Следовало любым способом вернуть лорда Гилби к теме. Была моя очередь. А известно ли лорду Гилби, что кое-кто уже прощупывает почву относительно новой системы доставки баллистических ракет? Что Броджински, судя по всему, отнюдь не собирается прекращать прощупывание из-за одного только недостатка поощрения? Не благоразумнее ли будет - тут Роуз с Осболдистоном были солидарны - решить проблему прежде, чем о ней заговорят в более широких кругах, не благоразумнее ли привлечь Гетлиффа, Люка и барфордских ученых, причем прямо сейчас? Возможно, самому министру этим заниматься сейчас не стоит, сказал я, однако многих затруднений удастся избежать, если, допустим, Квейф проведет одну-другую неофициальную встречу.
- По-моему, хорошая мысль, - очень вовремя вставил Осболдистон.
- Квейф? Вы имеете в виду нового парламентского секретаря? - отреагировал лорд Гилби, просветленно глядя нам в лица. - О, Квейф чрезвычайно мне поможет. Такая работа слишком тяжела для одного человека - впрочем, об этом вы оба, друзья мои, знаете по собственному опыту. Конечно, мои коллеги - политики, как и Квейф, а я простой солдат; пожалуй, некоторым из моих коллег работа покажется куда проще, чем мне, исключительно в силу их способностей, а также благоприобретенных и отточенных навыков. Квейф чрезвычайно мне поможет. Правда, бочку меда - я говорю о вашем предложении, Льюис, - бочку меда портит одна ло-о-жечка дегтя. Правомерно ли - я хочу сказать, порядочно ли - просить человека о содействии прежде, чем он начнет ориентироваться в кабинете? Я не являюсь поборником стратегий, при которых человека…
Еще довольно долго лорд Гилби проповедовал пассивное сопротивление. Пусть он считает свою работу слишком затратной для одного человека - все равно это любимая работа. Пусть он простой солдат - зато у него поразительные способности к выживанию; как и всякий, он провидит результаты прихода умных молодых политиков, каковые политики буквально наступают ему на пятки. В этом смысле, кстати, у нас преимущество. Мое ведомство, сказал я, с готовностью возьмет на себя эти первые обсуждения. Если Люк и другие ученые примут ожидаемую нами позицию, кабинету лорда Гилби вообще не придется работать над проблемой.
Мысль делегировать часть работы из собственного министерства лорду Гилби не понравилась; впрочем, мысль вовсе избавить собственное министерство от этой работы ему понравилась еще меньше. В конце концов - весьма добродушно - лорд Гилби дал нам уклончивое разрешение. Вот как он сказал:
- Да, возможно, именно это мы и должны сделать.
Осболдистон не моргнув глазом взял бумагу и пообещал передать уведомление парламентскому секретарю.
- Нельзя перегружать беднягу работой, - произнес жаждавший реванша Гилби. Впрочем, он умел проигрывать. Сухо, словно специалист - паре олухов, Гилби добавил: - Вот и все, что мы пока можем сделать. Я в таких случаях говорю: "Утро прошло с пользой".
Мы знали, что заседание у него в полдень. Человек, в нашем деле несведущий, подумал бы, пожалуй, что лорд Гилби от заседаний увиливает. Ничего подобного. Лорд Гилби заседания любил. Всегда загодя к ним готовился, тщательно выбирал костюм и даже принимал особую повадку. Обычно, прощаясь со мной, Осболдистоном или секретарями, лорд Гилби говорил "До скорого" - тоном, усвоенным в бытность подающим надежды офицером Королевского кавалерийского полка перед Первой мировой. Однако, уходя на заседание кабинета министров, лорд Гилби до этого тона не опускался. Торжественно и безмолвно он склонял главу, прямой как палка, шествовал к двери, словно нес - и боялся расплескать - фиал, до краев полный благочестия.
Глава 3
Речь в палате общин
Итак, мы обошли лорда Гилби, и я стал наблюдать Роджера в деле. Роджер с готовностью выслушивал всех своих коллег. Сам высказывался редко, планов не афишировал. А мне требовалось узнать о некоторых его планах (особенно об одном), не столько из любопытства, хотя оно неуклонно обострялось, сколько ради собственной стратегии.
В середине июля Роджеру предстояла первая речь в министерстве. Мне ли, столько министерских речей отредактировавшему, было не знать, как они важны - что для парламентских боссов, что для магнатов любого сорта. Черновик за черновиком; поиски немыслимого, надфлоберовского совершенства; усекновение каждой фразы, с тем чтобы на выходе речь была согласно закону официальной туманности более размазанной, чем в стадии первого черновика. Я всегда терпеть не мог писать черновики для других и уже давно этим не занимаюсь. Для Гектора Роуза или Дугласа Осболдистона писание черновиков - часть работы. Они эту часть терпят со свойственным им смирением - если министр вычеркивает их точнейшую, на великолепнейшем английском внесенную правку и продолжает по-своему, в силу своего литературного дарования, они только усмехаются - и не вмешиваются.
Осболдистон сказал, что Роджер сам пишет свою первую речь. Мало того: именно Роджер трудился над последним черновиком речи лорда Гилби. Они выступали в один день: Гилби - в палате лордов, Роджер - в палате общин.
Когда этот день настал, я пошел слушать Роджера. С Осболдистоном я пересекся во внутреннем дворике; тридцатью минутами ранее ему по долгу службы пришлось присутствовать на выступлении лорда Гилби.
- В том, что лорд Гилби имел сообщить, - отчитался Осболдистон с профессиональным раздражением, - разобраться смогла бы только сивилла.
По мере того как мы приближались к нашим местам (откуда слушали выступления), флегматичность Осболдистона, обычно непробиваемая, как у всех его коллег, все более истончалась.
Уже в фойе я повернул голову на запах духов - и увидел Каро Квейф. Глаза ее сверкали; она не скрывала возбуждения.
- Пожалуй, сяду от вас подальше, - сказала Каро. - Иначе покою не дам.
- Не волнуйтесь, - сказал я, - Роджер отлично выступит.
Вместо того чтобы пройти в чиновничью ложу, мы с Каро поднялись на зрительскую галерею.
- Какая гадость эти речи, - заметила Каро. - Я имею в виду речи ни о чем.
Я не стал возражать. Об этом типе речей Каро известно не меньше моего; о палате общин - больше.
Мы уселись в первом ряду галереи совершенно одни, если не считать группы индийцев, и стали смотреть в зал, наполовину заполненный депутатами парламента. Депутаты устроились на удобных зеленых скамьях. Предвечерний свет охлаждался зеленью скамей и ковра, как мог бы охлаждаться водяной толщей.
- Ох как я нервничаю, - сказала Каро. - Прямо сердце ноет.
Впрочем, уже на третьей-четвертой минуте нахождения Роджера перед микрофоном Каро успокоилась. Сверху Роджер производил впечатление великана. Плечи, и без того массивные, издали казались еще мощнее. Прежде я не слышал его выступлений и теперь понял: из Роджера выйдет толк, побольше, чем из многих. Вот человек нашего времени, думал я. Роджер никогда не прибегал к так называемой риторике. Практически все присутствующие, люди вроде Осболдистона и меня, по этой причине общались с ним запросто. С трибуны он говорил будто за чашкой чаю; записи держал перед собой, но не заглядывал в них. Метафоры, и без того редкие, приправлял сарказмом. Как правильно поняла Каро, сказать Роджеру было нечего - но он и не прикидывался, будто вот-вот откроет Америку. Стратегия, подчеркивал Роджер, не разработана; необходим ряд непростых решений; легкого пути нет. Роджер говорил веско, как человек, досконально знающий свое дело, но и без самодовольства. Тон выбран правильно на двести процентов, отметил я.
Речь была принята тепло, в том числе и оппонентами Роджера, насколько я способен судить о температурах в палате общин. У Каро не осталось сомнений. Устремив вниз полный любви, довольства и осведомленности взгляд, она произнесла:
- Вот что в моем представлении значит "недурно".
По другую сторону от меня Осболдистон, все еще под впечатлением от профессиональных достоинств речи, пробормотал:
- Должен заметить, нам теперь по крайней мере весу прибавилось.
Мы вышли в фойе, где Роджер уже вовсю принимал поздравления. Члены парламента, которых он едва знал, имеющие нюх на чужой успех, всячески старались встретиться с ним взглядом. Блестящий от пота и самодовольства, Роджер все-таки хотел услышать и наше мнение.
- Ну что, сгодится? - спросил он одновременно меня и Осболдистона, явно с расчетом на положительный ответ, и не сменил тему, пока не получил достаточное количество похвал. Теперь, сообщил Роджер, он готов думать и о проблемах ученых. Они с Каро ужинают в ресторане. Не проедем ли мы на Лорд-Норт-стрит после одиннадцати - тогда сразу бы и начали?
В тот же вечер я сидел в гостиной на Лорд-Норт-стрит и ждал Квейфов. Сидел один - Осболдистон решил, что его присутствие необязательно, и давно уехал домой. Квейфы вернулись поздно, их переполнял восторг - мы с Роджером очень не скоро приступили к делу.
Восторг был вызван тем фактом, что Квейфы ужинали с главным редактором "Таймс" и он дал им взглянуть на завтрашний (пятничный утренний) номер.
Вот так так. Серьезная привилегия, заметил я. В те времена в Лондоне купить свежий выпуск можно было не ранее первых часов пополуночи. Отзывы прочих изданий Роджер до утра не прочтет. Роджер предвидел этот аргумент. Все равно, сказал он, "Таймс" - самая важная газета. Лучшей статьи и пожелать нельзя. Его, Роджера, заявление проанализировали, а речь лорда Гилби удостоилась всего-навсего нескольких нейтральных фраз.
Роджер заметил мой взгляд. Я спросил, какова речь Гилби на бумаге. Роджер пожал плечами: дескать, у меня глаз замылился, а что в официальный отчет поместят, неизвестно.
Сияющая Каро принесла нам еще выпить, и сама выпила неразбавленного. Ее возбуждение не уступало возбуждению Роджера; уверенностью она Роджера превосходила. Каро, подумал я, куда больше мужа доверяет своему чутью на успех. Роджер все еще думал о завтрашней прессе. Вечером в палате общин он говорил как человек зрелый, нехарактерно готовый рискнуть и за риск ответить. Казалось - конечно, при условии неверия в нашу тотальную зависимость от слепой и безликой судьбы, - что решения Роджера возьмут да и возымеют вес. Роджер более, чем кто бы то ни было, производил именно такое впечатление. И все же в ярко освещенной и дорого обставленной гостиной на Лорд-Норт-стрит мысли его шли строгим курсом, без отклонений и остановок, в сторону статей в завтрашних "Телеграф", "Гардиан" и прочих популярных изданиях. Каро поглаживала стакан, гордая, любящая, мысленно застрахованная на десять лет вперед. Она бы сама заголовки придумывала, только бы разрешили.
Вот какая мысль часто меня посещает: из всех, кого я знаю, только политики да люди искусства живут словно в стеклянных домах. Крупные чиновники, всякие Роузы и Осболдистоны, о себе в прессе ни словечка не находят, тем паче неодобрительного. Промышленные магнаты вроде Пола Луфкина, едва добравшись до вершины, начинают крайне болезненно реагировать на каждый шепоток. Конечно, эти лучше экранированы от критицизма. А политикам и людям искусства приходится привыкать к публичным обсуждениям, чувствовать себя пациентами в больнице, куда ежедневно толпами приходят студенты-практиканты, к пациентам личной неприязни не испытывающие, но и голос понижать не видящие резона. Политики и люди искусства сами напросились, хотя отчасти и в силу темперамента, и все-таки, хоть они и напросились, результат им не нравится. Кожа не утолщается, даже когда они достигают мирового уровня. По крайней мере с Роджером таких метаморфоз точно не произойдет.
Хотелось бы мне такой же уверенности и относительно реализации планов Роджера. В тот вечер, точнее, ночь, мы наконец занялись делами. Роджер не хуже моего ориентировался в "макулатуре" (подразумевающей полный ящик папок, служебных записок с пометкой "Совершенно секретно" и даже пару книг). Он успел проработать не только предложения группы Майкла Броджински, но и встречные аргументы Гетлиффа и его группы. Все, что говорил Роджер, было умно и по теме - однако его личное мнение я так и не услышал.
В тот вечер я дальше не продвинулся. В том же духе - принюхиваясь друг к другу точно собаки - мы продолжали до летнего перерыва в заседаниях. Роджер наверняка смекнул, какова моя позиция, хотя осторожность оказалась заразительна и до сих пор ни один из нас до этого уровня почву не зондировал.
Летом, отдыхая с семьей, я то и дело вспоминал о Роджере. Возможно, он меня проверяет. Возможно, он пока ничего не решил.
По обыкновению я ждал. На этот раз мне нужно было знать. Очень часто излишняя подозрительность - признак наивности даже большей, нежели излишняя доверчивость. Подозрительность толкает на необдуманные ходы. А бывают ситуации - и эта ситуация из их числа, - когда доверие жизненно необходимо.
В Лондон я вернулся в сентябре. Вреда не будет, подумал я, если мы с Роджером вместе сходим куда-нибудь, посидим. В первое же утро в Уайтхолле возникло ощущение, что я ломлюсь в открытую дверь. Телефон зазвонил прежде, чем я успел просмотреть почту. Раздался знакомый голос, напористый, с шероховатостями. Роджер интересовался, не выдастся ли у меня в ближайшие дни свободного времени, не вдохновляет ли меня холостяцкий вечерок в его клубе.
Глава 4
Выход из тени
В "Карлтоне" мы с Роджером ужинали за угловым столиком. Роджер ел сосредоточенно и со вкусом, и даже приветственные взмахи в сторону то одного, то другого знакомца не комкали процесс. Мы выпили бутылку вина, Роджер заказал еще. Прежде я не замечал за ним разборчивости в еде и напитках - кажется, Роджеру вообще было все равно, есть или не есть за разговором. Теперь он вел себя как старатель, который вырвался в город. Такое сочетание прожорливости и самоотречения мне уже случалось наблюдать - в людях, склонных замахиваться на великое.
За ужином все мои силы уходили на обструкцию. Роджер хотел вытянуть из меня некую информацию; я хотел узнать побольше о нем. Но я мог позволить себе пока не форсировать. Вот мы и говорили о книгах (Роджер выдавал весьма резкие суждения) и общих знакомых (этой темой Роджер интересовался больше, а суждений не выдавал вовсе). Мы обсудили и Роуза, и Осболдистона, и Люка, и Гетлиффа, и парочку главных министров - короче, всех. Роджер не скупился на подробности, но не сознавался в личных симпатиях.
- Такой нейтралитет, - съязвил я, - не идет к вашему стилю.
Нейтралитет, конечно, был мнимый - всякий человек действия открывает предпочтения, только будучи изрядно спровоцирован.
Роджер расхохотался, причем настолько громко, что на наш столик стали оглядываться.
Многое прояснилось. Без предисловий, подготовки либо вступительных речей Роджер подался вперед и сказал:
- Льюис, мне нужна ваша помощь.
Я опешил и было опять ударился в обструкцию. Смотрел не на Роджера, а по сторонам - на багрового пожилого джентльмена, жующего с преувеличенной расстановкой, на юношу, притихшего от впечатлений первого дня в настоящем лондонском клубе.
- Почему именно моя? - отозвался я.
- Разве не вы только что упрекали меня в нейтралитете?
- Ну а мой-то нейтралитет в чем проявляется?
- Знаете, Льюис, мы с вами в эту игру можем до бесконечности играть. У меня тоже терпения много и язык подвешен.
Роджер перехватил - и удержал - инициативу. Он говорил запросто, странно доверительно и даже горячо.
На стол упало несколько капель вина. Указательным пальцем Роджер согнал их вместе и начертил крест, словно итог подвел.
- О вашей проницательности легенды ходят. У вас репутация человека лояльного. Уверен: в определенных аспектах наши с вами запросы совпадают. Проблема в том, что вы предпочитаете наблюдать со стороны. Не знаю, пригодится ли мне это. Вы привыкли марать руки, но марать только слегка. Вряд ли это делает вам честь - по крайней мере в той степени, в какой вам нравится думать. Должен признаться, иногда я перестаю уважать людей, имеющих багаж вроде вашего и уклоняющихся от борьбы. - Он улыбнулся мне как товарищу, то есть не скрывая сарказма, и выдал: - Ладно, давайте вот с чего начнем: как по-вашему, в нравственном отношении я вам ровня?
Второе потрясение за вечер - на сей раз такое сильное, что казалось, я не расслышал вопроса, и в то же время знал: отлично расслышал. Мы посмотрели друг на друга, потом отвели взгляды - так делает всякий чувствующий, что пустая словесная порода преобразовалась в кристаллы смысла. Последовала пауза, но не потому, что я обдумывал следующую фразу - я ее не обдумывал.
- Чего вы хотите? - спросил я. - Чего вы хотите на самом деле?
Роджер рассмеялся, но тихо, не то что в первый раз.
- Вы ведь наверняка что-нибудь да почерпнули из ваших наблюдений?
Тело Роджера обмякло на стуле, но глаза блестели здоровой злостью и заинтересованностью, принуждали поддержать первую и удовлетворить вторую.
- Разумеется, - произнес Роджер, - я хочу выжать из политики все до капли. Чего не скажешь о вас. Будь вы хоть на йоту другим, я бы решил, что и вас посещали такие желания. Впрочем, впечатления человека без амбиций вы тоже не производите.
Известно, что политик живет в настоящем, - продолжил он. - Если у него есть хоть капля разума, он уж постарается не оставить по себе памяти. Поэтому не стоит обвинять политика в том, что он желает наград. Одна из них - и главная - власть, просто власть, здесь и сейчас. Право выбора каждого "да" и "нет". Конечно, власть - понятие относительное, и при ближайшем рассмотрении всегда мельче, чем издали, но политик все равно ее хочет. И согласен ждать годами, чтобы только запах ее почуять. Лично я с двадцати лет думаю о политике, работаю в сфере политики, о карьере в других сферах и слышать не желаю. А в парламент попал только в сорок. Ничего удивительного, что некоторые политики удовлетворяются крошкой власти. Только я не из их числа, - добавил Роджер.
И снова заговорил горячо, доверительно и просто. Думал, сможет найти себя на другом поприще. Верил в себя как в потенциального адвоката и бизнесмена. Между прочим упомянул, что деньги значения не имели - Каро очень богата.
- Будь я доволен жизнью, все бы сильно упростилось, - продолжал Роджер. - Так вышло, что я отлично пристроен. В политике симпатии значат куда меньше, чем кажется непосвященным. Гораздо важнее, чтобы твое присутствие считалось обязательным, чтобы тебя воспринимали как мебель. Мне надо просто отсиживать положенные часы, и тогда я стану вроде кресла или стола. Буду играть по правилам - лет через пять получу какое-никакое министерство. - Роджер расплылся в улыбке одновременно саркастической, дружелюбной и умиротворенной. - Проблема в том, что министерства мне мало. - И добавил, будто прописную истину: - Первым делом надо добраться до власти. Вторым - на что-нибудь власть употребить.
Мы помолчали. Роджер собрался в кресле и предложил переместиться. Мы прошли в гостиную, где он заказал бренди. С минуту Роджер сидел тихо, словно просчитывал дальнейшие действия. Наконец прищелкнул пальцами и взглянул на меня так, будто решил рассмеяться.
- А почему, вы думаете, я вообще получил нынешнюю должность? Наверно, воображаете, у меня выбора не было?
Я сказал, что такое предположение имеет место.
- Ничего подобного, - возразил Роджер. - Я сам напросился. Меня, - продолжил Роджер, - отговаривали все лица, заинтересованные в моей карьере, и уговаривали все незаинтересованные.