное пальто. Красное пальто с черными пуговицами. Я сосчитал черные пуговицы: "Раз, два, три, четыре". Последняя пуговица была прямо под подбородком женщины с волосами цвета запекшейся крови. Какого цвета были волосы моей мамы? Такими? Или черными как вороново крыло? Или ярко-желтыми, как лимон?
Я покачал головой.
– Я не помню, – сказал я женщине. – Но я помню красное пальто. Она любила свое красное пальто.
Везунчик прижался ко мне, и я обнял его за плечи.
– Она… она потеряла черную пуговицу от своего пальто, а я нашел ее. И потом опять потерял.
– Мне очень жаль, – сказала женщина.
Я удивленно поднял голову.
– Вы что, видите меня? – спросил я.
Женщина кивнула, вытирая лицо. Она сунула руку в кожаную сумку, свисавшую с ее плеча, и достала оттуда пригоршню разноцветных купюр. Еще она вручила мне маленькую белую карточку с какими-то черными буквами.
Я разинул рот от изумления.
– Тут тебя покормят и дадут одежду, – сказала она, указав на карточку.
– Это сиротский приют? – нахмурился я.
Женщина покачала головой.
– Нет, это не приют.
Я почувствовал, что Везунчик напрягся. Пес тихо зарычал.
Мимо нас, лениво помахивая дубинками, прошли два милиционера в длинных серых шинелях и высоких черных сапогах.
Женщина подняла руку, подзывая милиционеров.
– Товарищи! – На руке у нее была белая перчатка. – Подойдите сюда, пожалуйста.
Я вскочил. У меня заболело лицо при воспоминании о том, как я ударился головой о ступеньку.
Может, я и не мог бегать так быстро, как в моих кроссовках – кроссовках, как у баскетболистов. Но все равно я бегал быстрее милиционеров. Мы с Везунчиком помчались вверх по лестнице. Вспомнив о том, что нужно быть вежливым, я оглянулся:
– Спасибо! – крикнул я женщине в красном пальто.
На улице уже сгустились сумерки. Мы с Везунчиком бежали вперед, не останавливаясь, вот только я все время оскальзывался на льду.
Успокоившись, мы отправились в лавку мясника. Я достал из‑за пояса пакет, в котором Аня принесла мне ботинки.
– Шесть сосисок и две самых лучших косточки, пожалуйста.
Везунчик облизнулся.