- Ну, я был столь многим обязан Вилли. Особенно после того, как ему не понравилась его фотография, которой мы размахивали. Все было задумано так, Чарли, чтобы создать у публики впечатление, будто каждое из решений нашей грязной кампании принимают люди, остающиеся в тени, а я просто невинный слизняк, говорящий и делающий то, что они мне велят, этакий дурак дураком.
- Но ведь по большей части так оно и было, разве нет?
- Ну нет, идея насчет Вилли Хортона принадлежала мне.
- Сделать на него особый упор?
- Помиловать его, а после дать ему в Госдепе пост заместителя госсекретаря по латиноамериканским делам. Для человека, совершающего преступления, это очень хороший пост, Чарли. Латинская Америка замечательна тем, что в ней даже сейчас все еще можно убить кого хочешь и выйти сухим из воды. Как видишь, я и в географии кой-чего смыслю.
- Это как раз история, Джордж. Послушай, как тебе удается убеждать людей, что ты вовсе не такой пакостный и подлый, как все прочие говорящие и делающие гадости, которые непрерывно говоришь и делаешь ты? Временами ты ведешь себя ну хуже некуда и все-таки неизменно выглядишь честным и чистым.
- Спасибо, Чарли. Думаю, тут все дело в освоенном мной стиле охламона, только что вышедшего из частной средней школы. Ну и в подготовке, которую я получил в Йеле.
- Уильям Бакли это тоже умел.
- И потом, я хорошо разыгрываю тупицу. Это мне проще пареной репы.
- Я и не думаю, Джордж, что это тебя затрудняет. Но ты мне вот что скажи. Все уже подходит к концу, ты можешь говорить откровенно. - Стаббз помолчал. - Скажи, почему ты выбрал именно его?
- Не спрашивай больше! - воскликнул президент Джордж Буш, наморщившись так ужасно, что человек послабее его близкого друга Чарли Стаббза, пожалуй, проникся бы к нему состраданием. - Я завизжу, если еще раз услышу этот вопрос!
- Ты уже визжишь, - ответил Чарли Стаббз. - Джордж, сегодня твой последний день на посту президента, и, черт подери, я хочу услышать ответ. Ты же едва знал его. Ты даже не знал, что он уклонился от призыва. В чем же был фокус? В чем уловка?
- Да не было их, чтоб я пропал. И фокуса не было, и в сделке с ним я не нуждался. Как мне заставить тебя поверить?
- Я затрудняюсь поверить даже в то, что на свете может существовать тип вроде нашего Дж. Дэнфорда Куэйла. Хотя бы один.
- Ну, мне понравилась сама идея. Я думал, что он будет хорош. Вот и все.
- А почему ты ни у кого о нем не поспрашивал?
- Господи, да я спрашивал. По-твоему, я идиот? Я консультировался с лучшими умами из тех, что меня окружали. И все сказали: ни в коем случае.
- Тогда почему ты это сделал?
- Хотел показать этим наглым всезнайкам, что я сам себе голова. Я к тому времени уже устал жить в тени Рейгана, был сыт этим по горло.
- Ты только не обижайся, Джордж, но, по-моему, в тени Рейгана ты выглядел лучше, чем где-либо еще. Ну что, мне уйти?
- Нет, останься. Лучше если ты будешь рядом со мной, когда эти конгрессмены ввалятся сюда и начнут канючить, чтобы я передумал. Как только заметишь, что я засомневался, скажи пару слов, останови меня - пусть они видят, что меня не так-то легко поколебать, если кто-нибудь напоминает мне, что я должен стоять на своем. Тащи их сюда. Мне охота врезать кому-нибудь ногой по жопе.
- Ох, Джордж, ради всего святого!
Стаббз все еще кривился, когда государственный секретарь распахнул дверь и в нее гуськом вошли унылые и безмолвные просители из конгресса и обеих политических партий страны общим счетом десять человек. Они поздоровались со своим президентом, и он тоже сердечно поприветствовал их.
- Входите, мужики, входите. Роскошная нынче погодка, верно? А вы чего такие хмурые? Зря вы так, будет и на вашей улице праздник.
- Джордж, - предостерегающе произнес Чарли Стаббз.
- Извини, Чарли.
- Ну-с, если позволите, - начал государственный секретарь. - Эти джентльмены относятся к принятому вами решению об отставке со всевозможным пиететом, однако принесли с собой подписанную практически каждым членом обеих палат конгресса от обеих партий петицию, в которой просят вас это решение пересмотреть. Сам я к настоящему времени уже получил послания - и некоторые из них закапаны слезами - от лидеров почти каждой развитой страны свободного мира, мира коммунистического и большинства стран "третьего мира".
- Это ж надо, - просиял Джордж Буш. - И от Советов тоже?
- Разумеется. Послание советского посла как раз одно из тех, закапанных. Им ядерная война нужна не больше нашего.
- Ну что же, мужики, - начал в обычной своей манере рубахи-парня Джордж Буш, - должен откровенно сказать вам уже сказанное мной публично. То, что я делаю, правильно, а пока я еще остаюсь президентом, я остаюсь и человеком, который лучше всех прочих знает, что правильно, а что нет. Правильно? Мое решение правильно, потому как я дорос до понимания - дорос, пока занимал мой пост, - что президент из меня на самом-то деле никакой.
- С этим, господин президент, никто спорить не собирается, - сказал член конгресса от его собственной партии.
- Называй меня Джорджем, Боб. Рад, что смог тебя убедить.
- Меня зовут Джоном, Джордж.
- Это меня зовут Бобом, - сообщил один из просителей, высокий.
- И меня, - сообщил еще один из просителей, низенький.
- Рад снова познакомиться с вами со всеми, - сказал Джордж Буш. - Мне казалось, тебе не по вкусу то, что делаем я и моя администрация, Боб.
- Меня зовут Томом, Джордж.
- Боб - это я, Джордж, и мне тоже не нравится все, что вы делаете. Однако политике следует кончаться у самого края воды.
- А что это значит, Том?
- Это значит, господин президент, что во времена великого кризиса мы отказываемся от пристрастных перекоров, забываем о том, как паршиво вы работаете, и начинаем, разнообразия ради, думать о благе общества.
- Но при чем тут край воды?
- Понятия не имею. Однако в настоящее время это не важно, как не важен и вопрос о том, паршивее ли ваша паршивая администрация рейгановской или не паршивее.
- Паршивее рейгановской? - воинственно вскинулся президент. - О нет, от этой темы мы так просто отмахнуться не можем. Позвольте мне высказаться ясно и определенно. Для меня то, что я делал, было прежде всего вопросом сдержанного президентского стиля, и вы не могли не заметить всех неуклонно проводимых нами усовершенствований к лучшему, равно как и множества усовершенствований к худшему.
- Джордж, - произнес Стаббз.
- Минуточку, Чарли. Мы проводили наши хорошие и плохие изменения с такой постепенностью, что их можно было с равным успехом и не проводить, разницы никто не заметил бы, да и нам жилось бы намного лучше, если бы мы оставили все как было, а не тратили на проводимые нами усовершенствования время и деньги. Но к настоящему моменту я осуществил все, что мной было задумано, и для меня настал час передать факел кому-то еще и отойти в тень.
- Джордж, - предостерегающе произнес Чарли Стаббз.
- Извини, Чарли.
- Да, но что нам делать с Куэйлом, господин президент? Скажете вы нам наконец раз и навсегда, почему ваш выбор пал именно на него?
- Если вы еще раз спросите его об этом, он завизжит.
- Спасибо, Чарли.
- Вы бросаете нас в беде. И как быть с СОИ?
- А что это?
- Звездные войны. Следует нам продолжать связанные с ними разработки или не следует? И кстати, господин президент, это помещение прослушивается? Вы, случаем, не записываете тайком наш разговор, чтобы в дальнейшем вставить его в задуманную вами книгу?
- Ваше предположение оскорбительно, - резко ответил президент. - Однако позвольте мне предоставить вам гарантии, в которых вы так нуждаетесь.
Он широким шагом приблизился к своему рабочему столу и нажал на кнопку вызова секретарши.
- Примроуз, прошу вас, отключите всю записывающую аппаратуру. И проследите, чтобы все уже записанное было стерто.
- Да, господин президент, - мгновенно ответил женский голос. - Это означает, что вы хотите, чтобы аппаратура продолжала работать?
- Нет. Я хочу, чтобы ее выключили.
- Теперь поняла, сэр. Но только я код забыла. Пусть продолжает работать?
- Пусть ее выключат. Обратитесь к звукоинженеру. Скажите ему, что я действительно хочу, чтобы ее отключили.
- Теперь поняла, сэр. Но по-моему, насчет кода и он не в курсе. Мы же его недавно взяли, на подмену настоящему.
- Ладно, Примроуз, забудьте. Забудьте даже, что я просил об этом. - Президент вернулся к своим гостям и подчеркнуто пожал плечами. - А вы, парни, спрашиваете меня насчет СОИ. Это все вопросы слишком технические, чтобы их решал Белый дом, да мы и не знали бы, что делать, не получив результаты последнего опроса общественного мнения.
- А он это знает?
- Кто?
- Куэйл. Ваш вице-президент. Черт возьми, господин президент, где вы вообще откопали этого типа?
- Прошу вас, называйте меня Джорджем. Послушайте, ребята, вы контролируете конгресс. Если вас так беспокоит Куэйл, почему бы вам просто не связать его по рукам и ногам, чтобы он ничего не мог сделать? А потом устройте ему импичмент.
- За что?
- За то, что он ничего не делает.
- А вы не могли бы по крайней мере уговорить его подать в отставку первым?
- В отставку? Ну конечно. Минутное дело. Да, но если он уйдет первым, кто же заменит меня?
- А какая разница?
- Политика кончается у самого края воды.
- Считайте, что это уже сделано. - Президент величаво, с выражением снисходительного самодовольства на лице снова приблизился к столу и перебросил рычажок переговорного устройства. - Примроуз?
- Да, господин президент?
- Найдите Маленького Принца. Мне нужно поговорить с ним.
- По телефону, сэр?
- Конечно, по телефону! На черта он мне здесь-то сдался, как по-вашему? И соедините его с секретной комнатой. Прошу прощения, мужики. Вы и ахнуть не успеете, как его уже не будет.
Президент, помахав всем ладонью, повернулся, одарил всех хорошо знакомой фоторепортерам улыбкой через плечо и вышел, закрыв за собой дверь. В комнате ненадолго наступило облегченное молчание.
- Видите, Джим? Я же говорил, что он поступит как надо, ведь так?
- Спасибо, Джим. Он настоящий Джордж, верно?
- В Англии его называли бы Чарли, - сказал государственный секретарь.
- В этом и состоит одна из причин, по которым он все еще сохраняет популярность.
- А вторая?
- Его все любят.
- Рейгана тоже все любили.
- Кроме Джорджа.
- Так как насчет Куэйла, Джим? Это же вы его выбрали, так?
- Не спрашивайте меня об этом.
- А то он тоже завизжит.
- Спасибо, Чарли. Он поклялся мне всем, что для него свято, а такого, сдается, существует немало, что в его прошлом нет ничего, способного доставить нам неприятности. Мне следовало еще в тот миг почуять неладное. Когда выяснилось, что он уклонился от призыва в армию, мошенническим образом записавшись в Национальную гвардию, я просто взвыл от ярости. К тому времени Джордж уже не мог отказаться от него, а вот меня он едва не прогнал.
- Но отчего он не пожелал объяснить нам, почему выбрал его?
- Он и сам не знает.
- А вы?
- Джордж хотел получить кандидата в вице-президенты, который производил бы худшее, чем он, впечатление. А компьютер выдал нам только одно имя - Куэйла.
- Как мне не хватает Ричарда Никсона.
- Мне тоже.
Услышав, как поворачивается ручка двери, все замерли и обратили к ней полные ожидания лица. Человек, покинувший их с таким уверенным видом, вернулся, семеня ногами, и весь его облик выражал забавное замешательство. Он легонько покачивал из стороны в сторону головой и ритмично похмыкивал в такт ее движениям.
- Ну, ребята, догадайтесь… Похоже, нам нынче не везет, - объявил он и засмеялся так, точно принес хорошую новость. - Маленький Принц в отставку уходить не желает. Говорит, что ему и так хорошо.
- Ничего веселого в этом нет.
- А по-моему, есть. Похоже, я неудачно выбрал время для разговора с ним. И, похоже, оторвал его от видеоигры. Первым, что я от него услышал, было: "Др-р-р, др-р-р, др-р-р". Он говорит, что лучшего места, чем то, какое он сейчас занимает, и представить себе не может. И говорит еще, что ему рукой подать до президентства.
- А это какого дьявола означает?
- Он чью руку имеет в виду - вашу или свою?
- Забыл спросить. По его словам, если он уйдет из вице-президентов, ему, наверное, в лудильщики податься придется или снова начать сочинять пресс-релизы, а он боится, что уже утратил прежние чародейские навыки. И не знает, на что годится лучше, чем на роль лидера свободного мира и главы величайшей на свете промышленной державы. Я не думаю, что мы все еще остаемся величайшей на свете промышленной державой, но, возможно, ему известно больше моего. А оставшись вице-президентом, он, по его словам, окажется, когда я завтра уйду, первым в очереди моих преемников.
- Как он об этом узнал, черт побери?
- Кто-то ему проболтался!
- Может, он по моим губам прочитал?
- Он вообще читать не мастак.
- Я знал, что это ошибка, и говорил вам: это ошибка! - взвыл государственный секретарь, а затем застонал от пронзившей его боли. - Не следовало нам давать ему деньги на учителя чтения!
Последнее публичное деяние, совершенное им как президентом, было таким: Джордж Буш завернулся в государственный флаг и принес ему клятву верности.
- Это было позорищем, Джордж, - прямо сказал ему Чарли Стаббз. - Ты и себя унизил, и флаг осквернил.
- Спасибо, Чарли.
НЕОПУБЛИКОВАННЫЕ РАССКАЗЫ
Смеяться по утрам
В Нью-Йорке тебя время от времени угощают ломкой, то есть запирают вместе с твоим ужасом в камеру и оставляют наедине с собой - им все равно, выплачешь ты глаза в попытках заснуть или сойдешь с ума от кошмарного, мучительного, медленного пробуждения, постепенного осознания того, где ты и чего жаждешь. Тебя кормят, а если ты слишком шумишь, накачивают успокоительным - толку от него мало, однако это никого не волнует, а когда ты выходишь на волю, осматривает тебя не врач, но бесцеремонный мясистый сержант, который глядит на тебя с презрением и который глазом не моргнет, если ты рухнешь замертво через минуту после того, как он подпишет твои бумаги. Потому он и поехал в Кентукки. По крайности, в тамошних заведениях твою дозу снижают постепенно, отчего ломка отсрочивается и сводится к минимуму, да и колют тебя каждый день бесплатно, и ты знаешь, что тебе не придется внезапно сесть на сухой паек. В его районе кто-нибудь всегда собирался в Кентукки. Один или двое из них и вправду надеялись вылечиться, другие ехали смеху ради, вроде как в отпуск, потому что остались без денег, а там их кололи бесплатно.
Он поехал, чтобы вылечиться.
На обратном пути ему пришлось провести три часа в Вашингтоне. Он стоял, не понимая, что делать, посреди автовокзала, ему было не по себе и от здешней сутолоки, и от того, что он один. Все его пожитки лежали в армейском вещмешке, одет он был в привезенную им из армии зеленую летную куртку. Он был стрелком. Краем глаза он поглядывал на свое отражение в зеркале, висевшем за торговым автоматом. Кожа плохая, широкое лицо выглядит усталым и осунувшимся. Он быстро отвернулся от зеркала, смущенный мыслью, что кто-то мог заметить, как он изучает себя в зеркале. Потом поднял с пола вещмешок и вышел из вокзала.
И сразу же начал потеть. Стояла зима, холодный воздух, ледяной ветер, а у него пот выступал на лице. Он давно уже пытался понять, что бы она такое значила, эта его потливость в самые холодные дни, но додумался лишь до одного: потом он обливался всегда, сколько помнил себя, всегда был таким. В одном из его карманов лежал список докторов, которые, как правило, выписывают тебе рецепт, если ты платишь им за прием. Эти сведения он получил от людей, с которыми лечился, и в том, что двенадцать перечисленных в списке врачей жили всего в пятидесяти милях от клиники, присутствовала мрачноватая ирония. Ему нужно было потратить на что-то три часа, и он решил заглянуть к одному из них - не потому, что нуждался в чем-либо или чего-то хотел, а просто чтобы время убить. Он не любил одиночества в чужом городе, он его и в Нью-Йорке-то не любил. Особенно туго приходилось ему по этой части в ресторанах. Иногда он даже есть не мог.
Офис доктора находился на первом этаже старого, построенного из песчаника дома. Лимонные шторы на окнах, табличка с именем и часами приема. Как только на пороге появилась медицинская сестра, Нат пожалел, что пришел сюда. Дорогой он придумал, что будет говорить, однако стоило ей посмотреть ему в глаза, как его охватило чувство вины, стыд и он все придуманное забыл.
- Я… мне нужно повидаться с врачом, - пробормотал он.
Сестра провела его в приемную. Это была худощавая женщина средних лет, с жесткими седеющими волосами и сухим лицом, не способным, как показалось Нату, выражать радость или сочувствие. Она уселась за свой рабочий стол, подняла взгляд на Ната.
- Вам назначено?
Он покачал головой.
- Вы постоянный пациент?
Он снова покачал головой. Сестра положила перед собой чистый бланк, спросила, как его зовут.
- Натан Шолль, - ответил он и, только теперь сообразив, что вопросов будет еще немало, нервно подступил к ее столу. - Я… я не из Вашингтона. Просто проходил мимо, увидел табличку доктора. Можно мне с ним поговорить? Я… у меня личное дело.
Она встала, ушла внутрь офиса. И Ната мгновенно охватило желание сбежать. Он шагнул к двери, но остановился из страха, что сестра вернется, увидит его уходящим и велит вернуться. Ему оставалось лишь беспомощно ждать. В конце концов она возвратилась и отвела его в кабинет врача.
Кабинет был темным, мрачноватым, с тяжелыми, обтянутыми коричневой кожей креслами и коричневыми шкафами. И костюм на докторе - невысоком лысеющем мужчине с пронзительными черными глазами - тоже был коричневый. Он разглядывал Ната, ожидая, когда тот заговорит.
- Я… - неуверенно начал Нат. - Я тут проездом из Кентукки. Слышал там, что, если мне что-то понадобится, я могу обратиться к вам за рецептом.
Доктор насторожился:
- Боюсь, я вас не понял.
- Я был там на лечении, - сказал Нат. Он понимал: доктору необходимо время, чтобы приглядеться к посетителю, понять, можно ли ему доверять. - И один человек дал мне ваш адрес. Сказал, что вы поможете, если… если мне потребуется укол.