Затем мы отправились в продуктовый магазин, где продавалась всякая всячина. Я купил большую буханку хлеба, банку сардин и банку с маринованными овощами.
Подсчитав остаток денег, я посмотрел на противоположную сторону улицы, где располагалась дорогая кондитерская. На витрине красовались белые торты, украшенные красными завитками. До меня долетал нежный аромат горячих пирожков, сладкого печенья, булочек с корицей и цукатами и ватрушек. Я вспомнил, как тощая продавщица выгнала меня из кондитерской, увидев, как я роюсь в мусоре.
– Пошел вон отсюда, мерзкий маленький попрошайка! – кричала она, отгоняя меня метлой.
Дымок, как всегда, появился будто из ниоткуда. Понюхав мой пакет, он дернул меня за рукав.
– Ты прав, – согласился я.
Я перешел через дорогу, расправив плечи и не сводя взгляда с моей цели, в точности как те люди, нарисованные на стене станции. Везунчик и Дымок шли рядом со мной, словно мои солдаты.
Я открыл дверь. Звякнул колокольчик. Я чуть не разрыдался из‑за объявшего меня тепла и ароматов.
Тощая жадная продавщица уставилась на меня из‑за прилавка.
– Пошел вон отсюда, мерзкий прохвост! – рявкнула она. – Нечего мне тут покупателей своей вонью распугивать!
Я подошел к стеклу и ткнул пальцем в сторону ватрушек, манящих меня с подноса.
– Почем? – спросил я.
– Шел бы ты отсюда, – покачала головой женщина.
Я передал ей остаток денег. Продавщица осторожно пересчитала купюры, точно они были вымазаны крысиным пометом. Она перевела взгляд с моего лица на деньги, лежащие на прилавке.
Вздохнув, женщина достала из-под прилавка бумажный пакет и открыла дверцу стеклянного домика, в котором жили ватрушки.
– Одному Богу известно, у кого ты украл эти деньги, – пробормотала она.
– Я не краду. – Меня вдруг охватила злость. – Я никогда ничего не воровал!
Смерив меня взглядом, продавщица бросила в пакет две ватрушки, а затем швырнула пакет на прилавок, так что ватрушки едва не вывалились на пол.
Я успел подхватить свое сокровище.
– А теперь выметайся, – буркнула она.
Я выбежал за дверь, прокатился по ледяной дорожке на тротуаре. Я приплясывал, я хохотал, я махал руками, а вокруг кружила метель.
– Две ватрушки! – кричал я. – Две теплые ватрушки для невзрачного маленького мальчика! – пел я.
Мы с Везунчиком и Дымком помчались домой. Мы бежали сквозь пелену снега, а пакет с едой и великолепными ватрушками бил меня по коленям.
Когда снегопад прекратился, на Город обрушился пробирающий до костей холод. Оставшиеся от нашего кутежа сосиски замерзли на деревянной полке вместе с коркой хлеба. Вода в банке, которую я хранил на подоконнике, превратилась в лед.
На третью ночь этого похолодания мы с собаками – включая Дымка – сгрудились в одну кучу, стараясь согреться. Меня била мелкая дрожь. Старые газеты, которые я запихал в штаны и под свитер, шуршали.
– Наверное, уже наступил Новый год, – говорил я псам. – У нас нет елки, и мы не можем зажечь гирлянды, но свечи-то у нас есть.
Я прижался поближе к Везунчику. Ушастик устроился у меня в ногах.
– Мама и бабушка Инна на Рождество готовили вкуснейшую кутью.
Один из щенков заскулил во сне.
– Мама варила кутью в большой кастрюле на плите. И когда приходило время, бабушка Инна говорила: "Мишка, мне нужна твоя помощь". – Я погладил Бабулю по голове. – Я всегда помогал бабушке, – заверил я псов. – Мне нужно было помочь бабушке добавить в кутью правильное количество меда и фруктов. Бабушка говорила, что у нее уже старый язык и она не может толком распробовать, сколько меда нужно добавить. Ей нужна была моя помощь, чтобы определить идеальное соотношение меда в кутье.
Бабуля вильнула хвостом во сне.
Наш Стеклянный Дом был залит золотым светом. Блики плясали на покрытых изморозью стенах. Глаза у меня слипались. Я вспоминал тепло маминой кухни и золотые завитки меда в кастрюле с кутьей. Я больше не помнил маминого лица. Не помнил, какого цвета были ее глаза. Какого цвета были ее волосы. Но я помнил ее руки, ее прекрасные белые руки. Помнил, как ее рука сжимала деревянную ложку, размешивая кутью на плите.
Что-то разбудило меня. Лай. Зубы вцепились в мой свитер.
Я свернулся калачиком. Тут было тепло. Так тепло… Мне просто хотелось спать.
Отчаянный лай. Исполненный ужаса вой. Острые зубы сжимаются на моем запястье, на моей ноге.
Я выпрямился.
– Да оставьте же вы…
Я осекся, завидев языки пламени. Вокруг плясал огонь. Стеклянный Дом превратился в Дом Огня и Дыма.
Дымок…
Я поднялся на ноги. Собаки сгрудились вокруг меня, скуля. В их глазах читался испуг.
Дымок же бился в дверь, пытаясь выбраться наружу. Я подбежал к нему и толкнул дверь изо всех сил. Она почти не поддавалась.
– С той стороны навалило снега, – закашлявшись, выдохнул я.
Я толкал, толкал, толкал дверь. Дымок и Везунчик отчаянно пытались процарапать дверь когтями. Ушастик принялся рыть подкоп у двери. Снег оросился кровью. Мамуся и щенки смотрели на меня, и их глаза были в точности как у девочки со спичками из моей книжки.
Я оперся ладонями о колени.
– Я всего лишь маленький невзрачный мальчик, у которого нет мамы, – разрыдался я. – Мама…
Всхлипывая, я оглянулся. И тут я увидел тележку. Подбежав к тому месту, где мы спали и ели, я схватился за ручки тележки. Язык пламени лизнул мне спину. Упершись носками в землю, я крикнул:
– Раз-два!
И я швырнул тележку в дверь. Та немного приоткрылась, самую малость. Никто из нас не мог выбраться наружу.
В доме становилось все жарче. Дым резал мне глаза.
Схватив тележку, я разбежался. Искра упала мне на щеку. Запахло жженым волосом.
И вновь я уперся носками в землю – она стала мягче от жара – и начал молиться. Я молился маме, где бы она ни была, молился бабушке Инне, молился святым с деревянных икон, молился Господу и ангелам. Я надеялся, что они не спят этой холодной ночью и услышат мою молитву.
Стол, под которым мы спали, обрушился на пол, искры разлетелись во все стороны. Я дернулся вперед со всех ног, я бежал так, как может бежать пятилетний мальчик без кроссовок. Я врезался в деревянную дверь с такой силой, что перелетел через ручку тележки, ударился о дверь и навзничь упал в снег. Надо мной нависло звездное небо. Оранжевые и багровые искры, казалось, взирали на меня с изумлением.
– Сегодня ангелы не спят, – сказал я искрам. – Они приглядывают за нами.
Холодный влажный нос ткнулся в мою щеку. Язык лизнул меня в другую. Зубы сжались на моем рукаве.
Сев, я пересчитал свою стаю. Дымок, Везунчик, Ушастик, Бабуля, Мамуся, два щенка. Я сунул руку под свитер. Страницы из моей книги сказок были на месте.
Мы сидели в снегу и смотрели, как горит наш дом. Ярко, точно Жар-птица в ночном небе.
– Ну что, Дымок, – спросил я у сидящего рядом пса. – Куда нам теперь отправиться? Нашего дома больше нет. Женщины, которая торговала хлебом, нет. Продавца сосисок нет. Даже Ани нет.
Впервые с тех пор, как мы познакомились, Дымок прижал уши к голове. Я видел печаль в его глазах.
Я достал из кармана помятую белую карточку, ту самую карточку, которую мне два дня назад дала женщина на станции. В отблесках пламени я прочитал, что там написано. "Сестры милосердия".
Погладив Дымка по голове, я взял щенков на руки.
– Я о нас позабочусь.
Глава 24
Вадим
Вот так тем холодным январским утром мы с собаками оставили центр города, оставили большую площадь, оставили Аню. Мы сели на метро и проехали одну остановку, потом другую. Собаки следовали за мной, огибая спящих на полу и на лавках детей и взрослых бомжей. Я искал Пашу, Таню и Юлю, но не видел их. Я видел лишь грязные лица и протянутые в мольбе руки.
Устроив щенков в пакете поудобнее, я встал на эскалатор.
– Сестры милосердия… – прошептал я.
Выбравшись наружу, я подошел к дворнику, подметавшему улицу.
– Извините, вы не подскажете мне, где это находится?
Дворник посмотрел на карточку.
– Петровский бульвар, – буркнул он, отворачиваясь.
– Петровский бульвар, – сказал я псам. – Нам нужно найти Петровский бульвар.
Я попытался остановить кого-то, кто выходил из метро.
– Извините… Простите…
Но люди шли мимо меня. Наконец какая-то пожилая женщина в серой шали, услышав мой вопрос, махнула рукой.
– Пройди три квартала в ту сторону, – выдавила из себя женщина и скрылась в недрах метро.
В ту сторону мы и отправились. Щенки тихонько поскуливали в пакете. Мы шли мимо присыпанных снегом мусорных баков, мимо спящих в подворотнях бомжей, мимо дремлющих собак, мимо пустых бутылок, разбросанных на тротуаре.
– Тут не так красиво, как на той большой площади, – сказал я, ожидая, пока Бабуля догонит нас.
Наконец мы нашли Петровский бульвар и низкое коричневое здание с выцветшей надписью "Сестры милосердия" над входом. На двери когда-то были нарисованы крылья, но краска почти облупилась.
Света в окнах не было. Я толкнул дверь. Тут было заперто.
– Может, они спят, – сказал я Везунчику.
Я постучал по нарисованному крылу. За дверью было тихо. Я замолотил в дверь кулаками. Она не поддавалась.
Опустившись на колени, я прижался головой к двери.
– Пожалуйста… – молил я крылья.
– Сегодня их тут нет. Рождество ведь. – На тротуаре посреди кучи лохмотьев с некоторым трудом можно было различить мальчишку.
– Сегодня Рождество?
– Конечно, глупый. Сегодня седьмое января. – Мальчик склонил голову к плечу. – Ты что, не знаешь, какой сегодня день?
Я покачал головой. Я давно уже не знал, какой сегодня день.
– Они вернутся завтра?
Пожав плечами, мальчик почесал шрам у себя на щеке.
– Кто знает? Может, да, а может, нет.
У меня каждую косточку в теле ломило от разочарования. Я не помнил, когда в последний раз ел или находил пищу для моих собак. Я не помнил, когда мне в последний раз удавалось по-настоящему согреться.
– Что у тебя в пакете? – спросил мальчик в лохмотьях.
Я прижал щенков к груди.
– Ничего. Просто вещи.
Один из щенков – это была девочка – высунула голову из пакета и заскулила.
– Щенки! – охнул мальчик. Он подбежал к порогу, на котором я сидел. – Можно посмотреть?
Мамуся и Бабуля подобрались ко мне поближе, недоверчиво присматриваясь к мальчику. Тот протянул руку к щенкам. Мамуся зарычала.
– Это Мамуся. Она с тобой еще не знакома и потому не позволит тебе трогать своих малышей.
Убрав руку, мальчик кивнул.
– Она молодец, раз так защищает своих детенышей.
Щенки заскулили от голода.
– Сколько их? – спросил мальчик.
– Двое. Было трое, но один умер.
Мальчик опять кивнул.
– Моя подруга Янина тоже умерла…
Я сунул руку в пакет и погладил щенков, чувствуя их ребра под кожей.
– Они голодны. Мне нужно найти нам еду.
Мальчик вскочил на ноги и ткнул пальцем себе в грудь.
– Я лучше всех умею находить еду, вот увидишь! – воскликнул он. – Пойдем!
И мы с псами побрели вслед за тощим мальчиком в лохмотьях, оставив дом сестер милосердия позади. К тому времени, когда солнце зависло прямо у нас над головами, мы собрали в мусорных баках за магазинами достаточно еды, чтобы все наелись.
Мальчик устроился на канализационном люке.
– Меня зовут Вадим, – сообщил он. – А тебя как?
Я погладил Бабулю по голове.
– Песик.
– Мама назвала тебя Песиком? – рассмеялся Вадим.
– Нет, не мама. – Я пожал плечами.
Мальчик глубоко вдохнул, закрыл глаза и рыгнул – я еще никогда не слышал, чтобы кто-то делал это так громко. Я рассмеялся.
– Попробуй, – посоветовал Вадим. – Нужно глубоко-глубоко вдохнуть и проглотить побольше воздуха.
Я закрыл глаза и сделал так, как он говорил.
– А теперь выпусти воздух наружу.
Я так и сделал.
Мы расхохотались.
Мимо шли люди, а мы все хохотали и хохотали.
– Я король отрыжки! – провозгласил Вадим.
– Нет, это я король отрыжки! – крикнул я.
Вадим пихнул меня в плечо. Я пихнул его в ответ. Встречаясь с Аней, я видел, что так играли мальчишки на школьном дворе.
– От тебя воняет, – ухмыльнулся Вадим.
– Я король вони, – заявил я.
– Мы короли отрыжки и вони, – хором прокричали мы.
Небо стало серым, точно несвежая простыня. Повалил снег.
– Пойдем, – мотнул головой Вадим.
Сестры милосердия праздновали Рождество, а нам с собаками некуда было податься, и потому мы последовали за Вадимом глубоко под землю, к огромным трубам отопления, лежащим во чреве Города.
В этом подземном мире жили дети. Некоторые родились в Городе, но большинство приехало сюда на поездах и электричках.
– В моей деревне есть было нечего, только куриный корм, – хвастался один из мальчишек, устроившись на трубе.
– В моей деревне есть было совсем нечего, только пыль, – хвасталась девочка в розовой футболке. На футболке была изображена большая ухмыляющаяся мышь.
– А в моей деревне, а в моей деревне есть было совсем нечего, только снег, – сказал высокий мальчик с темными глазами. Временами он подносил ко рту пакет и делал глубокий вдох. Он напоминал мне Пашу.
Два маленьких мальчика дурачились на полу, катаясь по мусору. Другой малыш играл с крошечной игрушечной машиной. Кто-то передал мне бутылку. Не раздумывая, я отпил.
– Фу! – Я выплюнул омерзительную жидкость.
Все рассмеялись.
– Он совсем еще несмышленыш на улицах, – сказал кто-то.
– Никакой я не несмышленыш! – возмутился я. – Мне пять лет, а весной будет шесть.
– Не в этом смысле, – пояснил Вадим. – Они имеют в виду, что ты ничего не смыслишь в уличной жизни.
– Неправда. – Мне казалось, что я уже давно живу вот так.
– И сколько же ты живешь на улице? – осведомился бритый наголо высокий мальчик.
Я пожал плечами.
– Когда он привез меня в Город, снега еще не было. Стояла теплынь, и весь день было светло. Я собирался идти в школу.
– Ха, – фыркнул мальчик, раскуривая сигарету. – Всего пару месяцев. Я тут уже несколько лет живу.
– И я! – звонко, точно колокольчик, воскликнула девочка.
– Я тут уже два года, – сказал другой мальчик. Очень маленький мальчик, меньше меня. С этими словами он свернулся на куче грязных тряпок и заплакал.
Над трубами плясало пламя свечей, на стенах подрагивали тени. Возня двух мальчишек, игравших на полу, переросла в настоящую драку.
– Ты зачем меня по башке стукнул? – вопил один из них.
– Я не нарочно! – оправдывался другой.
– Ненавижу тебя, ненавижу! – не унимался первый.
Я забрался в дальний угол вместе с Мамусей, щенками, Бабулей и Ушастиком. Дымок и Везунчик не пошли за нами под землю. Мамуся нервно косилась на детей, кормя своих голодных малышей.
Из‑за желтого пламени свечей лица детей казались дикими, а глаза – пустыми.
– Завтра мы вернемся к сестрам милосердия, – пообещал я псам. – Зато сейчас нам тепло и мы сыты.
Вадим воровал. Он воровал из магазинов, воровал у прохожих, воровал даже у нищих и бомжей. Он воровал, чтобы прокормить себя и нас, это правда, но на самом деле он воровал, потому что мог.
– Нужно воровать, – говорил мне Вадим.
День стоял холодный, мороз сжимал нас в своем ледяном кулаке.
– Я не могу воровать, – отнекивался я.
– Я тебя научу, – настаивал Вадим. – Я царь воров всей России! – смеялся он.
Чтобы доказать свою правоту, он подкрался к женщине, стоявшей на остановке, и вытащил что-то из ее сумки.
Вернувшись, он бросил мне книгу.
– Вот. Теперь она твоя, – сказал он.
Я пролистал страницы маленькой книжонки. Там не было картинок, зато было много незнакомых слов. Мне такая книга не пригодилась бы.
Съежившись, я пополз к той женщине, стараясь казаться маленьким, словно мышонок. Я как раз укладывал книжку в ее сумку, когда к остановке подъехал автобус. Женщина нагнулась за своей сумкой – сумкой с книжкой, – а я еще не убрал руку.
Ее глаза расширились.
Я остолбенел.
– Вор! – завопила она. – Мерзкий маленький воришка!
Женщина замахнулась, ее черная блестящая сумка взлетела над моей головой. Я сжался в комочек на мостовой, ожидая, когда на меня обрушатся небеса.
И тут чья-то рука схватила меня за шиворот и вздернула на ноги.
– Беги! – скомандовал Вадим.
Глава 25
Сестры милосердия
И мы побежали. Мы бежали, бежали, бежали, оскальзываясь на оледенелых тротуарах, ловко прокатываясь по ледяным дорожкам. Ушастик и Везунчик бежали вслед за нами. Мы бежали до тех пор, пока у нас не заболели ноги. Тогда мы повалились, и вышла куча-мала из мальчишек и псов.
– Ну ты и псих! – хохотал Вадим. – Она прибила бы тебя той сумкой!
У меня глаза слезились от холода, смеха и слов "Мерзкий маленький воришка!".
– Она бы мне голову снесла! – Я вытер уголки глаз. – Но ты меня спас.
– Да, и твоя голова катилась бы по улице и кричала: "Помогите, помогите, я, кажется, что-то потерял!"
За нами распахнулась дверь.
– Мальчики! Эй, мальчики! Что…
Вадим вскочил и помчался прочь еще до того, как женщина успела договорить.
А вот меня что-то удержало. Я опустил ладонь Везунчику на загривок и уставился на женщину, стоявшую возле облупившейся двери с нарисованными крыльями.
– Вы сестра милосердия? – спросил я.
– Да. Последняя из них, – сказала она. – Похоже, тебе милосердие не повредит.
Я поковырял носком ботинка снег, держась поближе к Везунчику.
– Заходи, мальчик. У меня нет времени.
В доме сестер милосердия было темно, холодно и тесно. Псы прижались к моим ногам и заскулили.
Сестра милосердия схватила меня за плечо. Ее пальцы впились в мою кожу, словно когти. Она покрутила меня, осматривая.
– Ничего от него не осталось, – бормотала сестра милосердия себе под нос. – Ничего. Сколько тебе лет, дитя?
– Пять, – ответил я.
– Господи, помоги нам. – Она покачала головой. – Они все младше и младше… Я полагаю, нет смысла спрашивать, есть ли у тебя родители и где они?
Я покачал головой.
– Я так и думала. – Сестра вздохнула. – Их никогда и не бывает. – Она закашлялась. Ее кашель напоминал скрежет ржавых кандалов. – Но что делать? Что уж тут поделаешь? Ладно, начнем с главного. – Женщина потащила меня за руку в следующее помещение.
В углу стояла большая ванна. Над ванной нависал кран.
– Снимай всю одежду. – Сестра принялась набирать в ванну воду.
Ванна. Я не помнил, когда в последний раз купался.
Я снял свитер, футболку и штаны. Старые газеты, с помощью которых я спасался от холода, полетели на пол, точно осенние листья. Страницы из книги сказок тоже упали на пол. Я снял роскошные ботинки, которые подарила мне Аня, и вытащил мокрые обрывки газет – я запихал их в носки ботинок, чтобы те не сваливались у меня с ног.
Женщина повернулась ко мне. Над ванной поднимался пар.