Особым смаком здесь считалось сняться на каменной скамейке на фоне усыпальницы полулежа, как принцесса Диана. Чтоб не обидеть компанию, я тоже сдала деньги на общую фотку, хотя не вижу ничего вульгарнее съемок возле памятников культуры. В этом есть что-то от надписи: "Здесь был Вася". Или от сайтов знакомств, где бритый пузанчик, снятый на фоне Акрополя, пишет в анкете: "Секс на один-два раза. Готов стать спонсором. Любимая книжка – чековая".
Позже я узнала, что ворота имеют три кастовых входа: для гостей, императорской семьи и служащих. И что в стенах внутреннего двора 288 комнат, где туристы размещались аж сто пятьдесят лет назад. Что по саду бегают обезьяны, попугаи и бурундуки. Но, ясное дело, не в такую погоду...
С изменением освещения Тадж Махал меняет цвет, и лучше всего он в полнолуние, когда становится жемчужным. Особые эстеты приезжают сюда в солнечное затмение. В Индии тема затмения одета в чудный миф о Демоне Раху, отведавшем нектар бессмертия. Солнце и Луна пожаловались на него верховным богам, и Раху отрезали голову. После этого тело Раху умерло, а голова осталась бессмертной и теперь периодически мстит доносчикам, Солнцу и Луне.
Когда Раху глотает кого-то из них, в Индии рекомендуется жестоко поститься и молиться. Если беременная выйдет во время затмения на улицу, малыш родится слепым или с заячьей губой. А человек, схвативший в это время нож, топор и пистолет, может нечаянно убить себя.
– Шумит, ты был в Тадж Махале? – спрашиваю я.
– Я перед этим был в Гималаях, в городах Кулу и Манали. И был настолько тогда потрясен этим, что Тадж Махал не произвел особого впечатления...
– Совсем? – не верю я.
– Пафос обесценивает даже вечные ценности. Индийца к окончанию школы так достают театральными постановками о последних днях императора Шах Джахана, что до того, как туда попадаешь, кажется, что уже провел жизнь в Тадж Махале, и физическое присутствие не добавляет впечатлений... Разве что вспоминаешь слова Рабиндраната Тагора: "Тадж Махал – это слеза на щеке времени..."
Несмотря на вялую работу головного мозга на такой жаре, я заметила в очереди в усыпальницу пару молодых западных парней, осторожно касавшихся друг друга руками. Потом один мой друг, гомосексуалист, рассказал, что Тадж Махал очень популярен в гей-культуре, любящие гомосексуальные пары стремятся посетить мемориал великой любви.
В Индии врачи и правозащитники долгие годы поднимают тему легализации однополой любви хотя бы из соображений эпидемиологической безопасности – цифры ВИЧ-инфицированных в стране ужасают. Однако власти под давлением религиозных элит по-прежнему считают гомосексуализм социальным и юридическим преступлением, наказуемым тюремным заключением.
Поправки в закон об уголовной ответственности за гомосексуализм недавно были в очередной раз отклонены правительством с формулировкой: "... общественная этика должна превалировать над осуществлением любого частного права".
Именно этим в свое время брахманы и аргументировали сожжение вдов...
Недавно перед сном я прочитала в Интернете заявление мелкого околорелигиозного деятеля о проведении гомофобского митинга в центре Москвы, призывающего всех добропорядочных людей "прийти и погромить извращенцев". Казалось бы, "что он Гекубе, что ему Гекуба?", но ночью я все время ворочалась.
И на вопрос Шумита о том, что меня мучит, неожиданно ответила, что мучит меня количество козлов и фашистов в стране, и завтра утром я буду писать об этих своих муках открытое письмо президенту. Пусть и он помучается! Шумит посмотрел на меня с интересом, но утро я начала именно с первого в своей жизни письма подобного рода.
Я наваляла его со всей страстью правозащитницы и была одобрена всеми членами своей либеральной семьи. В полдень приехала на съемку известной программы и решила начать собирать подписи.
Было ясно, что их должны поставить авторитетные натуралы типа меня, поскольку пафос текста состоял в том, что, "считая себя добропорядочными гражданами светского государства, являясь людьми традиционной ориентации, мы глубоко возмущены общественной провокацией, ставящей своей целью оскорбление людей гомосексуальной ориентации".
Я встретила в коридоре Останкино одного известного политического ведущего и прижала его к стенке письмом.
– Извините, – развел он руками, – ничем не могу быть полезен. Я православный гомофоб.
Встретила другого, он ответил:
– Ты что, охренела? Нашла кого защищать! Вечно ты ерундой занимаешься, то бабами, то детьми, то пидорами! Займись большой политикой!
Третий сказал:
– Правильное письмо. Мне немножко текст не нравится, я подредактирую и позвоню тебе через час.
Час все еще длится.
Я позвонила известному правозащитнику, он ответил:
– Это может испортить мне имидж, я отработаю на другой территории.
Не менее известный юрист спросил меня:
– А вы согласовали текст с Администрацией президента? Я позвонила крупнейшему политтехнологу, он заявил:
– Это бросит тень на мой бизнес, мне лучше дать кому-нибудь денег, чем подписывать письма.
Известная артистка поморщилась:
– Конечно, надо их защищать. Это такой позор перед Европой. Но я не могу, у меня двойное гражданство, если я подпишу письмо, это может считаться участием в российской политике, и меня могут лишить западного гражданства.
Популярный политический аналитик, прочитав письмо, удивился:
– А почему православные не могут громить геев, если у нас демократия?
Культовый певец пообещал:
– Я подпишу, если подписанты будут достаточно крутыми. Финансовый магнат предложил:
– Давай перепишем твое письмо и вместо гомосексуалистов напишем лиц кавказской национальности. Тогда подпишу.
Член Общественной палаты сказал:
– Ну, мне некогда такую фигню подписывать... у меня есть дела посерьезней.
Распиаренный на теме борьбы за правду журналист удивился:
– Тебе-то это зачем?
Я поняла, что занимаюсь не сбором подписей, а составлением коллекции постсоветской трусости. Она была разнообразна и изобильна, сложносочиненно декорирована и почти необратима. Пообещав подписать, люди просили перезвонить и отключали мобильные. Электронные почты не срабатывали с десятого раза. Вместо сто девятой предлагалась сто десятая редакция текста. Извинялись, каялись, мялись, жались, острили, ехидничали, врали, прятались... И все это были состоявшиеся популярные весомые персонажи в диапазоне от сорока до шестидесяти!
Поскольку публикацию поджимали сроки, а все уехали на майские праздники, то в ловле потенциальных подписантов я посетила немыслимое количество ненужных презентаций, встреч и осуществила кучу подробных телефонных разговоров. В результате, кроме меня, письмо подписали всего девять человек.
Ну, с Сергеем Агарковым все понятно, он отец российской сексуальной цивилизованности.
С Александром Асмоловым тоже понятно. Он замечательный психолог и глава комиссии при президенте по толерантности.
Непревзойденная по обаянию поэтесса Любовь Воропаева на письмо по электронной почте ответила согласием подписать и просила лично от нее передать президенту цитату из поэмы лауреата Нобелевской премии Иосифа Бродского "Каждый дрочит, так как хочет", чего я не сделала в силу консерватизма. И видимо, напрасно...
Подписал письмо и замечательный писатель Виктор Ерофеев, автор одной из моих любимых книг "Хороший Сталин".
Подписал и потрясающий писатель-публицист Леонид Аронович Жуховицкий, написавший перед этим статью с цитатой из немецкого протестантского пастора: "Когда фашисты арестовывали коммунистов, я молчал, потому что я не коммунист. Когда хватали гомосексуалистов, я молчал, потому что я не гомосексуалист. Когда в лагеря смерти увозили евреев, я молчал, потому что я не еврей. Когда преследовали католиков, я молчал, потому что я не католик. А когда пришли за мной, уже некому было вступиться за меня".
Подписала и звезда журнального бизнеса Елена Мясникова, главный редактор "Космополитена", научившего несколько поколений женщин СНГ относиться к себе по-человечески.
Подписал выдающийся пианист современности Юрий Розум. Причем предварительно посоветовавшись с духовником.
Подписал и отец российской музыкальной свободы Артемий Троицкий.
Конечно, подписала и блистательная руководитель Московской школы фламенко Лена Эрнандес.
Я уже договорилась с двумя ежедневными изданиями о публикации открытого письма президенту, но тут гомофобскую акцию, слава богу, запретили.
И я страшно довольна и тем, что отменили, и тем, что потратила уйму энергии на беготню с письмом. Письмо против гомофобов оказалось андерсеновским мальчиком, сто раз в течение одной недели закричавшим: "А король-то голый!" Спасибо православным провокаторам, помогшим в такой короткий период прояснить мне содержание половины записной книжки.
Но, наблюдая все это шоу, невероятно спокойный и миролюбивый Шумит просто озверел и долго орал тексты типа:
– В вашей стране последними, кто не боялся рисковать, были декабристы!
И было трудно возражать ему, потому что подписывать отказались не просто взрослые, но весьма немолодые люди. Не просто состоявшиеся, а с высочайшим уровнем цитирования. Не просто независимые, но вполне активно определяющие путь страны. И все, предлагая архитектурно перегруженную и запутанную причину отказа, подсознательно боялись, что на них косо посмотрят, если они подпишут, и точно так же боялись, что на них косо посмотрят, если они не подпишут.
Так же неистово Шумит орал после того, как я отвела его в Зал церковных соборов в храме Христа Спасителя на вручение очередной премии. Был разгар Страстной недели, и я предположила, что банкет будет без мяса и спиртного. Каково было его потрясение, когда после премии нас пригласили в трапезную, ломящуюся от напитков и мясных деликатесов, с ансамблем в стиле ретро и постепенно накачивающимися гостями, выходящими сплясать под музыку нашей молодости.
– Зачем вы строите храмы? Чтобы сдавать их под кабаки? – орал Шумит. – Для кого вы их строите? Для процветания церковного бизнеса?
И мне опять было нечего возразить. Особенно по поводу этого новодела, поскольку моя мама, как все арбатские дети, присутствовала при взрыве храма Христа Спасителя. И утверждает, что копия не похожа на него, не только тем, что под первоисточником не было многоэтажных коммерческих гаражей и сдаваемого под гулянки Зала церковных соборов, но и общей аурой.
...После Тадж Махала решили ехать обедать в прохладное место – иначе смерть. Еще километр до вторых ворот и пара километров на родном верблюде показались ерундой при мысли о встрече с кондиционированным воздухом джипов.
Говорят, грязней Агры в Индии только Варанаси – город-крематорий у Ганга. Так что, добравшись до пятизвездочной гостиницы и рассевшись за столом с накрахмаленной скатертью, почувствовали себя в раю.
Пятизвездочная гостиница в Индии отличается от остальных пятизвездочных только двумя признаками: дешевыми сувенирными киосками и совершенно раздолбайским персоналом. В Индии, по моему мнению, все население разделено на две части. Одну составляют невероятно умные, ответственные, четкие и старательные. Она идет в ученые, ремесленники, шахматисты, архитекторы, водители...
Если вы купите покрывало величиной с двухэтажный дом, на котором будут вышиты слоны величиной с ноготь, можете посчитать, что у всех слонов будет совершенно одинаковое количество ресничек. Если вы заметите стройку небольшого дома, небрежно увитую лесами из бамбука, знайте: после снятия лесов вы можете проверять ровность стен точной аппаратурой...
Вторая часть состоит из людей, которые с утра надевают улыбку, но при этом им все по фигу. И почему-то вся она работает в сервисе. Я, например, долго договаривалась с помощью профессора Кумара о том, что мне принесут кусок жаренной на гриле рыбы и тушеные овощи. Официант кивал, кланялся, прижимал руки к сердцу и соглашался.
Принес он неопознаваемые мелкие куски белкового тела в плошке с острой жижей. Тушеные овощи оказались куском сырой морковки и лентами сырого сельдерея. Объяснять ему, что для западного туриста сырые овощи относятся к опасностям первого порядка, было бессмысленно.
Профессор Кумар развел руками, а я с ужасом поняла, что в моем туристическом опыте это первая страна, в которой от официанта нельзя добиться ничего, кроме того, что он хочет сам, а молитва "клиент всегда прав" не переводится на местные языки.
С рыбой официант меня сильно обломал. Шумит, как бенгалец, много рассказывал про рыбную кухню. В Калькутте культ водоплавающей еды. Поскольку, кроме нее, еще и культ футбола, главные городские команды имеют своими символами: одна – рыбу илиш, другая – королевских креветок.
В день, когда побеждала команда рыбы, весь город покупал рыбу и жарил ее в горчичном масле. В день, когда побеждала команда креветок, их варили и подавали в горчичном соусе. Цены на продукт-победитель вырастали вчетверо!
Звоня Шумиту в Москву, мама говорит ему:
– Ем илиш, вспоминаю тебя и плачу...
Индийцы не боятся плакать не только в кино. Это делают оба пола. И слезы не умаляют мужественности сильного пола. Шумит как-то сказал:
– Когда я уехал, папа плакал как маленький... Футбол был одним из способов доказывать британцам превосходство, индийцы обыгрывали их в футбол босиком.
Но главные исторические баталии в стране происходили вокруг крикета. Все думают, что его завезли в Индию британцы, а было ровно наоборот.
Игру, похожую на русскую лапту с названием типа "бан-бан", в Европу привезли из Индии через Ближний Восток торговцы. Она распространилась среди сельских жителей и городской бедноты: поданные мячи отбивал начинающий игрок; а его партнеры, пока летел мяч, пробегали опасные зоны между "домами".
Очки получали в зависимости от числа пойманных мячей, с которыми игроки возвращались "домой". Эту основу обогащали местными приемами, лепя из нее раундерс, крикет и крокет... чтобы потом везти их на британских штыках обратно на историческую родину.
Крикетом больна вся Индия: молодежь гоняет в него прямо в узких щелях между домами; по выходным на стадионах и пустырях собираются крикетчики со всего города; лоточники вовсю продают крикетные биты; народ в забегаловках смотрит крикетные матчи по телевизору; рикши на ходу кричат друг другу через все шоссе услышанный счет...
...У моих спутников тоже были проблемы с заказом, блюда с вполне европейскими названиями никак не походили сами на себя, а официанту было по фигу, кто что заказал. К концу обеда некоторые поняли, что ели блюдо соседа. А официант совершенно искренне не понимал, почему клиенту надо давать именно то, что он хочет, когда вон за стеной люди мрут от голода. И по-своему был прав.
Погасив вспышку снобизма, я вдруг осознала, как мы изменились с 91-го года. Ведь это же я, а не кто-нибудь другой, лет тридцать тому назад стояла в овощном магазине арбатского переулка с любимой подружкой Веркой и нашей приятельницей американской журналисткой, попросившей отвезти ее в центровой овощной сфотографировать убогий прилавок.
И когда она щелкала навороченным аппаратом, трясла волосами, вымытыми американским шампунем, и распахивала невиданную дубленку, одна из старушек не выдержала и заорала из очереди:
– Снимай, сучка буржуйская! Пусть твои хозяева видят, что у нас все есть!
А объемное слово "есть" подразумевало мороженую картошку и капусту, мелкий лук и задрипанные свеклу с морковкой, на которых земли было больше, чем они весили сами. И была права и горда по-своему. Потому что в ее жизни лет, когда этого "всего не было", больше, чем лет, когда "все это есть"!
После затянувшегося обеда, понизившего температуру наших тел до нормы и вернувшего в сознание, двинулись в брошенный город. Перед этим все женское население примерило в магазинчике гостиницы гениальное кольцо с помпоном из жемчужин на серебряных проволоках.
Лучше всего оно смотрелось на руках Ранжаны. У индийских аристократов руки ровно такие же, какие у их богов на изображениях. А лично я отношусь к тем, кто по рукам собеседника может узнать все о его душевных качествах.
– В детстве меня удивили руки Пушкина на портрете Кипренского... – шовинистски рассуждает Шумит. – Они давали противоречивое ощущение. У индусов почти не бывает бакенбардов, разве что у сикхов... Бакенбарды дают ощущение грубости и брутальности. У нас ведь либо ты ариец – и твое тело не зарастает лесом. Либо ты человек низкой касты, мохнатый, как обезьяна, но тогда у тебя не может быть таких породистых рук.
Кольцо стоило сто долларов – Ранжана сказала, что это очень дорого, хотя в Европе подобный дизайн оценивался бы цифрой ровно на ноль больше. И, воодушевленная возможностями индийского товарного выбора, я отложила покупку кольца на другое место. Имейте в виду, одинаковы в Индии везде только попсовые вещи.
Не то что в каждой провинции, а даже в каждой ремесленной команде свой узор и своя концепция. Конечно, больше нигде я не встретила такого кольца. И при всем моем спокойном отношении к жемчугу однажды в Москве мне приснилось, что я возвращаюсь в гостиницу и покупаю его. Надеюсь, что так и случится...
Ранжана не зря нас торопила. Тропическая ночь обрушивается на город рано и быстро, там нет наших подробных сумерек. Когда подъехали к Фатехпур-Сикри, было уже почти темно, и площади осмотра закрылись.
В сгущающейся тьме мы постояли на фрагментах разрушенных ступеней, ведущих в брошенный город на вершине горы. Агра под нами зажигала фонари и окна, жители трущоб разводили костры и раздували примусы, пахло едой, дымом и ночными цветами.
...Император Акбар, один из центральных исторических персонажей шестнадцатого века, никак не мог произвести на свет наследника и в отчаянии пришел сюда на встречу со знаменитым суфийским мистиком шейхом Салимом Чишти.
Мистик пообещал "решить проблему" и решил. Император Акбар назвал мальчика Салимом, в честь святого, и на радостях возвел на каменистых склонах новый город из красного песчаника – Фатехпур-Сикри.
Город просуществовал чуть более пятнадцати лет, после чего пустыня съела всю воду под ним. Легенда гласит, что однажды утром Акбар вышел на высокую стену дворца и увидел, что озеро пересохло за ночь и превратилось в грязный сухой котлован... он понял – боги прокляли город!
В тот момент процветающий Фатехпур-Сикри имел население большее, чем любой город Европы, – порядка полумиллиона человек. И Акбар приказал этому полумиллиону немедленно переселиться. Последний день Фатехпура-Сикри был менее кровав, чем последний день Помпеи, но тоже трагичен.
В Помпеях проживала ровно половина населения Фатехпур-Сикри. Жителям казалось, что извержение вулкана не достигнет стен города, но пепел укутал их мгновенно. Археологи откопали семьи, сидящие за обедом, пары, занимающиеся любовью, играющих детей с маской ужаса на лицах... Часть этих тел, мумифицированных пеплом, выставлена в Помпеях вместе с телами животных и домашней утварью, чтобы леденить кровь туристам.