Тошнота усилилась, но голове стало легче. Попросил ещё. Когда напился, стал объяснять, что меня ночью ограбили. Снял с пальца кольцо и знаками попытался объяснить, что хочу обменять его на одежду и обувь. Пастухи долго разглядывали кольцо, пробовали его на зуб, спорили, наконец, принесли грязный, рваный плащ и сандалии. Я стал торговаться, просить, чтобы меня ещё и накормили. Прошло не меньше часа, пока они меня поняли. Тот же мальчишка принёс лепёшку, кусок овечьего сыра и чашку молока. Заставил себя поесть, потом лёг в тени, чтобы придти в себя после вчерашней пьянки. Пастухи внимательно следили за мной. Это был мучительный день, мухи и слепни не давали покоя, голова трещала, тошнило, вот когда я понял, как тяжело умирать на кресте. Намучившись до исступления, я уснул. Проснулся оттого, что кто то шарил руками по моему телу. Я открыл глаза и увидел старшего из пастухов. Он вынимал из кармана куртки, спрятанное мною золото. Я попробовал встать, но мои ноги были связаны, а мои руки крепко держали сильные молодые пастухи. Увидев, что я проснулся, они сорвали с меня куртку и рубашку, потом кожаными ремнями притянули руки к телу. Забрав моё золото и одёжду, довольные пастухи ушли в шатёр, бросив меня на съедение слепням. Отогнать их я не мог, пользуясь этим, они облепили меня с ног до головы. Тень ушла, солнце палило нещадно, очень хотелось пить. Казалось, что время остановилось, я лежал и с нетерпением ждал медленную, мучительную смерть. Пастухи спланировали иначе. Они сначала ограбили, а потом продали меня, проезжавшему мимо купцу еврею. На следующее утро, началось моё путешествие с караваном верблюдов. Шагая по раскалённому песку, я потерял счёт дням. Два раза в день хозяин кормил рабов чёрствыми лепёшками и поил водой. На такой суровой диете я быстро похудел, ходить и дышать стало легче. Постепенно прошли вялость и нестерпимая боль в мышцах рук и ног. К своему удивлению, я стал чувствовать себя сильнее и моложе. Знание боевого самбо помогло мне завоевать непререкаемый авторитет среди рабов. Стража и те побаивалась меня. Наш хозяин любил выпить, напивался, как Лот, до бесчувствия. К тому же он был похотлив, как козёл. Уводил на ночь молодых и красивых рабынь в свой шатёр и насиловал. Одной из его жертв удалось украсть кинжал. Когда хозяин и стражники, напившись, уснули, она разрезала верёвки, которыми связывали нас на ночь, мы разоружили стражников и хозяина. Дрожащих от страха за свою жизнь, заставили раздеться и нарядиться в наши обноски. Через несколько дней по дешёвке продали, проходящим купцам, как братья Иосифа. С тех пор я, командуя шайкой разбойников, наводил ужас на купцов, грабил караваны и пастухов. Римляне сбились с ног, разыскивая меня, пока я сам добровольно не написал на себя донос. Но я ошибся. Меня не распяли, а освободили, по требованию толпы. Понтий Пилат умыл руки. Встретиться с Христом я так и не смог. От отчаяния вернулся к своим разбойникам, что дальше делать не знал. В первую же ночь после освобождения из тюрьмы, меня разбудил Миша Коган. Он торжествовал, видя моё отчаяние. Наполнив два кубка принесённым с собой вином, сказал: Давай выпьем за воскресение Христа. От такого тоста я отказаться не мог. Выпил до дна и погрузился в чёрную бездну. Проснулся на кровати в гостинице. Миша крепко спал на своей. Я лежал, стараясь понять было ли всё сном, или произошло наяву. Хотел разбудить Мишу, чтобы выяснить всё у него, потом раздумал. Стараясь не шуметь, поднялся, собрал вещи и пошёл сдавать билет. В Израиль не поехал. Решил вернуться в родное село. Триста тысяч долларов деньги небольшие, но для того, чтобы поставить на ноги один колхоз вполне достаточные. После того, как я в древней Иудее был главарём нищих, сражался с римскими солдатами и разговаривал с Пилатом, нынешние бандиты, менты и чиновники меня не пугали. Нельзя позволять злу победить добро. Иначе жизнь будет, как в 66 сонете Шекспира:
66
Устав, взываю к смерти: – Нет терпенья!
Достоинство с рожденья в нищете,
Нарядное ничтожество в веселье,
О вере забывают в суете.И почесть воздают не по заслугам,
И добродетель век, глумясь, растлил,
И совершенство оболгали слухом,
И мощь правитель в немощь превратил,И власть лишила голоса искусство,
И знаниями блажь руководит,
И дурью честность нарекло холуйство,
И зло добру прислуживать велит.Устав так жить, ушёл бы я до срока,
Боюсь, любовь оставить одинокой.
Только Любовь к ближнему способна ещё победить зло торжествующее в этом мире.
Непобедимый
Я – молодой, гнедой рысак, названный матерью Игоге, людьми за то, что выиграл все скачки в которых участвовал, Непобедимым. В состязаниях закалился, научился не щадя своих сил, бороться за победу и побеждать. Привык к репортёрам, сиянию фотовспышек, многолюдью и шуму стадионов. Но людская суета раздражает меня. С нетерпением жду ночи, когда, оставшись в стойле один, могу вспоминать своё детство. Во сне часто вижу маму, стоящую по колено в траве, сверкающей от капелек холодной, утренней росы. Под золотыми лучами, поднимающегося в синее небо солнца, она казалась отлитой из червонного золота. Тонконогая с длинной, гибкой шеей, чёрной развевающейся по ветру гривой и хвостом она была самой красивой, самой доброй, самой лучшей мамой на свете. Я любил смотреть в её большие, тёмные, наполненные нежностью глаза. От тепла маминого взгляда моё сердце наполнялось сладкой истомой, ноги сами пускались вскачь, я начинал бегать и прыгать от радости. Мама улыбалась, глядя на мои прыжки, и тихо ржала голосом нежным, как журчание речки. Это были лучшие минуты моей жизни.
Тогда рядом со мной находились мои друзья: белая, черногривая подружка Игого, любопытная и смешливая, она была самой красивой девочкой в табуне и рыжий друг Игего – храбрый и быстрый, как молния. Вначале мы боялись отходить от своих мам далеко. Повзрослев, осмелели, начали бегать втроём, с весёлым ржаньем толкая друг друга боками. Подружку старались задевать осторожно, чтобы не сделать ей больно. Пахучий, степной ветер гонялся за нами, хватал за хвосты, цеплялся за гривы. Играясь с ним, мы старались бежать ещё быстрее. Заметив это, взрослые лошади тревожно ржали. Они всё время боялись, что кто-нибудь из жеребят споткнётся о кочку и поломает ногу. В нас страха не было. Мы веселились, бегая по густой, сочной траве, мимо высунувшихся из нор сусликов. Зверьки были очень смешными! Сядут у норки, замрут, как столбики, и пересвистываются с соседями, пока мы не напугаем их своим топотом и ржаньем Я и мой друг бегали быстро, Игого не успевала за нами, приходилось замедлять бег. Мы старались делать это незаметно, чтобы она не обиделась. Когда наша троица подросла, мамы решили закалять нас. Ранним утром выводили на росистую траву и заставляли кататься по холодной росе с боку на бок. По лошадиному поверью, это прибавляло сил, здоровья и резвости. Я чувствовал, что мои мышцы крепнут, копыта кажутся легче, бегаю всё быстрей.
В полдень табун спешил на речку. Жеребята с разбегу забегали в воду, обдавая друг друга прохладными брызгами воды. В жаркий полдень это было так приятно! Купаясь, мамы учили своих детей плавать. Из всех жеребят я оказался самым способным. Когда первый раз поплыл, мама громко ржала от радости. Игого не хватало смелости, зайдя на глубину, пугалась и снова выходила на мелкое место. Увидев, что я плыву, Игего решительно кинулся в воду и то же поплыл. Только тогда, осмелев, решилась поплыть и наша подружка. Весело было на речке. Одно было плохо, сильно надоедали мухи и оводы. Лошади не успевали отмахиваться от них хвостами. Жужжащие, злые оводы очень больно кусались, приходилось убегать в степь, где на ветру, их было меньше. Проголодавшись, жеребята бежали каждый к своей маме и пили пахучее, тёплое, сытное молоко. Мамино молоко самая вкусная еда, которую мне приходилось есть. Ни овёс, ни хлеб, ни сахар сравниться с ним не могут. Чем больше мы росли, тем интересней становился мир вокруг нас.
Однажды, на прогулке, я показал друзьям на линию, соединяющую землю с небом, мама называла её горизонтом:
– Давайте добежим до этой линии и посмотрим, где она нарисована на небе или на земле. Друзья, не раздумывая согласились. Побежали наперегонки, ничего не сказав взрослым лошадям. Бежали долго, убежали так далеко, что перестали видеть наш табун, но горизонт к нам так и не приблизился. Синее небо почернело. Сердитые, лохматые тучи закрыли солнце. Стало мрачно, как вечером в сумерках. Тучи принялись ссориться, толкаться боками и громами рычать друг на друга. Игого испугалась, начала хныкать и проситься домой. Посоветовавшись, мы решили вернуться, но не знали куда идти. Ветер расчесал траву. Наши следы пропали. Как найти дорогу к табуну мы не знали. Гром с грохотом бегал по тучам от одного края неба до другого, отгремев прятался за горизонтом. То и дело сверкали молнии. Они вылетали из туч, ударившись о землю ломались и гасли. Смотреть на них было очень страшно. И я, и друзья впервые видели грозу. Игого дрожала от страха, плакала и звала маму. Мы старались её успокоить, закрыть собой от холодного ветра, но тут пошёл дождь. Струи, как плети хлестали нас по спине и бокам, спрятаться от них было некуда, стояли, прижавшись друг другу, не зная, что делать дальше. Игого плакала всё громче, мы стараясь утешить её, обещали, что если найдём свой табун, то больше никогда не будем убегать без разрешения, во всём слушаться наших мам. Когда все трое промокли и до дрожи замёрзли, вдалеке послышались голоса пастухов, они громко звали нас по именам. Я услышал их голоса первым и стал ржать в ответ, друзья присоединились ко мне. Пастухи, услышав крики, быстро нашли нас. Женщина – пастух спрыгнула на землю, подбежала, обняла каждого. Нарадовавшись, она села на свою лошадь и мы поскакали домой. Пока бежали, гроза закончилась. Гром перестал сердиться на нас, на бегу все быстро согрелись.
Когда голодные и усталые вернулись в табун, мамы с радостным ржаньем кинулись к нам, обнюхали, накормили и отругали. После этого они несколько дней не отпускали нас ни на шаг от себя. Постепенно история с поиском линии горизонта забылась. Но любопытство не давало нам покоя, захотелось посмотреть, куда прячется солнце на ночь. Идти в темноте одним было страшно, поэтому я попросил маму пойти с нами. Она позвала других мам и рассказала в чём дело. Они долго смеялись, потом объяснили, что дойти до этого места, как и до линии горизонт нельзя. Оно постоянно убегает, чтобы никто не мешал солнцу отдыхать. Мы поверили и никуда не пошли. Много удивительного в жизни. Каждую ясную ночь звёзды, как цветы в степи, распускались на чёрном небе. Наши пастухи часто поглядывали на них, особенно, когда устав светить, они, сверкая падали на землю. Женщина показывала пальцем на такую звезду и взволнованно говорила мужчине: Быстрей загадывай желание! Вечерами люди любили по долгу сидеть у костра. Это такой большой, красивый и тёплый цветок. Его лепестки шевелятся, как живые, прыгают вверх в чёрное ночное небо, хотят допрыгнуть до звёзд. Питаются костры дровами – сухими кусками деревьев, ветками. Однажды я попробовал понюхать живой цветок, но он больно укусил меня за губы, с тех пор я близко к кострам не подхожу. Любуюсь издали. Даже темнота убегает от пламени. Чёрные тени шевелятся в стороне от огня, ждут, когда цветок увянет. Люди не боятся жара костра, любят подолгу сидеть рядом, глядя на бесшумно пляшущее пламя. Без еды из веток, оно становятся всё слабее, а потом совсем пропадает, наверное, прячется в землю. От костра остаются только маленькие звёздочки, люди зовут их угольками, потом и они гаснут, превращаясь в золу.
В играх летние дни проходили быстро. Я и мои сверстники подросли. Наступил день, когда маминого молока нам стало не хватать. Научились есть траву. На речке, куда мы прибегали попить воды и искупаться, всегда были мальчишки. Они купались, загорали лёжа на песке, ловили рыбу на перекате. Это такое место, где речка становится мелкой. Вода по перекату бежит быстро, волны скачут по камешкам, как табун по степи. Ребята угощали нас хлебом – очень пахучим и вкусным, особенно, если он был посыпан солью. Потом расчёсывали гривы, чистили шёрстку, гладили по шее и бокам. Жеребята замирали от удовольствия, когда тёплые пальцы мальчишек скользили по шее, чесали за ушами, от этого по коже начинали бегать мурашки. В благодарность за ласку, позволяли ребятам залезать в воде на спину и плавать, держась за гриву. С каждым днём наша дружба с рыбаками становилась всё крепче..
Потом пришла осень. Дожди стали чаще, ночи холоднее. Утром вместо росы на траву ложился белый, как соль иней. Мамы всё реже волновались, когда подросших детей не было рядом с ними. Я стал замечать, что мой друг сердится, если я убегаю вдвоём с Игого, да и у меня портилось настроение, когда она убегала с ним. Ревность приводила к ссорам, мы начали толкать и даже кусать друг друга. Нашу подружку это не волновало. Она не выделяла никого из нас. Пришлось смириться и перестать ссориться между собой. При этом мы продолжали ревниво следить, чтобы жеребята – сверстники близко к Игого не приближались. На смельчака налетали вдвоём, толкали и кусали, пока не убегал. За лето трава под жарким солнцем выгорела, ковыль поседел, деревья у речки пожелтели. Тучи всё чаще хмурили небо, поливая землю мелким дождём. Начались морозы. Лужи замёрзли, ходить по ним стало опасно. Ноги скользили, разъезжались, чтобы жеребята не падали на льду, их всех подковали. К копытам прибили железные подковы с шипами. Железные шипы не давали ногам скользить, мы снова стали бегать уверенно.
С приходом морозов пастухи перегнали табун в конюшню. Нас поселили отдельно от мам. Самые маленькие из жеребят первое время плакали, потом привыкли. Днём нас выгоняли побегать, в загон. Однажды, выйдя из конюшни, мы замерли от удивления – мир вокруг стал белым. Так я увидел первый в моей жизни снег. Сначала боялся наступить на него, но, увидев, что лошади постарше идут смело, пошёл за ними. Снег мне понравился мягкий, пахучий, как свежеиспеченный хлеб, он во рту превращался в холодную воду. Им можно было напиться. Бегать по утоптанному снегу было скользко, как по замёрзшим лужам. Снова пригодились подковы, мы бегали по снегу, не падая. Всю зиму ночевали в конюшне. Днём находились на улице в загоне. Морозный воздух бодрил, прибавлял сил. Мы гуляли втроём, нам было хорошо, спокойно. В марте солнце осмелело, стало светить дольше, лучи потеплели. С крыш закапали, зазвенели колокольчики капели. Высунули свои острые, любопытные носы сосульки. Снег потемнел, осел, стал серый и некрасивый. Появились проталины. С каждым днём их становились всё больше. От снега остались только белые пятна. Потом пропали и они. Солнце светило всё ярче, появилась вкусная, сочная травка, деревья покрылись нежно – зелёным пухом первой листвы. Мы надеялись, что нас снова выпустят на свободу в табун. Думали, что скоро снова начнутся купанья в реке, встречи с мальчишками рыбаками. Однажды вокруг загона собрались чужие, любопытные люди. Молодых рысаков стали по одному выводить в загон, люди с любопытством осматривали их, человек с молотком стучал по столу и новые хозяева уводили жеребят. Они шли, понурив голову, оглядывались и грустно ржали. Я упирался, не хотел уходить от своих друзей, но конюх заставил выйти из конюшни в загон. Осмотрев, увёл с собой невысокий, худой человек. Все звали его Михаилом. Он покупал, потом тренировал лошадей для скачек. Меня загнали в фургон и отвезли в конюшню на ипподроме. Она была уютной: тёплой, светлой, но это не радовало, сердце тосковало.
Я долго не мог забыть родной табун, бескрайний простор степей с неуловимым горизонтом, звёздную тишину ночей и спящих у костра пастухов. Боль пронзала сердце, когда вспоминал нежную алость зорь и задиристый, пахнущий сеном летний ветер. Без верного друга и любимой подруги жизнь потеряла смысл. Есть, и пить не хотелось. Встревоженный моей грустью хозяин не отходил от меня. Чистил щёткой, расчёсывал гриву, предлагал хлеб и сахар, но я отворачивался. Только совсем обессилев, согласился попить воды. Миша обрадовался, насыпал в кормушку свежего овса. Я неохотно поел. Когда моя тоска постепенно прошла, обрадованный тренер вывел меня на стадион, где, бегая по кругу тренировались молодые рысаки. Очень захотелось присоединиться к ним. Хозяин, заметив это, засунул мне в рот железку – удила. Потом я узнал, что у людей это называется взнуздать коня. От возмущения начал дёргать головой, но от железки губам стало больно, я понял – нужно терпеть. Оказалось, что это, было только подготовкой к главному. Пока я от ярости грыз зубами узду, Миша ловко запрыгнул мне на спину и крепко обхватил ногами бока. Оскорблённая гордость и обида заставили меня подняться на дыбы, но сбросить человека со спины не удалось. Рванувшись с места в карьер, стал кидаться из стороны в сторону, но человек не испугался. Я резко останавливался, падал на землю, хозяин дёргал за узду и заставлял меня снова и снова вставать на ноги. Наконец я понял, что мне от Миши не избавиться, пришлось покориться. В благодарность человек долго гладил меня по шее, угощал сахаром и хлебом с солью.
Постепенно я убедился, что Миша хочет мне только добра. Научился бегать по кругу, понимать команды, данные голосом, движением ног и рук, узнал когда нужно ускорять, когда замедлять бег. Тренировки сблизили нас. Теперь, когда Миши долго не было рядом, я начал скучать, у меня портилось настроение. По утрам ждал его с нетерпением и радостно ржал, услышав знакомые шаги. Перед каждой тренировкой хозяин угощал меня хлебом и сахаром. Когда я научился понимать Мишу с полуслова, он начал развивать во мне выносливость, постепенно увеличивая дистанцию. Я бегал по дорожкам ипподрома всё больше и больше кругов. Чувствовал, как мышцы наливаются силой, как с каждым днём бегу всё быстрее. Когда хозяин бывал мной доволен, он улыбался, гладил по шее и угощал сахаром. Обрадованный его вниманием, я старался бегать ещё быстрее. В упорных тренировках прошло несколько месяцев.
Наконец наступил день скачек, для молодых жеребцов. Я видел, что Миша волнуется, его волнение передалось мне. Ночью плохо спал. До самого утра снилась степь, мама и мои друзья. Предчувствие и сон не обманули меня, на ипподроме я увидел своих друзей. Они то же участвовали в этих скачках. Игого стала ещё красивее. При виде её моё сердце запрыгало, как жеребёнок на лугу, я заржал и рванулся к ней. Миша с удивлением взглянул на меня, но побежать к ней не дал. Он не понял в чём дело. Мой друг Игего вырос, окреп, превратился в высокого, сильного скакуна. Друзья увидев меня, радостно заржали, но наездники не дали нам сойтись вместе. Мы любовались, друг другом издалека. Оказавшись близко, ржали, перекликались вспоминая степь и детство, проведённое в табуне.