И газика, рядом с которым расположилось четверо в американской форме.
- Тихо… Уходим, - прошептал Триярский.
Компания у газика замахала ладонями, загоготала, ринулась вперед.
Сзади загремели заводские ворота. Прямо на Триярского с Акчурой выехала, шпаря синей мигалкой, патрульная машина. Дверца распахнулась:
- В машинку, бистра!
- Хикмат! - бросился к машине Триярский, узнав бывшего коллегу.
- Бистра, ишачий хвост, на заднее… э-э! - торопил Хикмат запрыгивавших на ходу приятелей. - Газуй, красавица!
Машина рванулась; в затемненное стекло было видно, как четверка бросилась обратно к своему газику.
- Жми, красавица, жми! - кричал Хикмат.
"Красавица" за рулем, в платке и блестках, быстро повернулась назад и подмигнула.
- Аллунчик!? - подскочили Триярский и Акчура.
Машина летела, вздрагивала на бетонных ухабах, окатывая мигалкой узкие улицы.
- А я? - раздалось рядом. - Меня, Учитель, вы не узнали?
- Аллунчик… Эль… Что это за карнавал? Вы что, спятили?
- Учитель, - загундосил Эль из-под подозрительного тюрбана с женской брошкой, - никто не спятил. Мы теперь бактрийская самодеятельность. Я сейчас все подробно расскажу. Как только…
- Подожди, молодой, - повернулся Хикмат, - учись, как надо оперативную обстановку докладывать.
После звонка Триярского Хикмат был неожиданно отстранен от расследования переворота ("И слава Всевышнему…"), и получил два взаимоисключающих задания. Первое - явиться на место происшествия с "Мерсом": посмотреть, что и как, и второе - к 5:00 кровь из носу раздобыть "бактрийскую самодеятельность" для концерта в Доме Толерантности.
Оказалось: месяц назад в прокурорский Дом культуры пришел приказ создать бактрийскую самодеятельность. Пока просматривали личные дела сотрудников в поисках бактрийцев, месяц благополучно истек. Сегодня же сам Областной Правитель о бактрийцах вспомнили и о самодеятельности поинтересовались: чем порадует? Генеральный прокурор и откалбасил: самодеятельность под контролем, радовать готова. Такой вот ишачий хвост…
- А костюмы? - Триярский разглядывал новоявленных бактрийцев.
- Это с Завода, - отозвался Эль. - Монголо-казахи поделились: у них кто-то заболел, а костюмерша бегает с костюмами и матерится.
- По дорожке сообщение о Черноризном поймал, - пояснил Хикмат. - Почуял, что с тобой там неладное, на Заводе…
- Я в шоке была… Не старый еще, и вдруг - из окна… - вздохнула Аллунчик.
- Красавица, не отвлекайся на нашу мужскую болтовню, в образ входи. Кстати, наша уважаемая бактрийская ханум утверждает, что как раз до моего приезда ей звонил кто-то и сказал, что Якуба привезут на суд в Дом Толерантности.
- Так мы сейчас туда? - спросил Акчура.
- …Летает этот ишачий хвост, что ли?
В боковом зеркальце всплыл знакомый газик.
- Та-ак, эти мужики совсем не в моем вкусе, - скривилась Аллунчик; стрелка спидометра дрогнула и полезла вверх.
- Кто это, Хикмат? - Триярский повернулся назад; газик слегка отстал.
- Полностью не знаю. Появились первый раз, когда Черный Дурбек из окошка себя выбросил. Кто-то болтал: люди Черноризного. Сегодня ты сам видел, какие они его люди… По-моему, у них к тебе тоже какие-то вопросы.
- Один мне сегодня от Черноризного письмо передавал, - сообщил Акчура.
- И к тебе, писатель, тоже… во, как газуют. Сестра, там дровишек в топку еще подбросить нельзя?
Дома за окном склеились в одну серую, стремительную ленту.
- Ишачий хвост, дорогу перекрывают… Жми!
Вылетели на Проспект Ахеменидов, свернули на Клинтона. Пропустив мигалку, оцепление сомкнулось.
- Ура!
- Не уракайте, а переодевайтесь! - скомандовал Хикмат. - Что, я из двух ишачьих хвостов самодеятельность предъявлять буду? Вас все равно без нарядов туда не впустят.
В лобовом стекле зазеленел купол Дома Толерантности.
Час одиннадцатый. ПРЕДСТАВЛЕНИЕ
Проведя свою самодеятельность через пропускной пункт, Хикмат исчез. Бактрийцы смешались с пестрой толпой, которая текла через служебный вход Дома Толерантности.
Тут было все: и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений (последний - в лице каких-то бабушек в сутане, из немецкой общины)… Был и заводской хор в строгих костюмах, сшитых из бывшего занавеса Дворца культуры. Проскакала на лошадях монголо-казахская самодеятельность, преследуемая своей костюмершей, от которой не удалось избавиться на пропускном пункте…
- Вот дурдом-то! - поморщилась бактрийская принцесса.
- А по-моему, супер, - отозвался паж в тюрбане с женской брошкой, - только очень потом воняет и нафталином. Да, Учитель? - повернулся к бактрийцу, одетому Котом в сапогах (несоответствие костюма обнаружилось в самый последний момент).
Наконец, их прибило в свободный уголок. Кот в Сапогах, у которого в меховых перчатках уже белела программка, давал последние инструкции. Где-то разыгрывался оркестр, шумели валторны, продувались астматические флейты.
К пропускному пункту подошли четверо в американской форме и предъявили пропуск: "Квартет американской военно-культурной общины им. Г. Трумэна".
- А где ваши инструменты? - спросили из пункта.
- А ми тока танцуем, - застенчиво улыбнулся квартет, - работка такая…
Четверку пропустили.
- Бактрийцы! Бактрийцы! - на Триярского летел тамада Марварид Бештиинов ("узнает - не узнает?"), - ну, где вы пропадаете?.. А еще прокурорская самодеятельность! Вы же у нас в начале программы.
Не узнал. Впрочем, теле-тамада уже никого не узнавал, а только кричал и каждую минуту причесывался.
"Бактрийцы" потащились за Бештииновым; оркестр звучал ближе, предвещая сцену.
- Что-то я нервничаю перед этим выступлением, - шепнула бактрийская царевна Коту в Сапогах.
- Марварид-эфенди, - Триярский пытался изменить голос, - а что… заговорщиков уже привезли?
- Э! Дались всем эти заговорщики-мамаворщики… Вон стоят, репетируют.
Сбоку топтались какие-то небритые типы в желтых хитонах и высоких, как новогодние пики, колпаках. Лица у них были серые, губы шевелились, в руках тряслись какие-то листочки с отпечатанным через копирку текстом.
- Не убегут? - спросил Триярский.
- Э! Куда? Только-только репетировать начали.
Оркестр запнулся. Тишина, закулисное бу-бу.
Зашаркали аплодисменты.
В зал, подставляя улыбку под встрепенувшиеся фотокамеры, входил Серый Дурбек.
Прямо перед сценой "бактрийцев" обыскали снова; Триярский, у которого в кошачьих ботфортах лежал пистолет, взмок. Обошлось.
- Послушайте, а что петь-то будем? - прошептал Акчура.
- Я могу "Хэппи бездэй", - вызвался Эль.
- Очень бактрийская песенка, - фыркнула Аллунчик.
- Тихо, - скомандовал Триярский. - Выкрикивайте абракадабру, прыгайте… Главное, отвлеките внимание. Я должен разведать, здесь Якуб или нет. Никаких возражений.
И растворился за какой-то кулисой.
- Встать! Суд идет.
Голос был все того же Марварида Бештиинова, успевшего переодеться в судейское платье. На нем была мантия, которую привез из Кембриджа сын Бештиинова, тамошний выпускник; перед носом судьи болталась кисточка квадратной шапки из того же комплекта.
Зал, как показалось Бештиинову, вставал медленно. "Иностранцы не понимают" - вспотел Бештиинов, и повторил на недавно освоенном английском:
- Stand up! Court must go on!
Поднимаются, поднимаются… отлегло. Бештиинов вытер пот краем мантии.
Народика в зале не так, чтоб густо. Четверть присутствующих была охраной Областного Правителя, с лицами, вытянутыми, как перископы подводных лодок. Кроме заботы о безопасности, "перископы" слаженно аплодировали, фотогенично изображали массы и вообще - будь воля Бештиинова, только их бы и пригласил…
А вот сидит и улыбается дипкорпус, то есть, уже встает, но со своей загадочной улыбкой все никак расстаться не может. Бештиинов тоже послал им, на всякий случай, улыбку. Может, оценят, пригласят на какое-нибудь неофициальное виски: "Сэр Бештиинов, вам со льдом?" Со льдом, шайтаны, со льдом…
За дипкорпусом окопалась оппозиция. Три партии: "Свобода", "Равенство", "Братство"; между собой, естественно, на ножах. То либералы из "Свободы" побьют коммунистов из "Равенства", то исламисты из "Братства" настучат на тех и других. Вот кого из зала суда надо первыми удалить, если начнут нарушать сценарий, а они, конечно, начнут: куда денутся.
На остальных местах ерзала пресса, самый ненадежный элемент зала. Ее разглядывать вообще не хотелось: даже уважаемые люди, поседевшие и полысевшие на ниве заслуженной журналистской деятельности, были Бештииновым в душе совсем не уважаемы как завистники и тайные скорпионы.
Наконец, весь зал стоял и переминался с ноги на ногу.
- Вольно, - крикнул Бештиинов. И посмотрел наверх: как реакция?
Наверху, под гигантской копией гелиотида, на синем троне сидел сам Областной Правитель и курил свой любимый "Беломор". Кажется, доволен. Или не доволен. Доволен. Наклонился к Аполлонию, что-то ему на ухо поручает. Или не доволен?
Бештиинов зажмурился, как перед длинным тостом, и начал:
- Слушается дело…
Триярский прополз мимо очередного манекена с автоматом и уткнулся в лестницу.
- …дело о попытке государственного переворота… - растекался по внутренним радиоточкам Бештиинов.
Мимо проехала на роликах опаздывавшая вьетнамская самодеятельность, таща за собой контрабас.
Триярский полез наверх.
- …здравить присутствующее в зале международное сообщество и простых дуркентцев со всемирным Днем Толерантности!
"Ш-шшшшшш…" - заработали ладонями простые дуркентцы.
Серый Дурбек погасил окурок о бильярдную лысину Аполлония и спросил:
- А где мои преступники?
Спросил тихо, но Бештиинов услышал, и на всякий случай вспотел. Прервав рассказ об успехах толерантности, гаркнул:
- Подсудимых - в зал!
И, найдя на пульте перед собой кнопку "МЕРЗКАЯ ПЕСНЬ", с хрустом нажал.
Похожий на старую рыбу органист Евангелопулус вонзил свои бородатые пальцы в клавиатуру, засучил ногами.
Инструмент кашлянул кровяным сгустком… ля-минор… си-минор…
Из-за кулисы, выходили обвиняемые, покачивая колпаками.
- Земля, пригодная для смерти, - затянули колпаки, - Твой герб - лопата и кирка…
- Послушайте, послушайте, что они поют! - перекрикивал Бештиинов.
…На заключительном концерте
Ты выйдешь в гриме старика.
И будешь кланяться сутуло
На Север - раз, на Запад - два.
Пока у флейты чистят дуло…
- Мухсинов Хаттаб Хабибович, Турыкин Олег Марленович, Фидоев Шароф Шарофович… - объявлял Бештиинов фамилии, имена и отчества злодеев.
… И будешь кланяться сутуло
На Север - раз, на Запад - два.
Пока у флейты чистят дуло…
И ищет плаху голова.
Но ты не жмурься и не хныкай,
Не плачь в прокуренный жилет -
А лучше вилкою потыкай
В неплодородный свой паркет.
Триярский, держа пистолет, лез наверх, настигаемый то справа, то слева причудливой песней. Весь Дом Толерантности представился сейчас огромным репродуктором, беседующим сам с собой. Лестница все не кончалась.
Песня завершилась - видимо, выводок желтых буратин успел распределиться по скамье подсудимых в соответствии с розданными билетами и теперь ожидал выступления других коллективов.
Затылок Триярского ударился обо что-то…
Крышка люка отъехала; Триярский высунул голову в темноту.
В ту же секунду в висок уперся металл; слух обжег неожиданный голос: "О-хисащибури-на…"
Триярский выстрелил в голос.
Похлопав обвиняемым, зал принялся обсуждать песню. Следующим шло выступление сотрудников прокуратуры. По кулисам прошла волна, трубачи наполнили щеки воздухом…
- Для обвинения, - громыхал Бештиинов, - приглашается самодеятельный ансамбль Дуркентской Прокуратуры: "БАКТРИЙСКИЕ ИЗЮМИНКИ"!
Из радиоточки затрещали аплодисменты.
Триярский, ловя губами темный воздух, нащупал выключатель.
Осветилось тело в красном кимоно.
Секретарша Черноризного. Мария. Сакура.
Кровь расплывалась по ковролину. Нагнулся, держась за оцарапанное пулей плечо, повернул ее к себе лицом… И… что она здесь делала? Что это за ключ у нее на шее?
Снял ключ, машинально стараясь не повредить затейливой прически…
Огляделся… две двери в кабинки переводчиков. Одна закрыта.
"Бактрийские изюминки" выстроились на сцене, заливаемые софитами. Аллунчик разбрасывала воздушные поцелуи, Эль подпрыгивал и махал публике… Акчура кланялся.
- Какие все-таки милые люди у нас в прокуратуре, - произнес сверху Серый Дурбек.
- Воистину милые, - согласился Аполлоний, на всякий случай отодвигая лысину.
Аллунчик тем временем быстро шептала Элю:
- Зачем я здесь… Якуба все равно нет. Стой, не отходи. Ноги что-то леденеют… Поддержи. Вот так. Ничего, решат, что танго. Миленький, Элюшка, только держи меня… только держи… убери руку оттуда, маньяк!
Медленно вступил хор. Акчура задохнулся… узнал.
Пещера. Трон. День сомнения.
Проносились потрясенные лица зала, трон с привставшим Правителем, сплетенные в каком-то другом танце тела Аллунчика и Эля, снова зал…
Вот уже все слилось в один сумасшедший ковер, а Акчура все…
В полумраке кабинки сидело двое. Неподвижных.
- Руки, - приказал Триярский.
Одна фигура, поменьше, шелохнулась, спросила:
- Вы - призрак?
Водя пистолетом, Триярский разглядывал спрашивавшего. Горб, белые туфли.
- Это вы… призрак, - процедил Триярский. - Белый Дурбек, если не ошибаюсь?
За горбуном в полстены шло затемненное стекло, за которым бесшумно переливался зал. Триярский заметил своих знакомцев на сцене: Акчура выделывал какие-то смешные па….
- Спит? - Триярский указал пистолетом на развалившегося в кресле охранника.
- Вечным сном, - кивнул горбун. - Встретили Марию?
- Ага, - Триярский показал на кровившее плечо. - Тоже отправилась спать.
- Сколько смертей, Триярский…
- Откуда вы меня знаете?
Горбун поглядел в стекло:
- Правда, красиво пляшет? А тех двух я не знаю.
- Это вас не касается! Вы назовете себя, наконец? Белый Дурбек?
Горбун, не отрываясь, смотрел на кружащегося Акчуру.
- Исав… - хлопнул себя по лбу Триярский.
- Снимите с меня наручники, - попросил Исав. - Спасибо. Я назывался Белым Дурбеком шесть лет назад. - Разминал затекшие кисти.
"Бактрийцы", кланяясь и расшаркиваясь, отбыли за кулису.
- Итак, - Бештиинов для чего-то поднял рюмку, - вы только что слышали, как Прокуратура потребовала для обвиняемых высшей меры наказания…
Высшей меры…. Бомба тишины разорвалась над рядами - естественно, бесшумно - и забила своей начинкой все имеющиеся рты… Только затесавшийся в верхних рядах коробейник продолжал бубнить: "А кому мороженое свежее? А "Сникерс" большой есть".
- Слово для защиты, - кричал Бештиинов, посверкивая рюмкой, - предоставляется…
Исав оторвался взглядом от стекла:
- Пойду.
- Куда? Гм, Дмитрий был, оказывается, прав… - заметил Триярский.
Исав смотрел на него.
- …из вас слова не вытянешь. И все-таки: как и для чего вы здесь?..
Тишина.
- …вы понимаете, - вышел, наконец, из себя Триярский, - что я могу сейчас вас просто застрелить? Серый Дурбек мне еще спасибо скажет.
- Я сам вам спасибо скажу. Сегодня, за одно только сегодня, - три предательства. Вначале предал этого мальчика, плясуна… Ермаку удалось меня выманить: ему показалось, что именно сегодня - момент. Потом, после вашего ухода я предал Ермака - дал этой Марии себя уговорить, мы успели уйти через потайную дверь. А несколько минут назад предал Марию… это уже вообще какое-то ненужное предательство было. Предложила себя в жены. Прямо здесь. Нет, этого (показал на кресло) прикончила еще до того. Мария… Хотела, наверное, быть Первой Леди Дуркента. Сказала, что читала мои романы и хочет от меня ребенка. Не хмурьтесь - она тоже облученная… Я не сказал "да". А теперь это "да" ей… и не нужно.
Триярский опустил пистолет.
- Ну, я пойду, - повторил Исав.
За стеклом скакала монголо-казахская самодеятельность. Ей выпало защищать подсудимых, делала она это с эпическим остервенением: объезжала их дозорами, угрожала Бештиинову колчаном с пластмассовыми стрелами, даже вытащила на аркане из-за кулис Эля; поплясав вокруг него, отпустила.
- Куда вы пойдете, Исав? Первый же пост вас узнает и… Черноризный хотел вас сегодня короновать, да? Возвращение блудного Демократа? Вы, господа, думали, он в белых тапочках, а он вот: в тех же белых ботинках… только чуть-чуть кровь, на левом, не забудьте протереть. Ага, вот тут. Что же вы теперь от этой власти уходите?
- Власть - это одиночество, - сказал Исав, глядя на стекло.
- А в этом, в том убежище, шесть лет - это было не одиночество?
- Это было… Есть в арабском такое изречение…
- Вы знаете арабский?
- Мой отец был подпольным богословом.
- Что значит "день сомнения"? - спросил Триярский.
- Йауму-ш-шах? Это… это первый день уразы, когда из-за облачности невозможно увидеть молодой месяц… ну вот как сегодня. Такой день законники считали…
- Понятно, - Триярский чувствовал, что Исав начинает его раздражать, - идите. Последний вопрос: вы слышали от Черноризного о человеке по имени Якуб?
- Якуб… Издатель? Издатель Якуб… Сказал, что он в каком-то месте… название какое-то литературное.
- "Зойкина Квартира"?
- Да, наверное, Зойкина… Вы любите Булгакова?
- Идите вы с вашим Булгаковым, - не выдержал Триярский.
Исав поиграл пухлыми губами - словно проверял, не налипло к ним какого прощального слова. Вышел; ковролин проглотил удаляющиеся шаги.
Оставшись, Триярский поглядел на лицо раскинувшегося в кресле… Вспомнил, как боялся мертвых в начале своей работы. А сейчас? Тупое уныние. Где-то рядом, наверное, бродит маленькая милицейская душа, тормоша свою прежнюю жилплощадь, давай, мол, я замерзла снаружи. Интересно, на каком языке говорит душа с телом? Или у них разные языки, но они всю жизнь как-то договариваются? А смерть - не результат ли полного их непонимания. "Сколько смертей, Триярский…" Вспомнил, высунулся в коридор.
Красная секретарша, неподвижная, лампы дневного света.
Исав исчез. Зойкина квартира. Смертей. Сколько.
- …а теперь, дорогие дуркентцы и гости… - выкрикивал из радиоточки Бештиинов.
Чем веселей становилось на сцене, тем тревожнее в зале.
- Там, снаружи, уже эшафот подогнали, - сообщал своим соседям независимый журналист Унтиинов и чертил руками что-то квадратное и неотвратимое.
Уже успел выступить второй адвокат в виде трио скрипачей при еврейском клубе "Они все еще здесь". Бештиинов, дирижировавший уже неизвестно какой по номеру рюмкой, призывал зал к дисциплине и объявлял следующий номер: