- Это было бы очень забавно, - негромко ответила Марсия. Она провела пальцами по его щеке, закрыла глаза и подняла к нему лицо. Купер положил ей на грудь ладонь и оттолкнул ее с такой силой, что она ударилась спиной о стену. Марсия изумленно ахнула, а он отвернулся от нее и пошел к двери.
Ночной воздух и алкоголь образовали подобие взрывчатой смеси, от которой в душе Купера вспыхнуло ощущение молодости и силы. Он перешел через улицу в середине квартала, чтобы пройти мимо стоявшего неподалеку от угла ресторанчика, и направился к нему неторопливой походкой бесцельно прогуливающегося человека, наслаждаясь безмолвной зыбью бодрящего, свежего воздуха, согревавшим душу ощущением одиночества, довольства, молодости и здоровья. Теперь он жалел, что оттолкнул Марсию. Может, стоит завести с ней романчик, думал он, в виде извинения? Ему давно уж хотелось завести романчик с какой-нибудь женщиной, однако романчик потребовал бы слишком большой подготовительной работы. То же самое и с разводом: в самый последний миг на тебя нападает обманчивое чувство привязанности к жене, а затем - раскаяние.
Напротив ресторана стоял на краю тротуара, разговаривая с кем-то сидевшим в машине, мужчина. Машина отъехала, мужчина попятился и столкнулся с ним.
- Прошу прощения, - пробормотал, улыбаясь, Купер.
Мужчина развернулся, отступил на шаг, окинул его взглядом.
- Quo vadimus, друг? - громогласно спросил он.
Купер удивленно остановился. Мужчина был здоровяком, красное лицо его светилось хмельной отвагой. Куперу понравилось его открытое добродушие, и он, покопавшись в памяти, ответил:
- Ubinam gentium?
- Эрудит! - восторженно воскликнул мужчина. - Поскреби уличного прохожего - и увидишь эрудита. Зайдем внутрь, друг, выпьем.
Купер поколебался: соблазн был силен - в последний раз он проводил вечер в баре уже очень давно, так же как очень давно не играл.
- Не знаю, - сказал он, - мне нужно выполнить одно поручение.
- Поручение? Забудь. - Мужчина взял его под локоть и повел к двери ресторанчика. - Меня зовут Шволль. Вернее сказать, Гарри Шволль, король бюстгальтеров. Произвожу лифчики. Произвел их больше любого другого гражданина нашей страны, а это, надо полагать, означает, что и больше любого другого обитателя нашей планеты. Для тебя лифчик, может, ничего и не значит, но для института брака - очень многое.
Купер рассмеялся и позволил новому знакомцу провести его в бар. Подойдя к стойке, Шволль презрительно отпихнул бедром табурет, поставил ступню на шедшую по низу стойки подпорку для ног, оперся о стойку руками и наклонился к Куперу.
- Деньги, деньги, деньги, - громко произнес он. - А что в них толку? Тебя-то как зовут, друг?
- Купер. Сидни Купер. Издаю книги, и все, как одна, про лифчики. Ты этого, может быть, и не знаешь, но твой продукт - главный герой каждой книги, доставляющей наслаждение американским читателям.
- А толку? - спросил Шволль. Он подтянул к себе кресло, сел, лицо его стало серьезным. - Что бы ни говорили всякие там умники, в деньгах кроется огромный потенциал. Когда я мальчишкой продавал на улицах газеты, один дяденька дал мне десять центов, и это был счастливейший миг моей жизни. Столько счастья - и всего за десять центов! Я этому и по сей день поражаюсь. Теперь у меня есть жена и две дочери, да благословит их Бог, и ни одной из них даже в голову не приходит, что какая-то вещь может стоить меньше ста долларов. И что толку? Что будешь пить?
- Шотландское, с водой.
Шволль повернулся к терпеливо ожидавшему заказа бармену.
- Два таких, Фрэнк, - сказал он.
Бармен улыбнулся и отошел от стойки.
- Его зовут Фрэнк Костелло, - доверительно сообщил Шволль. - Правда, к держателю игорных притонов он никакого отношения не имеет.
- Очень жаль.
- Вот и он из-за этого ночами не спит.
Костелло вернулся с двумя виски, поставил их на стойку.
- Забыл у тебя спросить, - сказал ему Шволль. - Повезло мне сегодня?
- Да, - ответил Костелло. - Одну вашу лошадь сняли с заезда, так что вы на ней сэкономили. Грегг там, внутри. Пришел за своими деньгами.
- Ладно, - сказал Шволль. - Сейчас схожу повидаюсь с ним.
Он повернулся к Куперу, поднял свою стопку:
- За тебя, друг.
Купер залпом проглотил виски и улыбнулся, почувствовав жар, полыхнувший в желудке и начавший растекаться по телу. Человеком Шволль оказался компанейским, и на душе у Купера полегчало.
- Повторим? - спросил он.
- Закажи. Я скоро вернусь.
Он встал, прошел сквозь толпу посетителей бара и скрылся за перегородкой, отделявшей его от танцзала.
Купер заказал еще два виски, вылил свое в воду и надолго приложился к бокалу. Бар наполняли небольшие компании громко разговаривавших, смеявшихся людей, которые легко, без видимой причины переходили из одной в другую, и никто их не удерживал. Эта свободная атмосфера всегда нравилась Куперу, однако сейчас он чувствовал себя в ней чужаком. В одной из кабинок сидели лицом друг к дружке юноша и девушка, явно собиравшаяся заплакать. Шум заглушал слова, произносимые юношей, но в жестикуляции его сквозила некая решимость, а девушка просто смотрела на него, и лицо ее слабо подрагивало, морщась и разглаживаясь, - свое сражение за самообладание она проигрывала. Неожиданно она подняла глаза и встретилась взглядом с Купером. Он быстро отвернулся, покраснев от стыда, пристыженный тем, что его поймали за подглядыванием.
У изгиба стойки сидела, куря, женщина, перед ней стояла заказанная выпивка, а она смотрела прямо перед собой с застывшим на лице выражением печали. Купер внимательно разглядывал ее, отмечая каждую подробность головы, плеч, плавного изгиба шеи. Какое-то мучительное переживание оставило на лице женщины несколько морщин. Тонкая красная линия губ болезненно выделялась на ее белом лице. Сидела она неподвижно, походя на изваяние, и Купера вдруг потянуло к ней. Он захотел ее - платонически, это ему было понятно, - но все же захотел, потому что она томилась печалью. Он прошелся глазами по окружавшим женщину людям, пытаясь определить, одна ли она, но тут на плечо его опустилась ладонь, и он удивленно поднял глаза.
- Не нужна она тебе, - сказал на удивление трезвый Шволль. - У нее плохие зубы, и она слишком много разглагольствует о своем муже.
На миг Купер смутился.
- А где ее муж? - спросил он.
- Погиб. Убит на войне. Послушаешь ее, послушаешь, и на душе становится муторно.
Купер кивнул, все еще продолжая наблюдать за женщиной краешком глаза.
- Ты чужой в этом городе? - спросил Шволль.
- Да, - ответил Купер. - Вроде того.
- Знаешь здесь кого-нибудь?
Купер показал Костелло два пальца: повторите. Потом взглянул в зеркало за стойкой и медленно покачал головой:
- Ни единой души.
- А родом откуда?
- Отсюда.
- И все же совсем один?
- Вроде того.
- Но кого-то же ты здесь знаешь?
- Я знаю кучу народу.
- А друзей у тебя нет. Так?
- Так, - согласился Купер. - Друзей нет.
- Женат?
- Она сейчас дома. Я живу в этом квартале. У меня там большой прием. Люди, которых я не люблю. Она послала меня за баночкой горчицы. Не угощать же гостей мясом без горчицы.
- Я примерно так о тебе и думал. Удивительное дело. В моем доме сейчас тоже большой прием, однако жена приглашать меня на них уже и думать забыла. А у тебя несчастный вид. Как, говоришь, тебя зовут? Никогда не запоминаю имена с первого раза.
- Купер. Сидни Купер.
- Да, верно. У тебя несчастный вид, Купер. А я не люблю, когда меня окружают приунывшие люди. - Легкая улыбка изогнула его губы. - Я люблю, когда меня окружают люди толстые и счастливые. Потолстеть ты вряд ли когда-нибудь сумеешь, но, может быть, я смогу сделать тебя счастливым. Подожди здесь, и я приведу тебе кой-кого интересного.
И он удалился.
- Эта женщина, - спросил Купер у Костелло, когда тот подошел поближе, - кто она?
- Шлюха, - жестко ответил Костелло. - Законченная.
- Она потеряла на войне мужа, верно?
Костелло кивнул.
- И теперь только о нем и говорит. Внезапно влюбилась в него. Раньше была шлюхой, и теперь шлюха. Парня убили, и она вдруг сообразила, что любит его. Вы ведь еще воды хотели, так?
Теперь кивнул Купер. Женщина повернулась к нему, взгляды их встретились, и какое-то время они смотрели друг дружке в глаза. Он ждал, что в ее глазах мелькнет хоть какое-то чувство, которое изгонит из них бесстрастность печали, покажет, что она не прочь познакомиться с ним. Однако женщина отвернулась, ничто в лице ее не изменилось, и Купер понял: она его попросту не видела. Он уже не желал эту женщину. Она была слишком чиста, чтобы даже коснуться ее, - сидящая в баре проститутка с черными волосами, сливающимися с сумраком ночи и табачного дыма, с белым, костлявым, полным уныния лицом, она была слишком чистой, чтобы он посмел коснуться ее.
А между тем в его доме самодовольные мужчины с бриллиантовыми перстнями на толстых розовых мизинцах разглагольствовали о сексе и преуспеянии, а недалекие женщины судачили о модных модельерах и других женщинах, которые были еще богаче, чем они сами и их собеседницы. Человек погиб на войне, и дешевая потаскушка места себе не находит от горя. Другие подобные ему мерли как мухи во Франции, невдалеке от границы. Купер вспомнил вдруг, что они, помимо прочего, нуждались в протезах, в искусственных органах. Он видел в газете их фотографии - фотографии бородатых мужчин с тусклой апатией в глазах на истощенных лицах, в глазах, разучившихся выражать волю к жизни, надежду; на землистых лицах живых мертвецов с просвечивающими под грязной кожей лепными черепами, умученных, как эта женщина, горем до оцепенения. Они и в дантистах нуждались, вспомнил он, и вообще во врачах, в аппаратах искусственного дыхания, в хорошей пище, но более всего в месте под солнцем, в доме, в родине, в зеленом листке, в камне, в открытой для них где-то, а где неизвестно, двери - забытое всеми племя, вымиравшее на голой полоске голой земли, пожалованной им на погосты; люди, мершие как мухи от тихо пожирающей их чахотки. Наградой за их стойкость в борьбе с тиранией стали гниющие зубы и стафилококки, а между тем в его доме уютно расположились Эд Чандлер, Луиза, Марсия с ее большими зубами и тощим холодным телом, согреваемым только слезами, которые она проливает, вспоминая о своем возрасте и своей посредственности. Чистилище же сомнений и уныния выпало на долю человека по имени Сидни Купер, который однажды огреб, поставив всего лишь десятку, восемнадцать сотен долларов, а на следующий день потерял все из-за питчера по имени Руби Марквард, выигравшего до того не то восемнадцать, не то девятнадцать матчей подряд. Той ночью он взглянул в небо, на мириады мерцавших звезд, и отыскал Большую Медведицу, и его обожгла мысль, что воздух, которым он дышит, создан для него, что мир вращается и минуты проходят лишь ради него одного, что он способен остановить их, вцепившись пальцами ног в экватор. К тому времени Байрон уже погиб в Греции, но существовал человек по имени Хемингуэй, написавший книгу, которую Купер понимал. И человек по имени Вагнер, сочинивший музыку, от которой Купер почти плакал. И человек по имени Купер, который смотрел в небо и впивал воздух, как вино, как некое болеутоляющее. И человек по имени Оскар Уайльд, написавший несколько сказок и брошенный в тюрьму. А потом Сидни Купер вдруг обратился из хозяина мира в человека, терпеливо коротавшего время в ожидании смерти, - точно так же, как те, кто умирает неподалеку от границы Франции, но по другой, по совершенно другой причине.
Снова окинув бар взглядом, он увидел разговаривавшего с женщиной мужчину, который мгновенно напомнил ему Эда Чандлера, а девушка в кабинке уже плакала, и юноша пытался утешить ее, но безрезультатно, а радостный незнакомец, остановивший его на улице, приближался к нему, ведя с собой совсем молодую женщину. Печальная проститутка еще не покинула своего места у стойки, и юноша в кабинке еще не смирился с плачем подруги, и надежда еще существовала.
- Вот она, - сказал Шволль. - Присаживайся, голубка, выпей с моим другом.
Женщина окинула Купера взглядом и повернулась к Шволлю.
- Бьюсь о заклад, он думает, что я проститутка, - сказала она.
- Никак нет, не думает. С какой стати он должен считать тебя проституткой?
- С какой, я не знаю, но каждый мужчина, с которым ты меня знакомишь, думает, что я проститутка.
- Только не Купер, - сказал Шволль. - Купер у нас специалист по разочарованиям.
И он спросил у Купера:
- Ну как она, на твой взгляд?
Тот смущенно улыбнулся:
- По-моему, она чем-то разочарована.
Женщина была молоденькой, миниатюрной; ее широкое округлое лицо выражало вялое отсутствие интереса к чему бы то ни было.
- Присаживайся, голубка, - повторил Шволль. - Это Эстер Гордон. А это мой одинокий друг Сидни Купер.
Женщина коротко улыбнулась Куперу и села.
- Каждый из друзей Гарри - выродок, - сообщила она.
Купер, поколебавшись немного, ответил:
- Чтобы увериться в этом, мне придется узнать вас поближе.
Она откинула голову назад, засмеялась, и он почувствовал себя немного увереннее. Шволль подмигнул ему из-за ее спины и удалился.
- Наш купидон упорхнул? - спросила женщина.
- Да, - ответил Купер. - Упорхнул.
- Так что же вас беспокоит? - спросила она. - Ваше либидо?
- У меня нет либидо. - Слова он подбирал тщательно, желая произвести на нее впечатление. - Думаю, меня преследуют мои детские сны.
- Это не редкость, - сказала она. - Такова жизнь. Та еще вонючка. Кликните его, пожалуйста. Я хочу выпить.
Купер поманил Костелло.
- Кальвадос, - сказала, как только он приблизился, женщина.
Костелло заморгал:
- А что это?
- Мне нужен бокал кальвадоса. Или бутылка. Я не знаю, как его принято пить.
- Но что это такое? - спросил Костелло.
- Да я и не знаю. В книжке о нем прочитала.
- Может, что-нибудь другое возьмете? - предложил Костелло. - А то мы тут книжки редко читаем.
- Ладно, - согласилась женщина. - Тогда принесите мне генциан-виолет.
Рассмеяться Куперу помешал повернувшийся к нему с немым вопросом Костелло.
- Мне еще одно шотландское, - спокойно сообщил Купер.
Костелло снова повернулся к женщине.
- Леди, - умоляюще произнес он. - Может, закажете что-нибудь попроще? Пиво, к примеру.
- Хорошо, - согласилась она. - Несите пиво.
Костелло отошел, довольный. Женщина взглянула на Купера, улыбнулась, и он в тот же миг влюбился в нее. Пока им не принесли заказанное, оба молчали, да и после того произнести хоть слово Купер был не способен. Молчание нарастало, словно разделяя их, и когда женщина взглянула ему в глаза, он увидел на ее лице безразличие.
- Чем вы занимаетесь? - спросила она.
- Издаю книги. А вы?
- Танцую. До остервенения.
- Так вы танцовщица? - удивленно спросил он.
- Нет, - ответила женщина, и на этот раз в голосе ее прозвучала горестная нотка. - Не танцовщица. Вернее, танцовщица, которая не танцует. Я работаю на штепсельном коммутаторе. Но танцевать я умею. И хорошо.
- Тогда почему же вы не танцуете?
- Не хочу.
- А чего вы хотите?
- Я хочу танцевать на сцене "Метрополитен", - негромко ответила она, глядя в какую-то точку, находившуюся за спиной Купера. На лице ее появилось мечтательное выражение. - Хочу скользить по ней на виду у всех. Замирать в балетной позе перед королем и королевой Англии. И я могла бы добиться этого, если бы не была дьявольски ленива.
- Вы действительно хорошо танцуете?
- Я училась этому всю жизнь. Знаю, что хорошо, что плохо, и знаю, что танцую хорошо.
- Тогда в чем же дело? - спросил он, отметив про себя пыл, с которым она это произнесла. - Почему вы все-таки не танцуете?
Она пожала плечами и подняла бокал с пивом.
- А какой в этом прок? Я умираю.
Купер потрясенно выпрямился:
- От чего?
Увидев его испуг, она усмехнулась.
- Да ни от чего. Просто умираю. Мы все умираем. Как только родимся, начинаем умирать. Колыбели и гробы делают из одного дерева. - Она протянула руку, коснулась его руки. - Не смотрите с такой печалью, Сидни Купер. Все зависит от точки зрения. Жизнь либо прекрасна, но смердит, либо смердит, но прекрасна. Не жалейте меня. На самом деле я очень счастлива - счастливее всех, кого знаю.
- Но вы действительно умеете танцевать?
- Богом клянусь, умею. И так хорошо, что иногда меня это пугает. Вы когда-нибудь видели балерину?
- Какую?
- Из балета "Лебединое озеро". Она делает тридцать два оборота. Тридцать два фуэте. Это не просто. Сделать тридцать два оборота, стоя на одной ноге и ни разу не сдвинувшись с места. Чем меньше она сдвигается, тем лучше балерина. Так вот, я могу проделать это, не сойдя с десятицентовика.
- Правда?
- Правда, - подтвердила она. - Клянусь Богом.
- Так проделайте.
- Здесь?
- Да. Здесь.
Она немного помолчала, размышляя, - Купер заметил, что уголки ее губ чуть подрагивают.
- Ладно, - наконец сказала она. - Ладно, Сидни Купер. Я станцую для вас. Станцую прямо здесь.
Она поднялась из кресла, нагнулась к полу.
- Вот кружок, - сказала она, рисуя пальцем воображаемый круг. - Следите за моей ногой - выйдет ли она за его пределы.
Женщина выпрямилась, размяла ножные мышцы, привставая на цыпочки и опускаясь, сгибая и разгибая колени. Вокруг начали собираться любопытные.
- Отступите назад, - попросила она. - Пожалуйста. Прошу вас, отступите.
Она положила ладонь на руку одного из мужчин, мягко оттолкнула его - в движениях ее появилась лихорадочная решимость, - но вдруг остановилась и повернулась к Куперу.
- О Господи, совсем забыла. У меня же нет туфелек.
- А какая разница, во что вы обуты?
- Я не смогу подняться на кончики пальцев. Придется кружиться на подушечке стопы. Вас это устроит?
- Вполне. Подушечка так подушечка.
- Теперь смотрите, - сказала она и развела руки в стороны, дабы убедиться в том, что свободного места ей хватает. - Будете считать за меня.
- Идет. Буду считать.
Но тут к ним подскочил заволновавшийся Костелло:
- Что происходит?
- Запомните, - сказала она. - Тридцать два оборота. И наблюдайте за моей ногой.
- Ради Бога, леди! - воскликнул Костелло. - Что вы собираетесь делать?
- Танцевать собираюсь, - ответила она. - Танцевать как последний сукин сын.