10.
Мы добрались до дома с первыми лучами солнца. Я был взбешен, но вместе с тем наиболее трезвая часть моего рассудка требовала, чтобы я как следует обдумал ситуацию и попробовал разобраться в ней. "Ясно одно, Хуан, кое - что ты упустил из виду, ибо Бог - это любовь, и если донья Соль нашла в тебе любовь, значит, ты невольно помог ей прийти к Богу. Ты замахнулся слишком высоко. Лучше оставаться в тени; пускай Его предугадывают, точно не распознав, ты ли есть Бог, на которого они уповают. Тогда ты не станешь препровождать их прямехонько в Его руки, нет, они окажутся в твоей власти. Но это, разумеется, если они веруют. А вот тем, кто веры лишен, было бы недурно открыть тайну Вечного и его прелести, дабы потом мог ты сказать Господу: "Вот тебе дар мой, но рожден он для Тебя из греха". Было бы недурно, недурно… Идея показалась мне безупречной, и тут я подумал: а почему бы не испробовать ее на Эльвире. Донья Соль пообещала мне ключ, указала время, когда та каждодневно отправлялась к мессе. У меня оставалась пара часов.
Лепорелло помог мне разуться и принес с кухни кое - какие закуски, потому что оба мы были голодны. Потом он спросил, не желаю ли я вздремнуть. Я ответил, что нет, что хотел бы только прилечь, прямо так, не раздеваясь, и что вскорости нам предстоит снова выйти из дома. Потом он принес бумагу и перо, и я принялся сочинять любовное послание. Письмо вышло длинное, пошлое, витиеватое, я перечел его и, негодуя на себя, разорвал. Дожить до двадцати лет и не научиться начеркать юной даме несколько пылких слов! Мне пришло в голову порыться в отцовских книгах, может, кто - то из поэтов даст мне урок любовного красноречия… Но отец мой всю жизнь читал только эпико - героические сочинения и богословские трактаты. Я обозлился еше пуще, и гнев погнал меня в патио. Дворик в эти часы был прохладен, пуст и тенист. Меж розами и апельсиновыми деревьями бил фонтан, ласточки пили воду. Черный упитанный кот, притаившись в углу, изготовился к прыжку, прыгнул, но толстое брюхо помешало ему достичь цели. Я счел это упреждением себе: велеречивая эпистола обречена на провал. Но как вместить в пять - шесть слов все, что желал я сказать Эльвире? Я сел на скамью рядом с розовыми кустами, глубоко вдохнул аромат цветов и крепко задумался. Дело было спешным и не терпело кружения вокруг да около. Не годился тут и слишком высокий стиль - я помышлял о телесном союзе, но не духовном. Я опять потребовал бумагу и перо и сочинил новое послание, получилось чуть менее двух квартилий. Тоже не слишком коротко, но куда как решительней. Я начал исправлять то тут, то там; вымарал пустые словеса, ужалвступление, и после часа трудов от письма осталось лишь следующее: "Это я сегодня ночью проник в твой дом и стоял так близко от тебя, что пистолет твоего отца был направлен мне прямо в сердце. Я - то, о чем мечтает тело твое. Я вернусь". Внизу я поставил свои имя и фамилию. Письмо, как легко обнаружить, содержало только одно утверждение - ложное, но эффектное, да и главная фраза на деле принадлежала не мне - слишком она походила на первые слова Марианы: "Я то, о чем вы мечтаете". Ежели словам этим научил ее Командор, в чем я ни минуты не сомневался, ибо безграмотной девице в жизни самой не додуматься до столь театрального зачина, то я возвращал мяч, но теперь уж с камнем внутри, иначе говоря, я отразил удар оружием противника, но сперва как следует наточил его.
Часы на Хиральде пробили восемь раз. Я поднялся в свою комнату, сменил платье на более легкое и нарядное, а потом, спрятав письмо в карман, направился к церкви, где Эльвира имела обкновение слушать утреннюю мессу. Лепорелло плелся сзади. До места мы добрались загодя, так что у нас было время побродить и посмотреть, кто входил в храм и кто оттуда выходил.
Эльвира явилась ровно в девять, с двумя дуэньями по бокам и двумя слугами за спиной. Я заметил их издали, и у меня хватило времени встать в дверях и там дожидаться ее - одна из нищенок охотно уступила мне свое место и даже подмигнула, разгадав мой коварный замысел: "Коли надобно тайком передать записочку, положитесь на меня". Как только Эльвира приблизилась, я метнул на нее дерзкий взгляд. Она споткнулась, я послал ей улыбку. Она подняла вуаль и открыла лицо, я взглядом поблагодарил ее. Заметив, как она затрепетала, я показал ей свою руку с зажатым в ней посланием. Эльвира замешкалась и вздохнула. Я жестом пояснил, что она вольна принять письмо иль отвергнуть. Проходя мимо, она уронила молитвенник; один из слуг кинулся за ним, но я успел наступить на книгу. Слуга свирепо выпятил грудь. Я тоже принял воинственную позу. Мы обменялись грозными взглядами, но, видно, он все же одумался и сделал шаг назад, я смог нагнуться и поднять книгу. Эльвира громко промолвила: "Отец убьет вас". Я ответил: "В этом нет нужды, дочь уже сразила меня наповал". Она спрятала письмо в перчатку и торопливо вошла в церковь.
Эльвира села в один из первых рядов. Я наблюдал за ней, укрывшись за колонной: она уткнулась в молитвенник и не поднимала головы, но я разглядел, как дрожали ее губы. Лепорелло стоял рядом со мной и самозабвенно следил за полетом мухи, ему не было дела до моих забот.
- Когда она станет уходить, я поспешу за ней, а ты проверь, не выкинула ли она письмо.
Проповедь длилась долго, Эльвира сидела неподвижно и, кажется, ничего вокруг не замечала, так что, если бы не дуэнья, не подошла бы и под благословение. Когда же она собралась покинуть храм, я двинулся вперед, чтобы увидать, как она выходит, и чтобы снова предстать перед ней. Четыре пары пылающих гневом глаз охотно испепелили бы меня, но в глазах Эльвиры я заметил ожидание. Своим же взглядом я желал внушить ей лишь одно: "Ты будешь моей".
Было еще рано. Синее небо Севильи пересекала стая голубей. Яркое солнце и белизна стен делали тени более темными, почти черными. До меня донесся аромат жасмина, но рядом со мной расположились нищие, распространяя свой неистребимый запах. Тут из храма вышел Лепорелло и, зажав нос одной рукой, другой протянул мне что - то. На ладони моей оказалась кучка бумажных обрывков. Я взглянул на них и швырнул по ветру.
- Следуй за мной.
- Домой?
- Да. У нас есть дело.
Я заперся в мрачной зале с покрытым сверкающей плиткой полом, снял камзол, расстегнул ворот рубашки и закатал рукава. Становилось чертовски жарко, и мозг работал вяло, словно желая отдохнуть, выключиться и отдать тело во власть одних лишь ощущений. Я велел принести чего - нибудь холодного, и мне подали ледяной воды с анисовкой, которая помогла мне взбодриться. В голове начало проясняться, но тело давила усталость. Я прилег на диван, чтобы рассудок мой поработал покойно, но тотчас заснул. А когда проснулся, уже миновал полдень. Вокруг на цыпочках кружил Лепорелло. Услыхав, что я шевельнулся, он подскочил ко мне.
- Вот, принесли пакет.
Я разорвал обертку. Внутри лежали ключ и какие - то бумаги. Донья Соль прислала мне план дома, на нем был обозначен путь к спальне Эльвиры, имелась и приписка: "Эльвира поведала мне, что в церкви увидала мужчину, краше которого нет на свете. Это был ты? Благодарю! Я сказала, что тот мужчина. наверно, предназначен ей судьбой, и глаза ее вспыхнули надеждой. Не обмани меня! Полагаю, все легко уладится и можно будет отыскать сговорчивого священника, который вас обвенчает. Как бы мне хотелось при том присутствовать! Ты позволишь? Клянусь: увидав тебя счастливым, я обрету силы для своей жертвы. Напиши ей, Хуан, нынче же напиши, пусть твой слуга в час молитвы доставит письмо к моему окну, я сама положу его Эльвире на подушку. Объясни ей, что в церкви был ты".
Ах, простодушная донья Соль! Теперь я знаю, что все женщины спят и видят, как бы поспособствовать чужой любви, обожают устраивать тайные свидания и помогать двум любящим любить друг друга еще сильней; но тогда - то мне почудилось, что супруга дона Гонсало проявляла чрезмерное великодушие и что она очень уж поспешно двигалась вперед по дороге, ведущей к святости. Я поклялся в душе не разочаровывать ее, а так как письмо подстегнуло мое воображение, я тотчас набросал несколько строк для Эльвиры: "Как это письмо добралось до тебя, так я доберусь в одну из ближайших ночей до губ твоих. Я дам тебе свободу. Дон Хуан". Я вручил письмо Лепорелло и снабдил того указаниями.
- Это для той, вчерашней, хозяин?
- Стоит ли о ней вспоминать? Нет, для другой, но из того же дома.
- Так быстро проходит любовь?
- Трудно ответить в общем и целом. Та любовь умерла, едва родившись, скорей всего, и завтрашняя дольше не протянет, хоть тут ярискую…
И тотчас в мозгу моем сверкнул луч, я осекся. "Я рисковал, мне угрожала женитьба". Ведь мое доброе сердце не позволит мне покинуть соблазненную Эльвиру, мои моральные устои приведут меня к алтарю, даже если сердце мое остынет. "Брак был одним из условий игры, в которую я готов был ввязаться, и правила игры следовало либо целиком принять, либо с ходу отвергнуть, без оговорок и уверток". До сей поры справедливость была на моей стороне, но если я соблазню и брошу Эльвиру, у Командора появятся веские основания считать меня виноватым, он будет вправе назвать меня подлецом и плюнуть мне в лицо.
И все же что - то подсказывало мне: игра не была чистой, и я, поддаваясь ей, своей волей шел в ловушку, притворяясь слепым. Иначе говоря, мы либо принимаем условности, либо глядим правде в глаза и подрываем установленный порядок. Это я понял еще в Саламанке, когда плоть моя пребывала в невинности, а дух еще не дерзнул возмутиться против Всевышнего: уже тогда мне нравилось докапываться до основ общепринятых истин и убеждаться, что они лишены внутреннего стержня и зиждятся на фундаменте из нелепых правил, голословных утверждений. "Грешно совращать девицу, - говорил нам профессор, - ибо это будет действием, совершенным против воли ее отца". - "А если у нее нет отца? - спрашивал я. - Или отец сам ее к тому понуждает?" Профессор начинал выстраивать цепь силлогимов. "Но отчего же мы почитаем за грех, если свободная женщина волею своей соединяется со свободным мужчиной?" - продолжал я допытываться. И к вящему гневу педанта делал вывод: "Самоочевидно: коль скоро Бог прямо наложил на это запрет, то потому, что акт сей по сути своей - акт религиозный…" На что преподаватель отвечал мне: "Сеньор Тенорио, у вас еретический склад ума - уже только в силу любви к противоречиям". А я отвечал: "Это лишь прием, сеньор, не более того, я прибегаю к нему из учтивости: задаю вам труднейшие вопросы, дабы вы их разрешили и тем явили нам тонкость своего ума". Но профессору так и не удалось внятно втолковать мне, почему мужчина обязан жениться на девушке, которую соблазнил, и не должен жениться на проститутке, чье тело купил.
И вот теперь, размышляя о своих нравственных обязательствах перед девицей, я приходил к выводу, что жениться на ней и убить ее отца - вещи логически трудно совместимые, словом, вещи, которые без грубой натяжки немыслимо поставить в один ряд. Нет, нет! Убийство здесь прозвучит фальшивой нотой, царапаньем по стеклу, станет неловким мазком на картине. Смерть добавит к комедийной интриге неуместный трагический оттенок. Верней было бы позвать Командора и сказать ему: "Вы - глупец и пугало гороховое, я решил украсть вашу дочь, а после жениться на ней, просить у вас ее руки и заключить с ней брак подобающим образом. Теперь, когда дело сделано, поступайте как знаете. Я привел ее в свой дом и обращаюсь, как должно обращаться с сеньорой, и уверяю вас: брак наш вполне законен…" и так далее. Командор учинит скандал, станет угрожать судебным разбирательством и бог весть чем еще, а в конце концов попросит денег. Я ему их, наверно, дам. Но мои высокочтимые предки там у себя, в особо им отведенной части загробного мира, отвернутся от меня. И адвокат засмеется своим ехидным смехом - снисходительно, словно знал обо всем заранее. "И чтобы закончить вот этим, ты строил из себя трагического героя? Ради этого, милый племянничек, ты произносил пылкие речи, бросал вызов Богу? Ведь ты обращался к небесам в надежде быть услышанным. Во всяком случае, меня ты встревожил. А оказывается, то были не более чем словесные хлопушки! Все успокоилось свадьбой. Дон Гонсало добился своего - заграбастал твои денежки, и как раз так, как замыслил, приманив тебя женским телом. А то, что это тело его дочери, а не доньи Соль, ничего не меняет".
И адвокат был бы прав. Крыть мне было бы нечем.
- Лепорелло, скажи - ка, в каких случаях соблазнитель избавлен от обязанности жениться на соблазненной им девице?
- Нет таких случаев, коли он кабальеро. Разве что…
- Разве что?
- Разве что он уже женат, хозяин. Но тут и греха будет поболе, потому как он еще и прелюбодействует.
- А ты полагаешь, что плотский грех бесчестит прелюбодея?
- В любой порядочной земле, хозяин, обесчещенным считают супруга. Иль отца, когда речь идет о незамужней девице.
- И по - твоему это справедливо?
- Тут судить не берусь. Так заведено испокон веку.
- Завел - то это небось дьявол.
Лепорелло дернулся и взглянул на меня сердито.
- Чего уж валить на дьявола все подряд? Человек - то и сам не промах по части дурных дел, и без дьявола управляется.
Я, расхохотавшись, схватил его за руку.
- Разве этому учит тебя богословие?
- Знать не знаю, учит оно этому иль не учит, но тут я и свое рассужденье имею. Избавься мир от дьявола, лучше в мире не будет.
Я подвел его к окну, откуда задувал свежий ветерок.
- Никогда не повторяй такое на людях. Это ересь. Хотя…
- Что?
- Хотя сам я замышляю согрешить на свой манер, то есть дьявол тут будет ни при чем, даже против его воли. Я - сам и ради себя самого, но от моего греха людям вреда не будет. Получится что - то вроде ученого диспута, спора между Господом и мною. И другим до того дела нет.
- Так ведь вы на помыслах не остановитесь… Начнете богохульствовать вслух, вас детки могут услышать.
- А разве такой путь заказан: творить добро, замешенное на кощунстве?
- Очень уж дело хитрое, как мне сдается.
- Да разве невозможное? Скажем, вот я теперь…
- Что, хозяин?
Я схватил его за плечи и взглянул ему в глаза.
- Что ты обо мне подумаешь, если я женюсь на Мариане?
В его зрачках на миг вспыхнул странный огонек.
- Я только слуга, сеньор. Не мне судить того, кто мне платит.
- Я уверен: Мариане я бы сделал добро. Но ведь на самом деле я совершил бы кощунство, ибо брак сей послужит мне лишь средством: тогда совесть моя не вынудит меня жениться на девице, которую я вскорости намерен соблазнить.
- Ту, что была в церкви? - Лепорелло задумался. - И мне дозволено сказать свое слово?
- Разумеется.
Он поднес к губам сложенные в щепотку пальцы.
- Девочка всем на зависть!
- Больше тебе нечего сказать?
Он улыбался.
- Ведь я не Тенорио, хозяин. Мы - люди простые, и чести у нас нет, потому что нет денег, нам нет нужды заглаживать грехи. Слюбиться можно с кем угодно, а потом уж - старайся выкрутиться. Совесть у нас не такая деликатная, как у господ. Подлыми мы родились, вот и ведем себя по тем деньгам, что в кармане имеем. Да от нас многого никто и не требует. Так что я бы на вашем месте голову себе не ломал и всякими сложностями не забивал, да в рассуждениях не исхитрялся, а шел бы прямиком к цели. Но я - то, хозяин, не Тенорио.
- Нет, ты не Тенорио, но ты - циник. Так?
- Самую малость, хозяин, в меру необходимости. Только в меру необходимости.
- Короче, ты советуешь мне идти прямо к цели? Правильно я тебя понял?
- Нет, где уж мне вам советы давать! Я смотрю со своей колокольни, у вас - свои резоны. Я только и сказал, как бы сам поступил на вашем месте, в этом и вся разница. А как поступить вам, то мне не по уму.
- Да я и сам, поверь, во многом не могу разобраться. По крайней мере, вот уждня два, как в голове у меня разброд и нет никакого порядка. Раньше все было проще: все стояло по местам, и не надо было думать. Теперь другое дело.
- Да отчего ж так, сеньор? - лукаво ухмыльнулся он, и даже подмигнул. - Оттого что успели переспать с парой бабенок? Такое случается с каждым в нужный срок, и в душе поднимается переполох… Но потом все становится на свои места.
- Да я - то не желаю, чтобы оно туда становилось. Мне больше по вкусу переполох…
- Ну коли так…