13.
Я вышел из покоев на рассвете. Мне хотелось глотнуть свежего ветра, нужно было прикоснуться к воде. Еще темный двор благоухал, и в гуще кипарисов пел соловей. Я разделся и погрузил тело в водоем. Вода была холодной, и я почувствовал, как холод очищает меня, смывает поцелуи и ласки. Мне почудилось, будто вода возвращает моей плоти свойственную ей цельность, то, что было ее принадлежностью и что нынче ночью она утратила. Но восстановив эту цельность, я словно что - то у себя самого и украл.
Мариана уже спала на огромном ложе, где я когда - то родился. Меня же любовь лишила сна.
- Сдается мне, что сеньору нужна простыня.
- Ты был здесь, Лепорелло?
- Да уж ясно, не спал, как мне и положено.
Я с трудом различал его лицо, но готов был поклясться. что он смеется. Он помог мне вытереться досуха. Потом собрал с земли мои вещи и обождал, пока я оденусь.
- А еще я приготовил сеньору кое - чего горяченького. И старого вина. В таких случаях нет ничего лучше.
- Да разве ты когда - нибудь уже служил у новобрачного?
- Нет, никогда, сеньор.
- Откуда же такие познания?
- Смекалка!
Он удалился и вернулся с подносом, на котором стояли закуски. Я пригласил его разделить со мной трапезу и налил ему вина.
- Выпей. За меня.
- За ваше счастье?
- Нет. За меня.
- Ну, тогда за вас, сеньор!
Он выпил, кашлянул и хлопнул бокал оземь.
- Есть на земле одно место, где принято делать именно так. На счастье.
- На твоей родине?
- Нет, в одном месте на земле.
Я тоже выпил.
- За твое здоровье, Лепорелло.
- Благодарю покорно, сеньор, - он протянул руку и удержал меня.
- Только свой бокал не бейте. Я того не стою, да кроме того, с моей судьбой все ясно, в ней нет секретов. Я хочу сказать… - Он на миг замолчал и взглянул на меня. - Смею думать, что отныне мы станем ложиться спать в божеское время. Уж не знаю, помнит ли сеньор, что мы провели три ночи без сна. Что скажут почтенные граждане Севильи, узнай они об этом?
- А тебе так важно мнение почтенных людей?
- Я думаю о сеньоре, Что до меня… признаюсь, я не прочь заваливаться пораньше. Но, коль надо полуночничать, извольти. Таковы "издержки службы".
- Что ж, Лепорелло, может, мы еще не раз станем полуночничать. Пожалуй, и на весь остаток жизни нам придется пожертвовать ночным покоем. Хотя пока не знаю.
- Но… а как же сеньора? Ведь она - то вышла замуж, чтоб почивать с супругом, как мне сдается. Так уж заведено.
- Да. Ей бы того хотелось.
- А вам?
Я встал, Лепорелло отступил назад. Я шагнул к нему и схватил за плечи.
- Никак ты выпытываешь у меня кое - что?
Он улыбнулся.
- Уж очень я любопытен, сеньор, к тому же не лишне будет узнать, какая жизнь меня ждет. И опять же: очень уж я привязан к сеньору, да и вы не раз мне доверялись, вот я и подумал, может, и теперь… Я вот уж сколько часов ломаю голову. Женитьба… Клянусь, сеньор, не под силу мне это понять.
- Я и сам в замешательстве. Верно, на меня нашло легкое ослепление, нынче ночью я плутал по дорогам мира, в котором нет пользы ни от глаз, ни от рассудка. Но пока я счастлив.
- Да что вы говорите, сеньор! Да неужто! - В том, как были произнесены эти слова звучала бесконечная насмешка. - Счастливы взаправду?
- А это нетрудно. Довольно перестать требовать от жизни больше, чем она может дать. И тогда открываешь у многих вещей новое лицо, они делаются богаче оттенками, и с ними вроде бы легче примириться. Знаешь, что бывает, когда подносишь руку совсем близко к глазам: руку видеть перестаешь, зато можно разглядеть рисунок на коже.
- И в нем - судьбу. Я имею в виду линии ладони.
- А я имею в виду вещь очень простую - союз с женщиной. Стоит перестать мечтать о невозможном и отказаться от мечты слиться с ней в одно существо, стоит удовольствоваться немудреным наслаждением, кое готова даровать нам плоть, как ты поймешь, что сей союз прекрасен.
- Двое - одна плоть.
- Да вот это как раз и неверно! Две плоти - и всё тут! Так будет всегда, вечно, во всяком случае в земной жизни. Зато жизнь твоя перестает быть только твоей, она принадлежит двоим.
- До известной степени…
- Да, именно что степень эта известна, не забывай. И я недавно испытал это. Ночью я заглянул в будущее, коему никогда не суждено стать моим будущим. Мы вдвоем вычерчивали его облик. Да только вот линии были придуманы не нами. С небес нам указывал их перст Божий.
- Снова Бог, сеньор? И чего вы никак от него не отвяжетесь, примерялись бы лучше к земле. Вам бы здесь и положить себе предел.
- Господь всю ночь вел со мной спор и не раз одерживал верх. Кто бы мог подумать, что Мариана - его приманка, способ лишить меня свободы. Останься я на всю жизнь с этой женщиной, стал бы святым. Рядом с ней невозможно быть дурным. От нее исходит добро, милосердие, она заражает ими.
Сердце мое все еще томилось любовью, испытанной нынче ночью; через Мариану я любил весь мир и всякое живое существо. Любил даже дона Гонсало де Ульоа. И купание не до конца остудило мой пыл.
- Послушай. Тут Господь не ставит пределов. Он позволяет любить все, что ни пожелаешь, упиваться любовью, не делая различия меж созданиями благородными и подлыми. Все тебе видится хорошим, и дурное не возмущает, а лишь вызывает улыбку. Даже на дьявола ты смотришь с симпатией, сочувствуя его несчастной судьбе!
Лепорелло словно испугался чего - то.
- Дьявола оставьте в покое. Он здесь ни при чем.
- Нынешней ночью - нет, а вот вчера он искушал меня. И соблазнял вещами куда менее занятными, да и постыдно заурядными.
- Ну, у Бога воображение - то побогаче будет. При разделе свойств и качеств он выбрал себе те, что попривлекательней.
- Но Он использует те же приемы. Бог тоже искушает.
- Видать, это приносит хорошие плоды.
- И сегодня ночью плоды были как никогда прекрасны!
- Словом, Он добился своего? Будем считать, что отныне вы ступили на путь святости?
Мне стало забавно. Я вознес руки, будто застыл в экстазе пред воображаемым алтарем.
- Святой Хуан Тенорио. Неплохо звучит, а? Святой Хуан Тенорио - покровитель рогоносцев, как сказал бы Командор. И святая Мариана кающаяся. - И тут на меня точно накатило, я потерял узду. Схватив Лепорелло за руку, я впился в него взглядом. - Пойми, все это возможно. Надо только слушаться Мариану, внемля ее словам и озарениям. Но, знаешь, что от меня потребуется?
- Нет, сеньор, не могу знать. Я полагал, что вам предлагали все. ничего не требуя взамен.
- Мне придется отречься от себя самого.
- И только - то!
- Где - то это было написано, но я только теперь уловил истинный смысл: "Кто ищет себе погибели, тот и будет спасен!" Не припоминаешь? Но я - то не желаю терять себя, только - только себя обретя. Вчера я пребывал в согласии с собой и готов был принять любую кару за право быть верным себе. Отчего же теперь меня гложут сомнения?
- Видать, хозяин, вам открыли ту сторону вашей души, с которой вы не считались, и она небось не так уж плоха, вот вы и растерялись.
- Нет, не плоха. И если прельщает меня, то тем, что есть в ней неукротимость, геройство. Отречься - от имени, от богатства, от мира, от свободы. Покориться, смириться. Растворить свое "я" в действенной любви, жить только для других… Что скажут Тенорио, если в один прекрасный день среди них воссядет святой? Полагаешь, посмеют отвернуться от такого?
Лепорелло взглянул на меня точно на безумного.
- Не понимаю я вас, сеньор. При чем тут ваши Тенорио?
- Да ведь я - род Тенорио.
- Так это они велели вам жениться на такой девице?
- Да, отчасти… Ведь они велят мне беречь честь, а честь моя пострадала, когда я утратил невинность в объятиях продажной женщины. И вот я сделал ее только своей, наделил ее собственной честью, очистил ее, а значит - очистился сам.
Лепорелло улыбнулся.
- Как забавно вы все толкуете. Сдается мне, ваши Тенорио не приняли бы таких рассуждений.
- Я их принимаю - и довольно.
- Так на чем же мы остановимся? Следуете вы собственному закону или закону рода Тенорио?
- Я пытаюсь примирить их меж собой.
- А ежели изберете вы путь святости? Тоже надеетесь примирить свой закон с законом Христовым?
Я встал прямо перед ним и торжественно произнес:
- Последовать за Христом - значит, отречься от своего закона.
- И вы решились?
- Пока нет.
- А почему бы вам не бросить монетку, не поиграть в орла и решку? Ведь кинь Буриданов осел монетку, не помер бы с голода. - Он поспешно вынул из кармана серебряный реал. - Вот. Орел - грех. Решка, то есть крест, - святость. Идет?
- Идет. Орел - ад. Крест…
Лепорелло, протестуя, поднял руку.
- Нет, хозяин, нет. Хоть монету бросайте, хоть свою волю заявляйте, ни Бога, ни дьявола этим не проймешь. На кон ставится только ваша жизнь, земная жизнь, а не спасение души. С нею порешат уж после вашей смерти. Коли сказал Господь: "Сей человек для меня!", тут греши не греши - все едино. Он уж изловчится послать вам раскаяние в смертный час.
Он, Лепорелло, говорил довольно странным тоном - будто слова эти ему не принадлежали и он произносил их против воли. Я почуял в них ересь. Но, подумав о том, что Бог, возможно, выбрал меня для Себя и что бы я ни наделал, меня ждет вечное спасение, я ощутил, как душа моя встрепенулась от гордости. Я с размаху сбросил на землю поднос со всем, что на нем оставалось.
- Кидаем монету! Пускай Бог скажет свое слово, а уж потом скажу свое я!
Лепорелло поглядел на меня не без сомнения. Потом подбросил монетку, и взгляды наши устремились следом за ней. Она улетела так высоко, что сверкнула в первых солнечных лучах на фоне синего неба. Реал упал на плиты патио, подскочил, звякнул и покатился до кромки клумбы с гвоздиками.
Лепорелло указывал мне, куда упала монета.
- Орел или решка?
Он наклонился, быстро выпрямился, словно в разочаровании.
- Ребром, сеньор.
Я не пал на колени, хотя такое желание у меня возникло. Нет, я только склонил голову, посылая привет небесам.
- Бог - настоящий кабальеро.
Лепорелло протягивал мне монету.
- Вот она. Сберегите как амулет. Она принесет вам удачу.
- Удача будет мне куда как кстати. Ведь я получил доказательство собственной свободы, а раз Бог лишил меня благоволения, с сего мига я избираю грех. Господь все предвидел, но все же хотел дать мне шанс. Итак - я убью Командора и соблазню Эльвиру. Потом…
Лепорелло поднял руку и опустил мне на плечо.
- Пусть сеньор простит мне фамильярность. Но не следует ли поиметь в виду, что между святостью и той греховной жизнью, на которую вы решились, есть и нечто среднее? Нынче грешим - назавтра каемся, и так до самого конца. Человек получит прощение либо будет проклят - смотря по тому, в какой момент настигает его смерть. По сути то же самое, но поменьше мороки. И человечнее.
- Да. Человечнее - и подлее. Отречься от Бога, чтобы грешить не таясь, либо рядить грех в одежды добродетели. Должно быть, Богу отвратительны грешники. Но я - то дерзну грешить в открытую, поклоняться греху, не забывая, что именно поставлено на кон. Знаю, поражение мое неминуемо, и принимаю его; но до той поры стану грешить с достоинством воина - победителя. Я восстановлю честь грешников в глазах Господа, стану первым из достойных Его. И в конце концов Он вынужден будет наградить меня улыбкой.
Солнце начинало заполнять все пространство патио. Нашедший приют в кроне кипариса соловей умолк. В сверкающем утреннем свете звучала лишь песнь фонтана.
14.
В пять часов пополудни Лепорелло отправился похлопотать насчет лошадей и подготовить все к тому, чтобы мы могли выехать из Севильи глубокой ночью или же на рассвете: он сговорился со стражником, заступавшим нынче на пост у одних из городских ворот, и тот пообщал за два дуката тайком выпустить нас из города. Что касается верховых коней, то Лепорелло добыл самых быстрых и красивых.
За время его отсутствия я написал письмо к Эльвире - последнее. Всего в несколько слов: "Сегодня ночью, когда часы пробьют двенадцать. Дон Хуан". Лепорелло взялся доставить его по назначению. Я спросил его, как ему удается улаживать такие дела. "Да уж всегда найдется, сеньор, служанка, падкая на ласки или на денежки".
- Лучше, когда и на то и на другое. Надежней. Если посчитаешь нужным, назначь свидание на тот же час. Чтоб сноровку не терять.
Потом я долго беседовал со своим управляющим: пытался вникнуть в состояние дел, распорядился об отсылке денег в два - три места, через которые думал проехать, и приказал ему во всем слушаться Мариану. Он спросил, долгой ли будет моя отлучка.
- Сие от меня не зависит.
- Всегда, отправляясь в путь, сеньор, мы вверяем судьбу свою в руки Божии.
- В моем случае это особенно верно.
Мариана открыла для себя радость не только в молитве, но и в шитье. Целый день она провела с иголкой в руках Я заглянул к ней, когда уже начало темнеть. Она сидела у зарешеченного окна и пела какую - то песенку. В волосы она воткнула ветку жасмина, шею украсила изумрудами, доставшимися мне от матери.
Я сел рядом; она улыбнулась мне, продолжая шить и напевать. Я долго смотрел на нее. Она порой вздыхала. Потом я достал бумаги и вручил их Мариане.
- Вот здесь говорится, что ты являешься полной хозяйкой всего моего состояния, а вот в этой бумаге - что ты имеешь право поступать по своей воле в отсутствие супруга. Храни их как зеницу ока.
Услышав мои слова, они погрустнела.
- Ты уезжаешь?
- Мне надо решить одно мужское дело. Это займет какое - то время.
- Я могу отправиться с тобой.
- Я охотно взял бы тебя, но дело это не терпит присутствия женщин. Ты все равно обо всем узнаешь завтра, лучше скажу тебе сам: ночью мне придется убить некоего человека.
Она вскрикнула, с испугом взглянула на меня и бросилась мне на грудь. Она рыдала и просила меня отказаться от задуманного.
- Этот человек жестоко меня оскорбил.
- Но разве ты не можешь его простить? Ты должен, должен, Хуан! Господь велит нам прощать!
- А если бы оскорбление касалось тебя?
- Я прощаю его!
- У тебя великодушное сердце, но я, если не убью его, не смогу смотреть в глаза людям.
- Ну и что? Зато ты не опустишь глаз перед Господом.
- Мне предстоит жить среди людей.
- Разве можно жить, когда тебя преследуют муки совести?
- Пока преследовать меня будут альгвасилы, это наверное. Поэтому мне надобно скрыться.
- Я умру без тебя!
- Я всегда буду рядом. Каждую ночь стану кружить вокруг твоего сердца, и ты почувствуешь это, клянусь. И однажды мои руки разбудят тебя.
Она продолжала обнимать и целовать меня. Мне было горько расставаться с ней. Но я понимал, что ее отчаяние сильнее моего и что ни слезы, ни ласки, ни слова не могли до конца выразить его. Сам не знаю зачем я увлек ее к постели, и тут мне открылось: два существа могут соединиться, не стремясь к наслаждению, когда им дано вместе пережить нечто, чего словами не передашь.
Мы поужинали вдвоем, в молчании. Потом она проводила меня до порога. Я выслушал ее последние наставления, и когда мы прощались, она не проронила ни слезы. Уже спустилась ночь, на улице было совсем темно.
- Ступай и молись за меня.
Я еще раз поцеловал ее и закрыл за собой дверь. Лепорелло дожидался неподалеку. Я прислушался - и до меня донесся плач Марианы.
- Если Господь и сотворил что - то хорошее, люди это сумели испортить, - сказал я Лепорелло.
- Что я и не устаю повторять, сеньор.
- Ты хочешь сказать - я украл твою мысль?
- Да нет. Я только подумал, что тут наши взгляды сходятся. Мы, люди, способны сгноить даже соль.
- Но умеем и очистить ее, не забывай. Если однажды Господь спросит у меня, сделал ли я что - нибудь хорошее в жизни, я смогу указать ему на эту благородную душу, на чистую и прозрачную душу Марианы.
Мы дошли до тайного игорного дома, где меня уже поджидал Командор.
- Следуй за нами, когда мы отсюда выйдем. Заметишь, что мы куда - нибудь заходим, стой снаружи. А сообразивши, что дело сделано, беги за лошадьми и жди меня с ними перед домом Командора.
Дон Гонсало сидел в плохо освещенном углу залы и попивал холодное вино. Он протянул мне навстречу руки с наигранной и нелепой радостью, потом усадил рядом и велел принести вина и мне.
- В таких случаях полезно немного выпить. Но не теряя головы, а чтобы воспарить духом и не бояться риска. А деньги при тебе?
Я позвенел дукатами в кошеле.
- Золото! Ты взял золото?
- Золото показалось мне уместней серебра. Каков металл, таков и человек.
- Ну - ка, дай мне его потрогать. - Он высыпал содержимое кошеля на стол, и руки его перебирали и ласкали дукаты, словно то было женское тело. Теперь он больше ничего кругом не видел. - И у тебя осталось еще много таких монет?
- Целый сундук.
- Хватит, чтобы купить всю Испанию! И чего тебе вздумалось жениться? С такими деньжищами ты не знал бы отказа от самых красивых женщин Севильи! В нынешние времена все продается и все покупается, так зачем жениться тому, кто может баб покупать? Супружество, оно для бедных.
- Что за печаль, раз я смогу и впредь вести холостяцкую жизнь? Я хотел было собрать монеты, но он попросил позволения самому
сложить их. Он складывал дукаты в кошель по одному, прежде как следует ощупав каждый, словно хотел пальцами проверить, вычеканен ли там портрет короля. Он насчитал сто дукатов, завязал кошель и протянул мне.
- А теперь - действуй с умом, да не теряйся, когда не повезет. С новичками судьба капризна, надо ловить момент, выжидать, пока она разомлеет от неги. Никаких особых хитростей тут нет. Но уж если в эту ночь не повезет - не ерепенься, а спокойненько жди завтрашней. Сто дукатов - то можно спустить за пару часов.
Мы вышли. Мимо прошмыгнул Лепорелло и что - то украдкой вложил мне в ладонь. Я сжал кулак и почувствовал, что это была монета, наверно, тот самый серебряный реал - на нем мы утром испытали судьбу. Я забыл его.
Дон Гонсало вел меня по незнакомым улицам, которых уже коснулся лунный свет, пока мы не очутились у богатого с виду дома, Командор постучал в дверь негромко и каким - то особым манером, словно сообщая пароль. Нам открыли. Человек со свечой в руке осветил лицо Командора, а потом и мое…
Мы спустились в подвальное помещение и после ряда предосторожностей оказались в зале с низкими сводами и на первый взгляд темноватой. Свет падал вертикально на столы и освещал зеленое сукно, нервные руки, передвигающие карты и деньги. С моего места это напоминало сборище призраков. Но в глубине залы имелось некое возвышение, вроде небольшого помоста, там было светлее, и там, за особым столом, сидел важного вида человек, очень богато одетый, и казалось, что он управляет сборищем - для чего ему хватало легкой улыбки и еле заметных движений рук. Дон Гонсало подошел к нему. Они говорили обо мне, дон Гонсало кивнул в мою сторону. Важный кабальеро заскользил меж столами и игроками и кинулся ко мне. На губах его играла сладчайшая улыбка.
Он протянул ко мне руки.