- Под наркозом делают? - спросила я у толстой немолодой бабы, из последних сил придавая голосу естественность.
- Ну ща, под наркозом! - ответила она, шумно зевая.
- А как же? - испугалась я.
- Скажи спасибо, если новокаин вколят. - Баба посмотрела на меня, увидела про меня все и отвернулась с отвращением и фразой: - Молоко на губах не обсохло, а туда же!
- А почему они так кричат, если новокаин колют? - повернулась я к молодой женщине в романтических серьгах.
- Потому что новокаин не на всех действует, - улыбнулась она. - Ты поменьше анализируй, сиди и считай слонов.
- Каких слонов? - взмолилась я, ощущая полную безграмотность и недостойность своего пребывания в одной очереди со взрослыми и опытными.
- Ну, так же, как когда не спится, говори про себя: "Один слон да один слон - два слона, два слона да один слон - три слона, три слона да один слон - четыре слона". Как до тысячи слонов досчитаешь, так и аборт кончится, если, конечно, без осложнений.
На двадцать седьмом слоне выкрикнули мою фамилию.
- Тебе сколько лет, детка? - спросил в операционной пожилой армянин в халате с короткими рукавами, скрестив на груди мощные руки, покрытые мощной шерстью.
- Восемнадцать.
- Первый аборт?
- Первый.
- Не хочет жениться?
- Хочет, просто научная карьера и дети, - вякнула я, чтоб потянуть время.
- Мать есть?
- Есть.
- Кем работает?
- Врачом.
...- он длинно выматерился по-армянски. - Я не буду тебя сегодня чистить. Первые аборты часто кончаются бесплодием. У тебя целая ночь, чтобы подумать. Я хочу, чтобы ты хорошенько подумала.
Я посмотрела на него с собачьей благодарностью и сказала:
- Я подумаю. И имейте в виду, у меня аллергия на новокаин, - это было грамотной ложью, которой меня обучила маман, вместо того, чтобы обучить предохранению. - Мне можно только под общим наркозом.
- Мы не делаем под общим, но за то, что ты меня послушалась и согласилась подумать, я лично договорюсь с наркологом из другого отделения.
Я выпорхнула из операционной, сияя, и очередь проводила меня тяжелыми больными взглядами. Конечно, я не думала ни о чем, кроме того, что под наркозом ничего не увижу и не услышу, я была обычным нравственным недомерком, и стоимость жизни, которую собралась убивать, ассоциировала только с собственным физическим дискомфортом. Но я делала это в компании людей, приучивших меня к тому, что "так надо", и готова была разделить с ними ответственность.
- Вернулась? - спросил армянин с неприязнью.
- Вернулась, - пролепетала я.
- Как знаешь, вчера это было на моей совести, сегодня - уже на твоей.
Больше я ничего не помню, кроме того, что потом в палату пришел жених, и мы, обнявшись, гуляли под дождем, не предполагая, что это может быть опасно. Потому что самое страшное было позади и можно было готовиться к свадьбе, веселиться, мотаться по кабакам на деньги, присланные в качестве свадебного подарка. Можно было любить друг друга и пробовать в качестве партнера жизни вдвоем, которая называлась браком, но по сути была подростковая радость жить без родителей. Казалось, что я заплатила за право выйти замуж существу в белом халате по имени гинеколог, сторожащему вход во взрослую жизнь.
- Опять, что ли, беременна? - через несколько месяцев спросила страшная тетка во все той же поликлинике и во все том же присутствии маман в белом халате, который уполномочивал ее ходить во все кабинеты без очереди, но не уполномочивал на просветительские жесты по отношению к взрослой дочери. - Опять токсикоз, опять резус отрицательный, пишу направление на аборт.
- Не надо направления, - тихо, но твердо сообщила я.
- И что ж ты собираешься делать?
- Рожать ребенка.
- Да ты что? - удивилась тетка так сильно, как будто я была мужского рода. - И кого же ты мне родишь, такая худая, такая бледная, с таким гемоглобином?
- Я не вам буду рожать, а себе, - начала было я, но маман, понимая, что я уже выросла из судороги страха в кабинете гинеколога и начинаю хамить за прошлое, настоящее и будущее, застелилась мелким бесом:
- Решила рожать, что с ней сделаешь! Я хотела, чтоб вы ее наблюдали, а то наш участковый совсем мальчик, студент.
- Да он студентом и умрет, малахольный, в бабу толком залезть не может, не знаю, как уж он своей жене ребенка сделал, - ответила. - Порядок есть порядок, наблюдать должен он...
Молодой гинеколог выглядел чуть постарше меня, мы были смущены, как пионеры, которых в наказание голыми поставили друг против друга.
- Материнство - это очень ответственный шаг, - сказал он, густо покраснев, заполняя медицинскую карту круглым детским почерком.
- Ага, - ответила я.
- Вас уже кто-нибудь осматривал? Тогда я вас осматривать не буду.
- Ага, - ответила я.
- Вот направление на анализы. Чувствуете себя плохо? Вот больничный.
- Ага, - ответила я.
- В пятницу я читаю лекцию для первородящих, ну, в ней ничего такого. Единственное, что полезно, - это, когда начнутся схватки, надо массировать себе вот здесь, - он задрал халат, повернулся ко мне спиной и начал мощными кулаками растирать свои джинсы вокруг копчика.
- А как же там массировать, если лежишь на спине? - удивилась я.
- Не знаю, нас так учили.
Беременность давалась нелегко, меня ежедневно выворачивало до полудня, я кидалась на людей, как человек, вернувшийся с войны, и читала классику, чтобы ребенок родился высокоинтеллектуальным. Однако вся классика оказалась набитой страшилками и пугалками, и что бы я ни начинала читать, там немедленно кто-то умирал родами. Молодой гинеколог попривык ко мне и начал покрикивать, заучив роль старших наставников:
- Вы что, женщина, себе позволяете? Вы почему так вес набираете? Вы должны забыть слово "соль". Ни грамма соли в день! Что вы ели сегодня?
- Бананы и коробку зубного порошка, - честно отвечала я.
- А как вы его едите? Вы его водой размешиваете? - интересовался гинеколог с важным видом.
- Нет, просто так, чайной ложкой.
- Но это же невкусно, - возражал он.
- Я, пока не была беременна, тоже так думала.
- Я собираюсь вас госпитализировать, потому что в стране высокая смертность беременных.
- А при чем тут я?
- У вас много воды в организме. Кого вы мне родите? Никого не родите! У вас уже младенец растворился в воде!
После визитов в поликлинику я рыдала всю ночь, а потом решила, что чем меньше буду видеться с лечащим врачом, тем здоровее будет мой ребенок. Но гинеколог был из породы отличников, с пафосом новообращенства он заставал меня дома, подкарауливал во дворе; однажды он встретил меня с мужем на улице, мы перебежали на противоположную сторону, и он кричал через дорогу:
- Женщина, у вас отеки, давление! Если завтра не ляжете в больницу - умрете в родах! Вот тогда меня вспомните! Женщина, если с вами что-то случится, меня лишат диплома, а в нашей стране не хватает гинекологов!
Ночью, после встречи, у меня обнаружилась угроза выкидыша. Приехала "Скорая", пожилая врачиха сделала несколько уколов, посмотрела на мое токсикозное личико с непропорционально большими от худобы глазами, на живот, исчерченный синими и красными разводами, как глобус, и перевешивающий мое девятнадцатилетнее тело на шаг вперед, и сказала:
- Мужу скажи, что как подойдет еще раз гинеколог с прогнозами, сразу надо бить по харе, иначе он и тебя, и еще много женщин искалечит, и поищите блат провериться на двойню, сдается мне, что там двое.
Ультразвук в застой существовал в стране только в институте гинекологии, матушка нашла ход туда. Разбитные молодцы в белых халатах намазали живот чем-то скользким, поводили по нему лапкой от аппарата и предъявили мне на экране двух младенцев внушительных размеров.
Чувство нереальности захлестнуло меня. До этого все логические попытки ощутить внутри себя живое существо мне не давались. То, что я беременна, то, что это кончится появлением кого-то маленького, и то, что я буду его матерью, я понимала, но по отдельности. Сознание мое не было приспособлено к тому, - чтобы эти факты выстроились причинно-следственно. Культура моей страны не готовила меня к этому. "Ты - девочка, будущая мать, и потому не должна..." - далее следовал список несправедливых ограничений, шаг в сторону - побег, слышала я с младых ногтей так же часто и с той же степенью недоверия, как и то, что воинская обязанность - почетный долг каждого гражданина. "Я - мать", - кричала маман, мотивируя любую карательную гадость. Чугунные и каменные матери толпились по городам и весям страны, их прообразы ругались в очередях, жаловались на пьяниц-мужей, охотно подставляли детей под расправу детских садов, больниц, пионерлагерей, школ, и мне совсем не хотелось пополнять их ряды.
Совковая символика материнства не пускала ростков в моем организме, конверсия из богемно-университетской девушки в мать близнецов казалась мне непосильной. Собственно, я не сумела сосредоточиться на лей, потому что линия фронта за физическое выживание проходила по кабинетам гинекологов.
В больницу меня все-таки уложили. Отделение патологии беременности находилось в аварийном здании. Горячей воды не было, туалет был один на весь этаж, и напротив него всегда стояла очередь бледных женщин, поддерживающих руками животы. В палате было кроватей тридцать, чтобы сэкономить пространство, на двух женщин полагалась одна тумбочка. Атмосфера в палате не способствовала появлению здорового потомства, если одна беременная с патологией могла устроить вокруг себя психушку, то помноженная на тридцать... Гражданские войны за открывание форточки в тридцатиградусную жару доходили до прихода сестры, делающей успокаивающие уколы всем участницам. Ночные "сказки Шехерезад" больше всего напоминали страшилки после отбоя в пионерских лагерях про маньяков, вурдалаков и являющихся в гости покойников. Амплуа злодеев здесь, однако, занимали неграмотные гинекологи, пьяные мужья, подлые начальники и бессовестные свекрови. Напичканная культурой университетской тусовки, я пыталась стать здесь своей, взрослой женщиной и подробно впитывала галиматью, полезную для психологов и историков, но убийственную для молодухи, собравшейся рожать.
- Плановое кесарево, - ткнула в меня пальцем во время обхода плечистая грубая тетка из тех, что работают в овощных магазинах и заведуют гинекологиями, и пошла дальше.
- Почему кесарево? - закричала я и побежала за теткой, поскольку в данном случае она заведовала гинекологией.
- А вы сами не понимаете, женщина, почему? - Удивилась тетка на ходу. - Измерьте бедра сантиметром и подумайте. Ребенок в такой узкий таз не пролезет, женщина, ему место нужно, и сами помрете, и детей замучите. Я вам в карте пишу красными чернилами, чтоб видно было про плановое кесарево, а то вдруг вы не ко мне придете рожать.
- Конечно, не к вам.
- А чем это вам мое отделение не нравится? - обиделась она.
- Вчера у женщины в нашей палате начались схватки, сестра сказала, что надо подождать, что в родилке два стола и оба заняты.
- Ну и что? - удивилась тетка. - И что случилось? Ну, покричала немножко в палате. Да моя мать меня вообще в поле родила. Сено косила и прямо на нем родила.
- Я бы хотела иметь более комфортные условия, чем ваша мать.
- Тогда дайте телеграмму Брежневу, что вы тут одна особенная, пусть он у вас на своем письменном столе роды принимает. А я за свою зарплату и так слишком много делаю!
На общепалатном обсуждении было вынесено решение, что кесарево много лучше традиционного способа, во-первых, боли не чувствуешь, во-вторых, врач все время рядом, а без кесарева его хрен найдешь, когда рожаешь. Были рассказаны все имеющиеся в репертуаре двадцати девяти воспаленных страхом сознаний истории про смерть с кесаревым и из-за отсутствий оного. И когда все угомонилось, задышало, засопело и захрапело, я лежала в темноте и, плача в подушку, крутила в голове кубик Рубика предстоящего. Конечно, сильно манили наркоз и при пробуждении двое хорошеньких детишек в конвертах, завязанных шелковыми бантами. Но, будучи университетским головастиком, я изучила горы литературы по данному вопросу и среди прочего выяснила, что вегетососудистая система детей, появившихся на свет кесаревым путем, плохо приспособлена к перепадам давления.
Однако на мне как мраморная плита лежала глубоко внедренная гинекологами мысль о том, что в области родов я не способна ни на что и что все советские женщины с широкими бедрами спокойно и радостно рожают по одному ребенку на сене, в кровати, в лифте, у станка и домны, и только я, богемный выродок, мало того, Что беременна сразу двумя, так еще с резус-конфликтом, токсикозом, узкими бедрами и необоснованными претензиями.
Как-то я пережила эту больничку с ледяными умываниями по утрам в тесном умывальнике, уставленном трехлитровыми банками анализов по Земницкому; с едой, от одного запаха которой может случиться выкидыш; с грязными окнами, выходящими на больничный морг, и прочими аксессуарами, сопутствующими вынашиванию людей двадцать первого века.
Из больнички я отправилась во Всесоюзный институт гинекологии, в котором рожали жены дипломатов, космонавтов, блатные и предельно патологичные. Я относилась к третьим и четвертым. Приятельница маман, работающая там, предупредила:
- У нас, конечно, лучше, чем в роддомах, но если ты почувствуешь, что началось, и не позвонишь мне, я ни за что не ручаюсь.
Палаты были на шесть рядовых беременных или на одну посольско-космонавтско-генеральскую. Санитарка на замызганной тележке развозила трупного цвета кашу для рядовых и ресторанные изыски для посольско-космонавтско-генеральских. К ним посетителей пускали в палату, мы довольствовались записками, телефонными и оконными перекрикиваниями. Правда, мой муж надевал белый халат и со свойственным ему артистизмом пробирался на четвертый этаж, где я ждала его, спрятавшись в полутемном коридоре. И мы обнимались, как революционеры-подпольщики, потому что к концу беременности чувство "оскорбленности и униженности" становилось вероисповеданием, и я уже вместе с администрацией полагала, что, будучи на сносях, встречаясь с будущим мужем, преступно нарушаю режим. И, попавшись, должна понести законное наказание в виде немедленной выписки и родов в еще менее комфортабельном месте. Беззащитность и неадекватность беременных такова, что из них получаются лучшие в мире зомби.
Измученные русской кухней негритянки жарили на плитке бананы с подсолнечным маслом, а кореянки тушили селедку в молоке. Душераздирающие запахи, помноженные на токсикозное восприятие, тиражировали расистские настроения. Компенсацией настроений было только регулярное посещение длинноногой негритянки тремя другими женами ее посольского мужа и фольклор, рождающийся вокруг этого.
Институт отличался от аналогичных учреждений еще и присутствием большого количества чернокожих и желтокожих студентов. Я могла есть, спать, умирать, когда в палату врывалась толпа и бойкая преподавательница с пачкой историй болезни выуживала одну и, водя по мне указкой, тараторила:
- Интересный случай, девятнадцать лет, двойня, резус-конфликт, - и двадцать студентов по очереди ощупывали мой живот, стараясь выглядеть крутыми профессионалами.
- Вам не кажется, что однажды я рожу посреди показательных выступлений? - спросила я.
- Ничего, ничего, мы на вас еще зачет будем сдавать, - ответила она.
Однажды я легла на спину и потеряла сознание. Поскольку пост с нашатырем находился в другом конце коридора на расстоянии с пол-остановки автобуса, то в сознание возвращали с помощью битья по моему хорошенькому, с моей точки зрения, личику. Придя в себя, я снова легла на спину и снова отрубилась. Собравшиеся вокруг врачи долго рефлексировали, пока не разошлись, пожав плечами. Мне предстояла ночь, и я панически боялась принять горизонтальное положение. Я сидела до утра, по-сиротски обняв подушку, но утром свалилась, заснула и выключилась. В таком виде застала меня энергичная профессорша, которую привела толпа недоумевающих врачей. Профессорша выматерилась, дала мне крепкой ладонью по морде, усадила в постели и обратилась к толпе.
- Я не понимаю, как вы учились в институте? Кто вам выдал дипломы? Посмотрите на нее, типичная двойня, дети с большим весом пережимают полую вену. Это не патология, это норма для тех, кто считает себя специалистом! - Врачи смотрели в пол. - А вы, женщина, запомните, на спине, пока не родите, вам делать нечего!
- А на чем же я буду рожать? - похолодела я.
- На боку. Француженки традиционно рожают на боку, а кореянки вообще на корточках.
- Но у меня в карте написано красными чернилами плановое кесарево, - взмолилась я. - Как мне будут делать кесарево на боку или на корточках?
- Дайте карту, - потребовала профессорша. - Видите, женщина, я вычеркиваю плановое кесарево и пишу вместо этого синдром полой вены.
- Но ребенок не пройдет в такие узкие бедра! - заорала я.
- Кто вам сказал такую глупость? У вас идеальные бедра. Идеальные близнецовые бедра. Моду устроили на кесарево! Никаких кесаревых! Вот если трое суток будете рожать, тогда получите свое кесарево! - И она вышла, стуча каблуками и обмахиваясь моей картой. Я уже ничего не понимала, могла только плакать и взывать милости божьей.
Иногда я подходила к зеркалу, разглядывая глыбу голого живота, он шевелился и рельефился, как Солярис, из него обозначались головы, колени и локти. Умом мне было плохо понятно, что это дети, и я скорее относилась к этому как к некой абстрактной разумной массе, с которой вела диалоги, которой жаловалась на жизнь и к которой обращалась с просьбой не лупить меня ногами по внутренним органам во время разборок, которые у них уже тогда начались. И просьбы мои, надо сказать, уже тогда оставались без внимания. Звериным инстинктом я понимала, что теперь не одна в границах собственной кожи, но интеллектуальным опытом я ведала только то, что ответственность за выживание всех троих в шестеренках медицинской машины несу в одиночку. И дрожала от этого как осиновый лист по мере приближения счастливого дня, к которому меня готовили как к судному.
Однажды ночью я проснулась в луже воды, о смысле которой мне никто ничего никогда не объяснял. Вокруг спали взрослые тети, и было неудобно будить их дл глупых расспросов. Я тихонечко поковыляла к посту. Медсестра храпела, накануне приложившись к разведенному спирту. Вода продолжала течь.
- Пожалуйста, - трясла я ее плечо, - мне нужна помощь.
- Женщина, ну что вы все никак не угомонитесь, спать надо ночью, - зарычала дежурная сестра.
- Какая-то вода течет, я не понимаю, - мялась я.
- Вечно одно и то же... Сколько хоть времени?
- Не знаю, я без часов.