"Вот оно!" - екнула локотковская душа. Он хоть готовился раньше, что ему зададут этот вопрос, но вот задали, - и он совершенно не знал, что ответить. Опять надо было изворачиваться, потому что сказать правду - такое исключалось. Тогда или придется уезжать сразу, или немного погодя, когда это станет известно всем. Скрыть, скрыть, и отбить охоту интересоваться! Учитель, да еще сидевший за избиение школьника - такое здесь не пройдет. Да и нигде не пройдет. Хорошо еще, что до этого везде верили, будто он отбывал наказание за обыкновенную, примитивную пьяную драку. И он ответил высокомерно:
- Нет, не позволяю.
- Нет так нет… Мне сообщили, что у вас было хулиганство, но хотелось бы знать подробности - хулиганство, знаете, тоже бывает всякое… Ну, раз нежелательно рассказывать - дело ваше. Только вот что имейте в виду: если чувствуете, что осталось в вас что-то оттудашнее - выкиньте сразу, и не думайте вспоминать. Здесь все-таки дети, материал очень чуткий, восприимчивый.
Очень жестко, с нажимом, проговорив последнее, он снова распустил лицо, принял добродушный вид.
- Плохо с учителями, плохо! - сказал он. - Приедут - уедут, приедут - уедут. В позапрошлом году к нам распределили историка, а он и года не проработал - забрали в армию. Да так неожиданно, что мы и заявки на нового не успели подать. Вот и маемся. Вы устали, вижу, но потерпите уж немного - завуч на уроке, а я хочу вас представить, после этого отдохнете. Сегодня никуда не трогайтесь, хватит с вас, переночуйте в моем кабинете, а завтра мы вас поселим. Есть хорошая квартира, там жил наш прошлый историк. Вы сами-то к нам надолго рассчитываете? Как поживется? Конечно, вы человек городской…
- Да! Как поживется! - отозвался нехотя Локотков. И тут же попытался исправить свою ошибку: - Вообще я собирался сюда надолго, и не думал о скором отъезде. Куда ехать-то? Все потеряно…
Виктор Константинович посмотрел на него сочувственно, встал, тронул за плечо:
- Ничего. Может, обомнетесь, притретесь, войдете в коллектив. Хотя предупреждаю заранее - у нас не со всеми просто сработаться. Особенно есть старые учителя, опытные методисты - те все усмотрят, учтут, всякое лыко в строку вставят. Но это - костяк, ничего с ним не поделаешь, имейте в виду. И вот что еще: если проговоритесь про вашу высокую квалификацию - попадете в очень сложное положение. Выскочек, людей чем-нибудь выдающихся, возвышающихся над другими школьная среда не терпит, поверьте моему долгому опыту. Потому что работа здесь тяжелая, и прикипают к ней только истинные трудяги. Без особых других талантов, просто добросовестные люди. К тому же, если проработаешь лет пять, из школы уйти уже трудно - затягивает, и неизвестно чем. Увидите… если выдержите. Но на первых порах будьте очень осторожны, пытайтесь угодить нашим дамам, иначе - беда. Советуйтесь, говорите о методике, ей - все внимание…
- Вы, кажется, думаете, что я способен ходить на цыпочках перед этими вашими… методистками? - по лицу Валерия Львовича закатались желваки. - Даже не рассчитывайте, и не беспокойтесь - за себя я как-нибудь постою.
- В таком случае, - директор развел руками, - вот вам Бог, а вот порог. Пусть уж тогда географичка и дальше историю ведет. Свару развести - это все мастера, а тушить ее - попробуй, годы уходят… Вас ведь никто в школу не толкал, сами пошли - так неужели уж так сильно гордынюшка-то заела?
Тут был миг, очень короткий, когда уместно, и самое время было взять чемодан и уйти, - но Локотков замешкался, и миг ускользнул, а дальше уйти было уже невозможно, и он знал, что не уйдет, и виновато, даже приниженно опустил голову.
- Хорошо, - сказал он. - Я согласен, и все сделаю так, как вы хотите… как будет лучше.
Флейты-пикколо печально пропели над головой.
В кабинет вошла высокая моложавая женщина с энергичным лицом, сросшимися над переносицей бровями.
- Антонина Изотовна Левина, завуч, - представил их директор. - А это, прошу любить и жаловать, - Валерий Львович Локотков, новый наш историк.
3
Поздним вечером, когда отшлепала в коридорах и классах уборщица, и стали холодными печи, Локотков выбрался из кабинета, оставленным ему ключом отпер заднюю дверь школы, и вышел во двор. Там было светло от луны, мигали далекие звезды. Валерий Львович решил пройтись по селу, ставшему его пристанищем неизвестно на какое время. Осторожно, стараясь не подскользнуться на подмерзшем снегу, он миновал школьный двор, и остановился за калиткой обносившей его изгороди. Что ни говори, а стояла весна, уже и не очень ранняя, и это чувствовалось. Свежий ветер обдувал лицо, в чистом воздухе четко висели яркие прямоугольники окон. Даже самые далекие из них не мерцали в морозном тумане, как это бывает зимой, а светили ярко и уверенно. Окна освещали дороги и тропинки между домами, по которым Локотков и двинулся вниз, к реке. Надо было осваивать новое пространство.
Днем, в пересменку, Валерия Львовича повели в учительскую - знакомить с коллективом. Но, как это обычно бывает, на первый раз он не запомнил никого из будущих коллег, да не очень к тому и стремился, зная, что все это придет со временем, а рыть впустую копытом землю - дело нестоящее. Были среди них и молодые, и пожилые, и просто старые. Остался в памяти только длинный сутулый мужчина в сильных очках, с выдвинутой вперед блюдечком нижней губой, довольно староватый уже, неухоженный, в мятом костюме. Он производил впечатление застарелого бобыля. Локотков подумал: "Ну вот, и мне быть таким", - так образ зафиксировался в памяти. Еще он ощутил атмосферу настороженности, жгучего любопытства, - и от этого ушел из учительской больным, с часто бьющимся сердцем. Что вы кончали? когда? где работали? - на все вопросы надо было отвечать, пуще того - лгать, вот что выматывало. Спасибо, выручил директор: "Отстаньте, отстаньте! У человека была тяжелая дорога", - и увел его. И все-таки кто-то пискнул за спиной: "Что-то не похож он на работягу-заочника!" Ну, это Бог с ним, чепуха, мало ли кто на кого не похож…
Окна не везде были занавешены, кое-где можно было рассмотреть творящуюся за окнами жизнь. Хозяйки убирали со столов, мужчины читали газеты, устало сидели на табуретках; ребятишки дремали над книгами и тарелками; светились телевизоры. Ничего-то он не знал, и не знает об этой жизни! Несмотря на то, что рос в таком же селе. Все равно они с матерью жили как-то на-особицу - немножко в стороне от тех, кто растил хлеб, ходил за коровами, имел дело с машинами и другой техникой. И он, сызмальства готовя себя к другой участи, тоже мало присматривался, как живут его сверстники из рабочих семей, ему это просто было неинтересно. Но сейчас-то он взрослый человек, и жить придется не среди детей, хоть и придется работать в школе!
Локотков подошел к берегу речки. В проруби, которую он заметил еще днем со школьного крыльца, снова полоскали: женщина шлепала бельем, возила им по воде, и негромко разговаривала со стоящим рядом мужчиной. Вот она откинулась назад, сказала: "Ху, устала!" - поднялась и начала стягивать с рук резиновые перчатки. Спутник ее надел на коромысло полные корзины, и они медленно пошли по тропке. Обошли посторонившегося Валерия Львовича, и по дороге несколько раз оглянулись на него.
За речкой, на взметнувшемся невысоким взлобком бережке, широкой лентой распространяясь по руслу, повторяя все его изгибы, темнел лес. Еле различимая в ночи тропа вела к нему через речку. "Вот уйти по ней, и не вернуться, потеряться навсегда", - подумал он. И вдруг заплакал, горько и безысходно. От острой, тянущей тоски, при которой - хоть волком вой, надрываясь, над прорубью, на большую желтую луну? "У-у, у-у…" - стоя возле полыньи и раскачиваясь, стонал Локотков.
Когда брел назад, к школе, Рябинино еще не улеглось спать, хоть значительная часть окон и погасла уже; прошел мимо выпивший, сопя и переваливаясь, женщины толковали о чем-то у палисадников, бегали даже поздние ребятишки. До школы оставалось недалеко, когда Валерий Львович различил троих, движущихся ему навстречу. Он посторонился, чтобы разойтись - и тут луч фонарика ослепил его, высокий юношеский голос спросил:
- Кто такой, почему не знаю? Стой, ты, бес!
Ему стало жарко, душно, заломило вокруг глаз - такой охватил приступ ненависти. Бешенство мелкими иглами остро и коротко закололо мозг. Бить! Садить эту рвань в печенку, под дых, в неумытую ряху!! Так же топила его ненависть, когда он, пьяный, бил мальчика на остановке. А сейчас, хоть Локотков и был трезв, ему почудилось вдруг, что эти, и никто другой, виноваты в его падении, в его никчемной теперь жизни. Сдерживая рычание и мотая головой, он двинулся им навстречу. Случись эта схватка - или убили бы его, или он забил бы кого-нибудь насмерть, здесь не могло быть ни середины, ни примирения.
Но фонарик погас, и погасивший его с криком: "Ой, ребя! Дикой он ли, че ли?!." - бросился в проулок. Еще один кинулся за ним, а третий побежал назад. Локотков остановился, тяжело дыша: на преследование он не настраивался, и поэтому упустил время. Скоро шаги их стихли, и Валерий Львович снова остался один. Постояв немного, он опомнился, зачесал яростно затылок: ну и ну-у! Вот так могла получиться история с географией! Надо удерживаться от таких эксцессов, недолго и влипнуть по-новой… Однако пережитое дало разрядку - жизнь теперь выглядела уже не так мрачно, и Локотков даже повеселел. Ничего! Он еще даст всем бой! Он еще может! И Валерий Львович зашагал к калитке в школьном заборе. Надо было отдохнуть. Завтра предстоял первый урок.
4
Несмотря на усталость, спал он беспокойно, проснулся рано, и сразу же стал думать о предстоящем уроке. В седьмом классе, второй с утра. Тема: "Россия на рубеже XVII и XVIII веков. Воцарение Петра I. Начало преобразований". Прекрасная тема!
В бытность свою студентом Локотков проходил в школе педагогическую практику. С тщательным планом-конспектом урока, многократно проверенным, он появлялся перед учениками городской школы, куда был прикреплен, и оттарабанивал затверженное, нимало не беспокоясь: как его воспринимают и понимают, что остается в головах? Посвящать остаток своих дней педагогике, которую он и его друзья-однокурсники называли "лженаукой", никто, конечно, не собирался. И ничего не осталось в памяти, по сути, от тех уроков, они замельтешились, скрылись в потоке тогдашней студенческой жизни. План-конспекты, чинные городские учителя, записки от старшеклассниц. Что еще? Целовался с симпатичной химичкой в ее кабинете.
Что ни говори, этот урок приходилось считать первым. Но Валерий Львович если и боялся его, то совсем немного. Он верил себе, в свое умение заинтересовать аудиторию, и держать ее в руках, сколько понадобится. Все-таки он бывший преподаватель вуза, а это высокая квалификация! И, пожалуй, он начнет свой первый урок не с рассказа о петровских реформах. Это - локальная тема, к ней всегда можно вернуться. Надо рассказать ребятам об Истории вообще, о том, что она - память человечества, его вечное напоминание, вечная угроза беспамятью, о ее уроках, о пленительных открытиях, которые дарит она изучающим ее людям. Как первая вступительная лекция для первокурсников! Определяющая их настрой на все годы учебы, да и дальше.
Такое решение воодушевило Валерия Львовича. Он гладко побрился, позавтракал тем, что захватил еще из города, и стал ждать хозяина кабинета.
Виктор Константинович появился рано, минут за двадцать до уроков, и вместе с ним вошла завуч Левина. Поздоровались, и Антонина Изотовна быстро, по-женски, обросила взглядом кабинет: аккуратен ли новый учитель, не оставил ли за собой сора?
- Как спалось на новом месте? - спросил директор.
- новый учитель, не оставил ли за собой сора?
- Как спалось на новом месте? - спросил директор.
- Нормально, - суховато ответил Валерий Львович. - Спалось нормально, спасибо. - А сам думал в это время: чего это их принесло вместе?
- Сегодня у вас первый урок! - сказала Левина. - Для человека, никогда раньше не работавшего в школе, это - большое событие. Вы как, Валерий Львович? Готовы? Поджилки не дрожат?
- Нет, не дрожат. Тему знаю, недомоганий никаких нет. Что еще?
- Тогда и слава Богу, как-нибудь выберетесь! Плана-конспекта тоже не прошу - до того ли вам было! Только, знаете, держите ухо востро, и построже с ними, седьмой у нас - такие шалопаи… Идемте в учительскую, или вы хотите здесь - в гордом одиночестве, собраться с мыслями… перед первым-то уроком?
Локотков пожал плечами: все равно… Господи, сколько суеты из-за какого-то урока! Ну подумаешь, первый… Большое событие. Он вспомнил строгие ряды в аудитории, склоненные над конспектами головы, себя за кафедрой - вдохновенного, раскованного, блестяще владеющего и материалом, и словом… Что ж, времена переменились, и надо приспосабливаться снова. И, между прочим, крепить связь с коллективом.
- Идемте в учительскую, - сказал он завучу. И - директору: - А вы обещали устроить меня сегодня с жильем. Я надеюсь. Пора начинать обживаться.
- Все, все! - тот прижал к груди руки. - Разве я мог забыть? Уже заходил вчера вечером, и договорился конкретно. Так что сразу после урока мы идем на квартиру. А насчет обживаться - так это вы ко времени приехали. Ведь через три дня - каникулы.
- Сегодня во вторую смену у нас еще одна история - в четвертом классе, - заметила Левина. - Но ее, я думаю, проведет еще Нина Федоровна, географичка - по старой памяти. А вы устраивайтесь, еще успеете потянуть нашу лямку. Ну, идемте!
В учительской на него хоть и продолжали поглядывать с интересом, но уже не так, как вчера. Во-первых, еще не все успели стряхнуть с себя недавнее бремя дома - подымания из теплой постели, хлопот с завтраком, одеванием, мороки с детьми. Во-вторых, предстоял тяжелый, сонный утренний урок, и надо было настраиваться на него. Разбирались журналы, просматривались последние тетради. За всем этим новичку в сознании оставалось мало места - он умещался там только так, любопытной частностью.
Одной из последних в учительскую вошла, запыхавшись, большая, толстая рыжая женщина. Разделась, и сразу поплыла к Локоткову, простирая к нему руки:
- Во-от он, мой избавитель, золотко-о! Забирай, забирай к черту всю историю, ни шиша я в ней не петрю. Нужна мне эта лишняя двадцатка, унеси ее лешак!
"Нина Федоровна, географичка", - сообразил Валерий Львович, и, встав со стула, представился ей. "Да слышала, слышала". - прогудела она, и уплыла за журналом. На подоле ее черного платья прилепилась длинная соломина, - но на это никто не обратил внимания, а Локоткову показалось неудобным с первого дня указывать на недостатки в туалете.
Прозвенел звонок, все разошлись по классам, а он остался один, и принялся восстанавливать в памяти заготовленный еще утром текст своего выступления перед семиклассниками. Ходил из угла в угол учительской, натыкаясь на стулья, и бормотал, взмахивая руками. Все выходило четко, разумно, логично, и Локотков остался доволен. Все равно к звонку на перемену начало подсасывать, забродили нервы - ничем, кроме как изрядным перерывом в преподавании, он не мог это объяснить. А когда вошла Нина Федоровна, и сказала ему: "Вы теперь в седьмой? Ну, держите их покрепче, а то они там мастера устраивать конец света!" - он вообще впал в панику. "Ко мне на урок не собираетесь?" - спросил он завуча, словно в шутку, однако сильно надеясь, что собирается; таким образом, рядом будет союзник, и он не останется один на один с классом. "Тьма своих! - она взмахнула классным журналом. - Притом - у нас не принято ходить на первые уроки. Новички смущаются, не могут установить контакт с классом, и из этого выходит мало хорошего. Лучше уж - как-нибудь, да сам!" "А если утопнет без поддержки, как пловец-перворазник?" Она внимательно посмотрела на Валерия Львовича, ударила ладонью по локтю: "Тут уж дело такое: или утопнет, или выплывает. Впрочем, всяко бывает. Чур, чур на вас! Что за настроение?! Спокойно идите, и все у вас будет хорошо, я верю. Построже только с ними, седьмой у нас - сорванцы, угланы отчаянные. Что ты скажешь - сельская школа! И этих никуда не денешь, и других ниоткуда не наберешь, так вот и обходимся…" От ее слов Локотков приободрился, и после звонка вошел в седьмой класс довольно бодро, без особенного страха.
Все встали, он прошел к столу. Было тихо, и он совсем успокоился. Только в горле першило. Валерий Львович откашлялся, и произнес первую фразу:
- Здравствуйте, ребята, садитесь!
Оглядел класс. Ребята как ребята. Мальчишки, девчонки. Есть туповатые физиономии, есть смышленые, есть ни то, ни се. Но и особенного интереса к своей персоне Локотков не обнаружил. "Это ничего, - подумал он. - Это естественно. Люди узнаются со временем".
- Я, как вы догадались уже, наверно, - продолжил он, - ваш новый учитель истории. Зовут меня Валерий Львович, фамилия Локотков. Запомнили?
- Не-а! - донеслось откуда-то с задних парт.
- Надо, ребята, быть внимательнее. Скажу громче: Локотков, Валерий Львович! Теперь понятней? Вот вы - повторите, пожалуйста! Вы, вы, да! - и он указал на чернявого, невысокого взъерошенного мальчишку.
Тот встал и сказал с нескрываемым, несколько даже театральным удивлением:
- Я?!
- Вы, вы!
Парень открыл рот и дураковато уставился в потолок, будто бы вспоминая. Ему подсказывали наперебой, со всех парт: "Коротков!" "Какой тебе Коротков! Волков!" "Печенкин!" "Черных, Черных!" - а он стоял, и только хлопал глазами. Локотков понял, что попал в глупое положение, однако надеялся еще все поправить. "Садись!" - сказал он чернявому. Тот сел, и стал перехихикиваться с соседями. "Выгнать его, что ли?" - угрюмо подумал Валерий Львович. Класс шумел и веселился. Локотков поднял руку. Стало немного тише.
- Ребята! Товарищи! - мордастый парень с предпоследней парты сипло, негромко захохотал, быстро, в такт каждому "ха!" наклоняя голову - словно курица клевала. Но Локотков решил не обращать на него внимания, потому что знал: это будет конец всему, заготовленная речь утратит смысл, который он в нее вложил.
- Мы с вами будем изучать историю. ("Как? И вы тоже?" - спросил кто-то с изумлением.) Тема нашего сегодняшнего урока - Петровские реформы. Однако, прежде чем перейти к ней, я хочу рассказать вам о той удивительной науке, которая зовется Историей. Чтобы в дальнейшем у нас не было неясностей, недоговоренности в вопросе о значимости этого предмета. Предмет же этот воистину велик и могуч. Он не открывает красот языка, как это делает литература, не устанавливает системы мироздания, порядка движения механических тел, как делают это точные науки. История изучает общество, закономерности изучения человеческих масс, возникновения и распада государств, социально-экономические причины, ведущие к расцвету или возникновению формаций. Именно в этом ее могущество, ее величие: ведь при изучении любой исторический срез, любое классовое явление становится нам понятным…