Коридор - Каледин Сергей Евгеньевич 13 стр.

Ромка вздохнул, великодушно прощая бабушке ее недоверчивость. Он и без нее знал, что домашнее зада­ние выполнено без единой ошибки, потому что он очень аккуратно и внимательно списал его у Лены Шаровой.

– Теперь слова, – сказала Липа.

– Ну, бабу-уль, – заканючил Ромка. – Меня уже Таня проверяла…

– Когда? – насторожилась Липа.

– Вчера… – с безнадежностью в голосе промямлил Ромка.

– Ой, врешь! Доставай.

Ромка достал мятый словарик, сделанный тет­радки.

– Там в конце.

– Ди швестер? – прочитала Липа и подняла на внука глаза в очках.

– Сестра, – наобум ляпнул Ромка.

– Правильно, – кивнула Липа. – Молодец. Дер шранк?

– Брат, – не задумываясь, гаркнул Ромка, уверен­ный, что счастье улыбнется ему и второй раз.

– При чем здесь "брат"? Шкаф, а не брат. Ну-ка, ну-ка…

Ромка понял, что вляпался.

Целый час он долбил слова под мерный храп деда. Радио пикало два раза, потом три. Ромка даже вспотел от напряжения. Наконец Липа проверила его и осталась Довольна.

– Знать язык – очень полезно, – наставляла она внука, пока тот стремительно убирал учебники и тетради в портфель. – Нас, студентов, после февральской революции…

– Октябрьской.

– После февральской, – с нажимом на "февраль­ской" сказала Липа. – Ты разве не знаешь, что в семна­дцатом году было две революции: сначала февральская, а потом уж – Октябрьская.

– Зачем две?

– Так было нужно. Сначала царя сместили, а по­том– диктатура пролетариата. Не перебивай, а то я собьюсь с мысли… Ну, вот уже сбилась. О чем я гово­рила?

– Вас, студентов, после февральской революции…

– Да-да, нас посылали объяснить неграмотным лю­дям, что такое, например, демократия. Мне очень помог­ло, что я кончила гимназию и знала латынь. Я объясня­ла; демос – народ, крафт – сила. Советская власть. По­няла? Понял?

– Поняла, бабуль, понял, – уже на бегу крикнул Ромка.

– Чулки не забудь получить, квитанция у тебя в нагрудном кармане.

Отмерной во дворе давно кончился, шла игра в до­мино. Вовки не было.

Подвальное окно Синяков лишь до пояса вылезало земли, но даже сквозь замызганную его половину было видно и слышно, что делается внутри.

Внутри Вовкина мать Татьяна Ивановна, душно ше­велясь от тяжелого жира, гоняла сына по комнате ши­роким офицерским ремнем Вовкиного отца, который, как клялся Вовка, погиб на фронте в сорок первом в Сталин­граде. Татьяна Ивановна работала сегодня во вторую смену и воспитывала сына перед работой на всякий слу­чай, на завтрашний учебный день, потому что завтра до вечера сына не увидит. Вовка метался по комнате с ре­вом, превосходящим количество ударов, приходящихся на него. Татьяна Ивановна медленно загоняла его в угол. На столе Ромка заметил раскрытый дневник, кото­рый Вовка неосмотрительно не спрятал перед отмер-ным. Вну страницы была красная надпись. Ромка знал, чго это за надпись, потому что в его дневнике бы­ла точно такая же: родителей срочно вызывали в школу. Значит, Татьяна Ивановна не впрок лупила сына, как де­лала это время от времени, а за дело. Ромка свой днев­ник пока "потерял": мама в больнице, зачем ее волно­вать? А Вовка не догадался или не успел.

Чтобы не видеть расправы над другом, Ромка отлип от окна и побрел в дательство, где раньше работала^ тетя Оля, а теперь почему-то иногда брала работу на дом.

Дядя Юра сидел в персональной клетушке, отвоеван­ной у соседней редакции с помощью своего военного ра­нения, и размашисто черкал рукопись.

– Здрасьте, дядя Юр!

– Привет, – редактор ковырнул карандашом строч­ку и потянулся за сигаретами. Курить в клетушке ему разрешалось тоже.

– Дядя Юр, разок курнуть, а? Невзатяжку?

– Травись, – дядя Юра своих пальцев дал Ромке подымить. – Не обсопливь, деятель. Олька узнает – мне башку оторвет.

– Не узнает. – Ромка заглотнул невкусный дым и закашлялся.

– Ну вот, теперь умрешь – с меня спросят.

В дверь постучали.

Дядя Юра развел руками:

– Вот так. А Иди на третьем этаже стенгазету посмотри, поищи родных и блких… Проходите, пожа­луйста… Потом зайди.

Мимо Ромки прошел недовольный чем-то толстый человек в черном костюме, в тюбетейке, с красивым значком-флажком на лацкане пиджака. Кого-то "автор" Ромке очень напоминал.

Ромка спустился на третий этаж, где перед входом в зал висела стенгазета дательства. Ромка стал ее разглядывать. Стенгазета была веселая.

– Тетя Оля! – взвгнул он.

Действительно это была Ольга Александровна. Вер­нее, маленькое, вырезанное какой-то пожелтевшей молодой фотографии, ее лицо, остальное – тело, руки, ноги были подрисованы от руки красками. Тетю Олю на­рисовали в виде французской булочки за семь копеек. Она везла детскую коляску, в коляске вместо ребенка – толстая книга с нерусской фамилией автора на облож­ке. Обложке художник придал вид детского личика, в середину которого была воткнута пустышка.

– А кто это был у вас, со значком? – спросил Ром­ка дядю Юру через полчаса.

– Писатель, – раздраженно ответил дядя Юра. – Татарин один.

И тут Ромка вспомнил, кого ему напомнил толстый человек в тюбетейке. Брата Уляляма. Старьевщика. Он тоже всегда в тюбетейке и не снимает ее даже, когда в жару сидит в своей будке "Утильсырье".

– А разве татары писателями бывают?

– Еще как, – вздохнул дядя Юра. – Ты, ладно. Ты чего хотел, только быстро, ко мне еще один должен сей­час прийти. – Он взглянул на часы.

– Тоже татарин? Дядя Юра засмеялся:

– Роман, не тяни кота за эти самые. Чего хотел?

Быстро!

– Дядя Юра, а я не дурак?

Редактор задумчиво посмотрел на него.

– Как тебе сказать. Пока вроде нет, а там кто зна­ет. Как дело пойдет. Все проблемы? – Дядя Юра при­поднялся и поправил под собой разноцветную лоскут­ную подушечку, которую ему подарила на День Победы тетя Оля.

– А зачем вам подушка?

– Ты дурака не валяй. Чего надо? Ромка опустил голову:

– Мы с Вовкой Синяком Жукевичу нос защемили… Дядя Юра пожал плечами:

– Делов-то…

– И побили…

– Это уже нечто, а то – нос. Причина?

– Он Лену Шарову предал.

– Ясно, – сказал дядя Юра. – Итоги?

– С родителями вызывают, – пробурчал Ромка. – Вовку уже мать бьет.

– Почему не отец? – живо поинтересовался дядя Юра.

– У него отец на фронте погиб. Под Сталинградом.

В сорок первом.

– Ах, вот как! – дядя Юра улыбнулся. – Вовке-то сколько лет?

– Одиннадцать, он на второй год оставался.

– А на дворе у нас какой год сейчас?

– Шестидесятый, – Ромка пожал плечами, удивля­ясь дядя Юре, про которого тетя Оля всегда говорила, что "Юрка – гений".

Дядя Юра остался доволен Ромкиным ответом, он долго смеялся, по-женски тряся плечами.

– Сходите в школу вместо мамы.

Дядя Юра перестал смеяться:

– Не понял?

– Таня один раз уже ходила. Она в девятом кл-аеее, но Клара велела, чтоб родители. Мамы нет, она завтра родильного дома выписывается. У нее там ребеночек, девочка, Сорок один сантиметр, вес три сто.

– Вон оно что!.. – Дядя Юра взлохматил седые во­лосы. – Да, брат… А может, отец?

– Он приходил к бабушке, плачет весь…

– Тоже понятно, – кивнул дядя Юра и прикурил от зажигалки в форме маленького пистолетика.

– Дайте посмотреть, пожалуйста. Дядя Юра кинул ему пистолет.

– Да… Не мюзик-холл, прямо скажем… Кто вызы­вает?

– Клара. Дире

– Она отца-то твоего видела? Она же его знает на­верняка?

– Не, не знает. Точно не знает. Он один раз только приходил. Первого сентября. Он на вас похож: нос большой…

– Нога хромая, – в такт Ромке добавил, усмехнув­шись, дядя Юра. – Когда вызывают?

– Завтра.

Дядя Юра посмотрел в календарь:

– Ладно. Схожу. Как отца по отчеству? Тьфу, он же Олькин брат. Лев Александрович?

– Спасибо, дядя Юра. – Ромка положил на стол пистолетик. – До свидания.

– Погоди. – Дядя Юра взял зажигалку со стола и подкинул несколько раз на ладони. – Держи!

Ромка поймал пистолетик и с радостным воем, пока дядя Юра не передумал, помчался вн. На последнем лестничном пролете он съехал по перилам, чуть не сбив с разгона бронзовую голову Пушкина у гардероба.

По Басманному дул ветер, кувыркая мокрые топо­линые листья.

Ромка поглубже натянул фуражку. Из подворотни картонажной фабрики выехала знакомая телега. На коз­лах сидел Вовка.

– Тпру-у! – сказал он мерину. – Тебя лупили?

– Нет, – виновато ответил Ромка. – Меня не бьют.

– А меня мать выдрала! – похвастался Синяк.

– Мне зажигалку подарили, во!

– Насовсем? – не поверил Вовка.

– Вован, знаешь чего… Она наша общая будет, ага?

– Классно, – сказал Вовка и засунул пистолетик се­бе в карман. – Может, тебе жалко?

– Да почему, – пожал плечами Ромка. – Пускай у тебя пока побудет. Если хочешь, конечно?

– Хочу. Ты куда сейчас? Ногу, ногу убери, смотри, копытом наступит.

– Лошади на людей не наступают. Они умные. Мне чулки мамины ремонта на Разгуляе надо получить.

– Другие не наступают, а этот еще как наступит.

Залазь.

Ромка забрался на козлы.

– На, – Вовка сунул другу вожжи. – Но-о!

Пимен жил не только в Вовкином подвале. Второе жилье у него было в голубятне, пристроенной к стене картонажной фабрики, где, возвратившись колонии, он работал грузчиком неполный день как малолетний. Дел у него на фабрике было совсем немного: вечером вымести бумажные обрезки, а на следующий день загру­зить ими телегу.

В голубятне, постоянно сшивались Ромка с Синяком. Иногда в дни получки в голубятню приходил старик воз­чик. Пока Пимен накидывал в телегу бумажную рвань, старик тихо выпивал под ласковое ворчанье голубей и засыпал на топчане. Тогда Пимен сам отгонял телегу, но не на Малинковку, куда положено, а рядом на Оль-ховку в "Утильсырье" к брату Уляляма. В помощь он брал ребят. По дороге на Ольховку он останавливался возле колонки и наливал в бумажный хлам воды для прибавки веса. Брат Уляляма хмурился на мокрое, но бумагу все равно брал. Пимен курил, а подручные наби­вали огромные авоськи сырой бумагой и волокли на ве­сы. Брат Уляляма двигал разновесы по заржавленной штанге весов, недовольно бормоча про себя что-то та­тарское. Затем он со скрипом отсчитывал Пимену день­ги. Пимен брал себе основное, а несколько мелких бума­жек давал помощникам.

Дядя Юра тоже помогал. Когда в дательстве на­капливалась макулатура, он сообщал Ромке, что нужна помощь. Издательская макулатура была самая удобная и выгодная: тяжелые, туго набитые папки с рукописями, списанные книги.

Сегодня, пока старик спал, Пимен разрешил Вовке просто так покататься.

…Вн по Ново-Басманной мерин прибавил ходу, хотя идти быстрее ему не хотелось. Но телега, набирая скорость, упрямо подталкивала его, и к мастерской, где поднимали петли на чулках, мерин примчался на пол­ном скаку.

– …Ничего, Липа, – сказала Марья, задула спичку и сунула ее в коробок с нижней стороны. – Ну, мертвый и мертвый… Может, так лучше – куда ей еще ребенок! Танька вон того и гляди сама скоро родит…

– Ты скажи Таньке, – встрепенулся неожиданно дед, – что она в кино каждый день бегает, как колхоз­ница. Нельзя же так, в самом деле. И в коридоре с пар­нями стоит. Хоть бы в квартиру зашли.

– Ты, Жоржик, не суйся не в свое дело, за хлебом лучше сходи, – осекла мужа Липа. – Так-то оно так, Машенька. Я и сама говорю Люсе: аборт сделай, куда тебе третий? А теперь уж, когда выносила его… Ох! – Липа сокрушенно покачала головой. – Ты, Машенька, прости меня, но ты не знаешь, каково это матери. Люся-то места себе не находит.

– Что верно, то верно, – согласилась Марья. – Не знаю. Да-а… Я тебе денег дала, не забыла? Купи ты ей кофту модную. Китайские есть красивые… Еще что-ни­будь… А насчет Таньки… Не нравится мне ваша Тань­ка. Сегодня приехала, сколько уж ее не видела, должна вроде бы радоваться, а она со мной поздоровалась… ну, будто в темноте наткнулась! Злая девка получится. Вот увидишь.

– Всегда тебе, Машенька, плохое видится. Все об­разуется. Ребенок еще, растется…

В комнату вошла Люся. В халате, нечесаная. Села за стол.

– Кто растется?

– Да это мы так, о своем, – залепетала Липа. – Пойдем, Машенька, в переднюю. – Липа разогнала ру­кой дым. – Люсе это вредно, табак.

– Да глупости это все, – Люся устало махнула ру­кой. – Ничего мне теперь не вредно. Тетя Марусь, налей чайку.

Марья взяла чайник, прокашлялась.

– Не сливай заварку, – напомнила Липа. – Поняла? Понял?

– А папа где? – безразличным голосом спросила Люся

– За хлебом спустился.

– Знаешь, мама… – Люся поцарапала ногтем потер­тую клеенку. – Я вот решила: закрою больничный и бу­ду оформляться на Сахалин. На два года.

– Какой Сахалин?

– Да меня давно еще звали. Строительство жил-объектов. Куратором. Оклад триста, за дальность… – Люся невесело усмехнулась, пригладила волосы. – Как брюхо-то увидали, так, правда, перестали звать, но сейчас…

– Но у тебя же ребенок, Люсенька!.. Ромочка в та­ком возрасте…

– Ромочка в таком возрасте, – перебила Люся мать, – когда ему больше всего нужен отец! Мужчина!

– Нашла мужчину! – фыркнула Марья.

– Ну почему… – слабо возразила Липа. – Лева… он…

– Ладно, мама. Лева – это Лева. Какой есть. Отцов не выбирают.

– А Таня?

– Тане я нужна, как собаке пятая нога! Не сегодня завтра замуж выскочит!

– Так вы что, разводитесь? – Липа посмотрела на дочь почти умоляюще.

– Ну, что ты притворяешься? – сквозь зубы проце­дила Люся. – Знаешь же, что я с ним не живу толком. Все ты знаешь. И Левка знает.

– Людмила! – Марья зажгла новую папиросу, спич­ку снова под н коробка, затянулась. – Знаешь, Люд­мила, я в обкоме по личным вопросам. Передо мной столько личных дел проходит, столько судеб…

– Перед тобой – столько, а у меня – одна! Одна судьба! И мне, между прочим, сорок, а не семьдесят! Полжни себе гадила с соплей, с киселем этим!.. И все равно – я не хотела. Думала: если его ребенок, если похож на Левку, вернусь! Буду жить, черт с ним. А если на… не похож – все! А сейчас не хочу, ничего не хочу!..

– Люсенька! – жалобно вскрикнула Липа.

– Так ты не знала, от кого беременна? – со злове­щим спокойствием негромко спросила Марья.

– Не знала! – ощерилась Люся. – Представь себе, не знала! Что, в твоем обкоме не принято так разгова­ривать?!

– Марусенька! Люсенька!..

– Значит, так. – Марья ткнула папиросу в блюдце. – Родила невестно от кого. Бросаешь сына!.. Да о тебе вопрос надо ставить!..

– Марусенька! Ну, зачем ты так?! Она же Ромочку с собой возьмет или нам с Жоржиком оставит. Школа рядом…

– Роман будет жить у отца, – не поднимая глаз от стола, отчетливо, чуть не по слогам пронесла Люся. – Ты и так его баловала до невозможности.

– Но мальчик такой болезненный…

– Перестань кормить таблетками – не будет болез­ненный…

– Значит, ты – правда?.. Отдать его хочешь? Бро­сить?

– И бросит! – Марья встала. – Бросит! Чтобы с му­жиками гулять! Шлюха!..

Люся медленно поднялась – за стола.

– Ах ты, старая ведьма!.. Крыса ты обкомовская!.. Что ты понимаешь?!

– Люся! Но это действительно!..

– Мама, заткнись! Надоело!.. Танька еще! Смея­лась, как я с животом пол мою. Всем я мешаю! Я не хочу, не могу я в Уланском жить! Куда мне?! Под трам­вай?! Сволочи вы все! Ненавижу!..

Люся сорвалась со стула и через минуту выскочила маленькой комнаты обутая, в берете, в пальто поверх халата.

– Люся! Куда ты? В таком виде!..

Липа метнулась к двери, загородила ее собой. Дочь легко отшвырнула ее, завозилась с цепочкой, застряв­шей в узкой прорези.

– Людмила! Не дури! – Марья бросилась ей на спину.

– Пусти!.. Опять!.. Опять нацепила, дура старая!.. – Люся рвала дверную цепочку, но старухи повисли на ней с двух сторон. – Пустите! Пустите! Все равно уйду! Все равно!..

Она вывернулась, оставив в руках сестер пальто, и, Злетев в комнату, вскочила на подоконник, локтем по стеклу…

– Люсенька!.. Люся! – Липа схватила ее за ногу, Марья – за другую. Люся упала с подоконника на пол. – "Люсенька! – рыдала Липа. – Деточка!..

Люся, тяжело дыша, отпихнула ногами мать и тетку, на кровать. Берет свалился, глаза безумные… Потом она медленно встала и, прихрамывая, пошла в свою комнату.

– Ты что, ножку ушибла?

– Каблук… сломала… – Люся сняла туфлю с торча­щим в сторону каблуком, швырнула его в угол, со сто­ном свалилась на постель.

– Каблук?.. Каблук – это ничего. В срочный ре­монт… Я сейчас… Машенька! Возьми подушку, заткни окно!.. Господи, как же Ромочка будет тут уроки учить?..

9. СЕРЕНЯ, КУРЕНЯ И ВЕЛОСИПЕД

– Рома, я надеюсь, ты не забыл свои обязанно­сти? – напомнила бабушка Шура.

– Бабуль, уже кончается…

– Я не люблю повторять.

Ромка недовольно сполз с крышки пианино и побрел выключать телев Хорошо, что большая комната в Уланском была действительно очень большой: от пиа­нино, на крышке которого они обычно сидели втроем, втискиваясь между двумя бронзовыми подсвечниками с хрустальными висюльками, до телевора семь шагов. Сейчас по телевору шел "Подвиг разведчика", и поэ­тому выключать телевор Ромка не спешил. Не спе­шить Ромка научился тоже с помощью телевора у французского клоуна без слов Марселя Марсо. Тот шел, а на самом деле с места не двигался. Вот и Ромка сей­час шел к ненавистной красной кнопке "выкл." тем же пробуксовывающим на месте шагом. Пока Ромка "шел", он поглядывал на увлеченную газетой "Правда" бабуш­ку Шуру. Когда он "двинулся" к телевору, бабушка читала текст на самом верху газеты, сейчас Ромка был на полпути, бабушка читала газету в самом ну, а раз­ведчик на экране все еще не совершил свой подвиг. Ром­ка отклонился в сторону, чтобы не загораживать экран блнецам: Серене с Борькой, от волнения за судьбу разведчика грызущих один и тот же ноготь на одной и той же руке.

Тревожно зашуршала газета, и бабушка Шура резко сказала:

– Рома!

Ромка ткнул "выкл.", рыжие сыновья Надежды Ива­новны понуро поплелись к двери.

– Что надо сказать? – педагогическим голосом спросила – за газеты бабушка Шура.

– Спасибо, – пробубнили братья.

– Вечером приходите, – утешил приятелей Ромка. – Бабуль, можно?

– Не торгуйся. До свидания, дети.

Братья исчезли. -

– Подмети пол, протри пыль, наведи полный по­рядок.

– А где тряпку взять?

– Не задавай глупых вопросов.

Ромка с отцом жили в соседней маленькой комнате, в темной ее половине с выходом в коридор, а в светлой половине, с окном, жили тетя Оля с Геннадием Ана­тольевичем. Тетя Оля по-родственному в коридор про­ходила через темную половину, а Геннадий Анатольевич через дверь проходил в большую комнату, а уж через нее – в кор Бабушка Шура спала за ширмой, де­душка Саша видел плохо, поэтому ранние проходы Ген­надия Анатольевича через большую комнату никому не мешали.

Маленькую комнату, которая была не столько ма­ленькая, сколько узкая, делило пополам старое вытер­тое сюзане, переброшенное через палку.