– С-ор ***вич, вы тут? Откройте. Я посмотрю, что у вас за ремонт! -естественно, это был директор.
– Да мы… не могу… Это сюрприз… Мы тут с… Сашей совещаемся, с какой стороны вмонтировать диапроектор…
– С каким ещё Сашей? Откройте сейчас же!
В это время Яха встал, пошёл за штанами и, подскользнувшись на вишне, бражнулся. При этом он выругался нецензурщиной, а также схватил бутылку и запустил в стену.
– Это что там у вас?! Сейчас же открывайте!
– Это… экспонат упал.
Яха даже кхякать не мог по-атитекторски: видно, хреновато ему с будунища. Надувшись, выкатив красные глазки, уставившись, как баран на новые ворота, на Бадора, шатаясь, вихляясь и прыгая, он нервозно напяливал штаны, причём задом наперёд.
– Какой, к чёрту, экспонат?! Мы сейчас выломаем дверь!
Кенарь постучал ещё минуты три и ушёл: дали звонок на зарядку.
34
16 марта. 8:20
Морозов тоже пошёл. А учителю сказал: "А вы куда? День велик. Надеюсь, вы всё поняли". С-ор понял и покорно полез за сапогом.
Пока он лез, динамики, вывешенные почти в каждом классе (самое новейшее техническое новшество от нашего Кенаря, реализованное, конечно же, Бадорником и Рыдваном), зачали извергать зловещие, никак не приличествующие моменту звуки "Раз, два, три…".
– Витёк, Рая, выруби ты эту побардень! – вскричал Мирза. – "Металлику" давай! "Иде?!"
Приказание исполнил Швырочек, воткнув свой любимый медляк из "Роксет", а у громкоговорителя, вещающего утреннюю зарядку, оторвал провода.
Бедный грузин С-ор достал сапог и принялся одевать Яху, который брыкался и дарил всем нечленораздельные выкрики, средь коих относительно ятными были лишь "Ды уди ты!..", а также матерные слова и обидные прозвища.
Вдруг в дверь начали бить так, что посыпалась штукатурка.
– Хто?!
– Я! – отозвался, не переставая содить, Губов.
С-ору пришлось открыть и даже, всячески опасаясь быть встреченным Кенарем, шибко сбегать в коридор к крану помыть стаканы.
Как ни странно, г-н Губов в точности выполнил поручение Гана. И теперь он, весь дрожа – наверно, от волнения – тянул свою опохмелочную дозу, и когда выпил, оно сразу прекратилось. Шывырочек, который уже стоял при нём наготове (по команде "А ну, шаршавый, к ногтю, дай-кась!.." – чуть склонив голову, тоже немного потрясываясь, зажимая себе нос и отворачиваясь-морщась), быстренько дал собой занюхать – для этого он употреблялся Губовым постоянно, и имел даже кой-какие проценты. Тот же поданной тем же ассистентом метровой линейкой отковырнул с пола резанку какой-то вчерашней колбасы и, ловко поддев её, подбросил вверх, после чего довольно точно словил губастым ртом и, пару раз жевнув, проглотил. Малой зааплодировал, но получил не награду, а по лбу линейкой. Желая продемонстрировать, как быстро избавился от вибрации в членах, Шлёпин кивнул помощнику, чтобы тот поставил налитый стакан на край линейки, а наш артист на вытянутой руке преподнёс его Яхе. Фокус, однако, не удался: Яха-то был ещё не охмеленный! Он уронил свою дозу, за что тоже получил по кудрям.
После смеха и напутствий взявшись за второй стакан, Яха, поднося ко рту, долго морщился и стонал, а потом набрал самогону полный рот и вроде бы поперхнувшись – бьюсь об заклад, что нарочно – отфыркнул его в лицо С-ору!
Все стали удыхать ещё пуще и под шумок похмеляться. Охмелился своими "пристяжными процентами" даже немного поломавшийся ("При учителе неудобно…" – "Ды ладно. Он щас сам с нами выжрет. На, Куржо!") Шывырочек.
После этого обслуживающему персоналу была дана ещё парочка заданий: "Принеси ведро воды, чтобы мы могли умыться!" и "Собери чё-нть закусить!".
35
16 марта. 8:45, 9:35
Леонид Морозов сидел на занятиях в соседнем с кабинетом №7 классе, смотрел в окно, за которым ярко сияло весеннее солнце, и по подоконнику барабанила весёлая – или наоборот невесёлая, унылая, как и всё в школе – капель… Прозрачные, блестящие, искрящиеся капли то и дело лениво – тем не менее, ускоряясь! – пролетают свой видимый путь, эффектно – но невидимо – разбиваясь… впрочем, почему невидимо – брызги так и окропляют стекло, нижнее, в которое он и смотрит, сияют, радуются… и ползут вниз… Он поймал себя на том, что не может теперь впасть в то тупое, но уютное забытье, в которое иногда впадал раньше, отбывая бесконечные часы "барды" – те из них, когда удавалось просто сидеть и слушать – никто не спрашивал и не устраивал безобразий – когда, допустим, не было Яхи, не было Яны… и ничто, кроме спокойного созерцания своих мыслей и бурчания лектора не беспокоило…
Но он не любил такую погоду. Он любил, когда пасмурно: плавные мелкие снежинки или хлопья в марте и ноябре – вот это поистине вдохновляет – и просто на какое-то невыразимо томительное ощущение себя и природы, и потом, конечно, и на писание. А если хочешь драйва – выходи в самую стихию – в метель или ливень с грозой!..
Он почему-то вспоминал, как всё это началось, почему-то в мельчайших деталях сами собой "вспоминались" рассказы Сержа о его визитах к фермерам, но как бы уже прошедшие словесную обработку (в самом деле, уже прошедшие), оформившиеся в более-менее внятные строчки, которые теперь может прочесть и понять каждый, но одновременно с этим и такие личные, "одинокие", "свои", что, конечно, обусловлено тем, что теперь происходит некий обратный процесс: они как бы проецируются обратно – как кадры киноплёнки, когда-то снятые с действительности, и он видит всё это в образах, как настоящее – обработанная реальность, даже не свои впечатления, оживают и смотрятся как свои собственные и настоящие.
Серж, Белохлебов, Сажечка, запорошенная снежком техника на задах… Падают капли, или скорей снежинки, которые сразу, растворяясь на земле, превращаются в капли… растворились совсем – плавные капли-удары – то там, то там, в каком-то неведомом плавно-неприрывном порядке – как будто кто-то на компутере зашаривает, подумал Леонид, и явно не просто текст, а как пить дать тоже проходит "Соло на клавиатуре"…
Учитель говорит что-то про то, что "Человек пишется с большой буквы", и Леониду представляется, как некоторые буквы, рассыпанные по земле и всему вокруг – чёрно-белая картинка из множества семенящих-меняющихся капелек-букв (потом это будет уже "Матрица"! – 2008), – вдруг преображаются и сами собой, автоматически вырастают, как в программе "Ворд" – и все имена – не только Яна – даже С-ор, Папаша и Сажечка! – перерастают в заглавно-буквенное написание…
Вот немного и получилась прежняя медитация… Но сейчас всё равно всё внутри заполнено каким-то волнением, заботой, предвкушением…
Морозов же младший тоже размышлял, и по сути, о том же, ну, уж точно о тех же… И ещё о брате. Ган мой остроумен в доску, думалось ему, токмо остроумие своё он проявляет только со мной. Чтоб он вёл себя по своей сути, с ним нужно постоянно близко вожжаться. Вот бы его это остроумие да на публику! И теперь он, наверное, и хочет расширить свои таланты.
И Серж невольно улыбнулся: вспомнил один пример леонидовского остроумия, ещё давнишний, когда всех этих импровизированных "беспредельных" гулянок не было и в проекте (хотя он, кажется, и тогда уж фантазировал об опохаблении Кенаря и учтелей!). Был какой-то открытый урок, где присутствовали и мы, мелкие, и старые – Папаша, там, Брюс, Шлёпин, Суся. Кенарь нёс что-то про Африку, про её природу: "А вот, говорит, пеликан, всё такое, и он в свой мешок под клювом может набрать десять литров воды!" А Ган на это негромко так, как бы между делом: "На нём до Тамбова можно доехать и обратно!.." Все так и ушли в покат, и весь урок потом ржали, что бы кто ни начал говорить!..
Сидя уже на втором уроке, который "по причине сбивки в расписании из-за отсутствия 7-го кабинета" проводился тут же, Леонид Морозов услышал, как и все прочие, знакомые звуки…
Учитель физики, устами Яхи прозванный за свой большой рост Рыдваньером, как раз пытался получить от класса формулу количества теплоты. Леонид уже тогда задумывался (а иногда и высказывался – благо, что сей молодой учитель видел в нём интересного собеседника и человека – может быть, не с такой уж большой и каллиграфически-прописной буквы, как в литературе, но с физически твёрдой, плотной и ровной печатной "ч" – и в глазах Морозова сам являлся именно таковым), что само, допустим, это словосочетание "формула количества теплоты" звучит для уха ученика как тарабарщина или, скажем, магическое заклинание, не обозначающее в реальном мире ничего жизненно-реального, и единственная причина существования которого – непонятно кем заведённая традиция – "так надо". То же Морозов говорил и о других знаниях, упакованных в определения, формулы и графики (особенно, конечно, по алгебре и геометрии), которыми с утра до вечера пичкают учеников, которые по окончании заведения дай бог умели бы читать (медленно, со сбивками, почти по складам), написать с десятком ошибок заявление и без ошибки – свою фамилию, и считать купюры, изредка прибегая к калькулятору – то есть, как минимум лет пять обучения отходят С-орову Котофей-Иванычу под его пушистый хвост. Преподаватель, естественно, не разделял точки зрения ученика: доказывал, расшифровывал формулы, рассказывал о достижениях науки, а особенно техники. "Представь: скоро телефоны будут без проводов – можешь куда угодно идти, ехать и говорить! В телевизоре будет не три программы, а… двадцать три, а может и все сто!" – в общем, весь источал так присущую всем учителям веру в прогресс – в постоянное увеличение зарплаты, повышение квалификации, присылку новых учебников и пособий…
– Старую? – устало-уныло переспросил Морозов ("Всё равно, никто больше не вспомнит!.."), – Q = cm (дельта) t, где с…
Учитель должен растолковывать, исподволь думалось ученику, внушать, почти что как гипнотизёр. Уж не надо, может, приговаривать к каждому слову на манер Кашпировского "Я даю установку", но можно же внятно интонировать, выделять главное и после него сильно сказать: "Так, запомнили". И повторять и растолковывать, пока хоть один ученик отвечает, что он не понял (особенно если в классе их меньше десятка, как в сельской местности!). А то что получается: задача учителя – только кое-как прогнать текст из учебника – как правило, крайне невразумительно, бегло, блёкло и вяло, что называется вподряд и без разбору, а то и почти уж нечленораздельно, а после добавить: "Кто не понял, прочтёте дома по учебнику"…
– А скажи-ка, Лёнь, лучше, что там у вас за ремонт? – вдруг перебил учитель, улыбаясь.
Надо сказать, что звуки были явно не строительно-ремонтными, а несколько иными: музон, топот да присвист, пьяные возгласы типа "Опа!" да "Оба!" и звон посуды.
– Сейчас наверно полы мостят и обивают релином, – установил Морозов, едва сдерживая улыбку.
…Причём это же должен сделать на следующий день (или урок) и любой ученик: пересказать тот же текст из того же учебника! Разница лишь в том, что учтиля получают за это зарплату (и если уж теперь не статус, то уж точно своё неоправданное высокомерие!)! Да какой-нибудь Белохлебов-прапор куда лучше объясняет! Чуть не Сажечка! Или я… А уж о Папаше и говорить-то нечего!..
Наверно всё же улыбнулся, но старался этому противодействовать, и стараясь, аж как-то больно растянул мышцы на лице.
– Да? Я так и подумал. Садись.
Физик тоже улыбнулся – свободно и широко: он всегда так улыбался, с завидным постоянством, а распаляясь-забываясь, ещё и прыскал слюной, как иногда Мирза или всегда как их общий прототип доктор Ливси.
…Тем паче, что сами школьные сведения, которые нам внушаются, почти что все настолько упрощены, искажены и так "интересно" подобраны, что вполне можно сказать, что они попросту не соответствуют действительности. Не соответствуют современной научной картине мира – принесите видному учёному – а лучше выдающемуся! – учебник по его дисциплине и спросите, что он думает – он только рассмеётся!.. Когда смотришь на портреты учёных (или литераторов), висящие на стене в классе, то само уж по себе это вызывает какую-то тоску: кажется, что они такие же скучные, занудные люди, как учителя и их предметы – как бы не так!
Леонид знал, что Рыдваньер тоже немного не чужд профанации, и в каком-то отношении тоже почитай его кореш. Он ведь едва не ровесник Кенаря, а выглядит в отличие от него, напустившего на себя солидность лишних лет двадцати (!), совсем по-свойски, почти как мальчишка. Сразу вспомнились две презабавных истории с его участием.
36-ep
Пару лет назад, когда окончивший вуз Рыдваньер только приехал и поселился с молодой жинкой в домике на отшибе, он сразу привлёк внимание всей честной компании, тогда, впрочем, только нарождающейся. Атитекторством тогда верховодил Яха, но начали себя проявлять и братья Морозовы, были тут, конечно, и их приезжий сосед Перекус, и скромный Мирза с совсем малолетним всепронырливым Шывырочком.
По традиции в ночь пред Рождеством воровали сани. Молодёжь, группами и так же в санях, выждав время почти до полуночи, разъезжала, озорничая и выпивая, по селу, выглядывая во дворах сани. Их надо было вытащить, подтащить ко своим и, держа за оглобли, увезти на центральную площадь села, где из этих саней, специально водружая их друг на друга, сооружали огромную кучу, которую поутру обокраденные коневоды приходили разбирать. Это, конечно, была своего рода соревновательная игра. Ведь в основном владельцами данного вида транспорта были уже довольно пожилые дедки, традиции хорошо знающие, а поэтому заносящие в эту ночь сани в пристройки и чуть не в сени, привязывающие их проволокой и цепями, а иногда даже сторожащие с ружьём, а то и с целым экипажем в засаде, который тут же мчится наперехват. Короче, экстрим дай дороги.
Но, видно, поскольку ночь-то всё-таки непростая, и якобы резвится нечисть, то всё из года в год идёт кувырком. Во-первых, всегда начинается сильная метель, так что ничего не видать, не хочется выходить на улицу, а хочется спать, особенно выпимши. Во-вторых, хозяева саней, то как-то закружившись в хлопотах, то выпив, то из-за метели, а чаще и всё вместе, как назло именно в этот день обо всём забывают, а пришедшие сторожить, чтоб не стырили и помочь изловить проказников, стопка за стопку быстро спиваются и тоже напрочь забывают, чего ради весь сыр-бор. Очухиваются они только тогда, когда выйдя по нужде, кто-то не разведёт руками, и охая и матерясь, не забежит мгновенно обратно, голося: "Ох, черти, украли! Упёрли сани-то!" Или когда Яха, по особой своей дерзости, ещё не пошлёт какого-нибудь Швырочка стукнуть в окно или не швырнёт в оное куском льда.
И тут тот же Яха решил себе и своим компаньонам ещё более усложнить задачку: предложил свозить сани в кучу не перед клубом, как обычно, а перед домом нового учителя! Мотивировал он только тем, что тот "дурачий, может и выскочить!" Все были не против, и Серж даже предложил свезти туда же и все уже сваленные у клуба сани!
Это было, скажу я вам, нечто. Крутые виражи, лихорадочное мельтешенье всего в снегу и во тьме, скрип полозьев, страх, опасность и наслажденье, крики, ругань, погони, паденья, Яхина кобыла в мыле, дёргающе-виляющие оглобли в руках… гвозди и раны от них, азарт и жар, хмель не от вина, пот и тряска, вода на себе от талого снега, от проруби в реке, куда чуть не провалились… приходится ведь жарить напрямик, наперерез, напролом – через самые непроходимые препятствия: сугробы, узкие проулки, пахоту, сады, буераки и речку…
А уж сколько так называемого адреналина добавил своей некой "дурачестью" и настырностью сам Рыдваньер, невозможно сказать!
Чтобы "объект" осознал, что его обеспокоили, Яха предложил бросать огроменными ледышками ему в железный гараж… И вскоре он осознал и каждый раз выскакивал с какой-то палкой в руках, и мчался как спринтер (один раз было чуть не поймал подскользнувшегося Мирзу!), но всё же не мог настигнуть… грозился кулаком, орал фамилии и просто "Убью!"… Пытался отвозить сани прочь от своего дома… но их всё равно опять подтаскивали прямо к порогу… Короче, занимался всю ночь!
К счастью, ему кто-то пояснил, что, мол, обычай такой, не обижайся, и никаких последствий сие озорство не имело.
Второй случай уж был куда более зазорным, поскольку совместно с Яхою тут уж выказал свою фантазию и Ган. В результате скучной дождливо-слякотной безклубной осенней ночью они решили устроить некое подобие Ночи Саней – подёргать во всех учреждениях и у частных лиц все очищалки и стащить их всё туда же – к порогу уважаемого "прикольного" учителя Рыдваньера.
Усилий пришлось приложить немерено! Гараж уже был окрашен, и в нём была машина, поэтому содить по нему кирпичами было особенно болезненно. Кроме того, жена была на последних месяцах беременности, а времени уж собачья полночь, да ещё орали "Рыдван, выходи!" – надо ли говорить, что учитель был особенно зол. Когда он включал свет и выскакивал, сердце так и уходило в пятки, все начинали дохнуть… тут-то оное сердце и те пятки и пригождались – только сверкали, лишь бы по грязи, кочкам и лужам не упасть! Убегали от его дома врассыпную кто куда: кто на свет далёкого фонаря – до клуба и даже дальше оного, кто под бугор к речке и за неё, кто прямо в совсем в темень – через дорогу с непроходимыми колеями, в пахоту, грязищу и кочерыжки, на колхозное поле… Как ни странно, он никого не смог настигнуть, и всё повторилось раз до шести!..
На седьмой уже и очищалок не осталось на примете поблизости, и Серж предложил сходить за таковой на дальняк – к больнице. Поход был долгим, там взяли и бутылочку сэма, больших усилий стоило и выкорчевать здоровенную тройную (треугольной формы) особь и тащить её через всю деревню…
И вот у соседнего с учительским заброшенного дома, преодолевая буквально последние два десятка метров и внезапно настигшее всех опьянение, из последних сил тащил в основном Ган (другие уж чуть совсем не бросили), а сам ещё, побуждая разбредающихся, возбуждённо-громко комментировал и хвастался:
– Прикинь, Рыдван щас опять выскочит – а тут та-акая ощича…
И вдруг – в углу между стеной дома и забором кто-то стоит, вжавшись!
– О, да это Губов! Чё это ты тут… – только и успел прибавить Ган, как фигура отделилась и оказалось, что это…
– Ребя, Рыдван!!! – закричали все и кинулись врассыпную.
Ган от неожиданности успел лишь отпустить очищалку и отскочить на пару шагов. Мгновенно подскочил педагог, схватил за куртку, и удивлённо заорав "Морозов?!!", залепил тому в ухо оплеуху – ох, и сильно! Потом вторую, попав в челюсть, – пока тот, спохватившись, не отпрыгнул в сторону.
Изо всех каких-то кустов, по всей ночной, совсем не похожей на день, окрестности доносилось неподдельное удыхание. Тихо удыхал и сам Морозов. Рыдваньер озадаченно почесал репу (представляем: отличник и человек, почти кореш – тащит очищалки!), плюнул и пошёл домой…
Только придя домой, к бабане, Морозов вспомнил, что завтра первым уроком ОБЖ, предмет, который теперь разграничили для мальчиков и девочек, и поскольку Яха и Мирза уж месяца как два бросают школу, он будет сидеть с учителем один, тет-а-тет в маленьком классе за партой, которая впритык с его учительским столом. А ведёт, как вы догадались…