На кровати Симоны, застеленной зеленоватым клетчатым исландским пледом, растянувшись во всю свою маленькую длину, спал серый котенок.
– Что это значит? Вы можете мне ответить?
– Это…котенок. Сенечка …
– Сенечка?! Почему он у меня на кровати?
– Мы не знаем.
– Вы, что, издеваетесь надо мной?
– Мама, прекрати разговаривать, как на допросе!
– Правда, Симона, у тебя такой тон, как будто мы…
– Мне кажется, я имею право узнать, откуда у меня на кровати…
– Понимаешь, он был у меня в комнате, и все было в порядке…
– Давно?
– Уже три дня. И вдруг он пропал. Мы обыскали всю квартиру…
– А-а-а, так вот что вы искали! Действительно, незначительная вещь!
– Мама!
– И как же он попал ко мне?
– Мы правда не знаем. Твою дверь мы не открывали. И нам в голову не приходило искать его у тебя.
– Понятно. Скажи, Грета, а у тебя форточка открыта?
Грета всплеснула руками.
– Конечно! Как я не догадалась! Он выпрыгнул в форточку, прошел по карнизу и потом запрыгнул к тебе.
– Правильно! И не нашел ничего лучше, как улечься на мой плед!
– А чем плох твой плед? Теплый, уютный.
– Так, хорошо, и что дальше? Что мы будем с ним делать?
– Симона, ну что можно делать с котенком? Будем его кормить. Поить. Растить.
– А почему вы со мной не поговорили? Или меня нужно ставить перед фактом?
– Мы думали, что сначала ты будешь категорически против. А потом, когда ты уже его увидишь, то не сможешь сказать "нет". Он такой хороший, умный, серенький …
– И кто же будет за ним ухаживать? Кормить-поить-растить?
– Мы, – в один голос воскликнули Грета и Галя. Они были рады, что реакция Симоны оказалась гораздо спокойней, чем можно было ожидать.
– А где вы его взяли вообще?
– Его принес Никита. Понимаешь, у него умер Стасик, он очень переживал, и потом нашел Сенечку, а его бабушка сказала, что это невозможно, и он чуть из дома не ушел, а потом у бабушки была скорая…
При упоминании Никиты Симона нахмурилась.
– Остановись, Галя. Хватит тараторить. Кто такой Стасик?
– Это Никитин кот. Он умер, ему было пятнадцать лет.
– И он решил взять другого кота?
– Он не собирался, но потом увидел бездомного котенка и решил его спасти. Стасик тоже был найден когда-то.
– И его родители отказались?
– Родителей месяцами нет дома. А бабушка не разрешила, потому что она старая и ей тяжело ухаживать.
– И он тогда решил, что можно его притащить к нам?
– Да. А что здесь плохого?
– Я не позволю, чтобы Никитин кот…
– Симона, при чем тут Никитин или не Никитин? Дело же в самом котенке. Если бы Галя его нашла, то можно? А если Никита – то нельзя?
– С его родителями надо считаться. С его бабушкой – тоже. А с нами – не надо. Никита хочет – значит, так и будет. Хочет котенка – будет котенок. Может, он хочет стать главным редактором? Сделаем! Что еще он хочет? Все сделаем! Может, он сюда свою бабушку притащит? Будем за ней тоже ухаживать!
– Мама, что ты говоришь!
– А что такого я говорю? Вы обе попали под влияние этого мальчишки. Он прямо околдовал вас. И молодую, и старую. Галя, представь себе, что ты нашла котенка, и тебе запретили его оставлять дома. Ты, что, к Никитиной бабушке его понесешь?
– Но ведь Никита привязался к вам с Гретой, вы его пригрели, тоже, как котенка…
– Не надо, Галя, не придумывай. Он не бездомный котенок, и мы его пригрели, потому что думали, что он твой друг.
– А он и есть мой друг. И я ему тоже друг. И он, между прочим, считает тебя, мама, и Грету тоже своими друзьями.
– Дружба должна быть взаимной. С Гретой у него свои отношения. Я об этом не хочу сейчас говорить. Но я лично его своим другом не считаю.
– Знаешь что, мама? Ты и мне тогда не друг, понятно?
– Галя! Ты думай, что говоришь!
– Я думаю! И если ты против котенка, то я тебе этого никогда не прощу!
– Это шантаж! Тебе котенок дороже матери! Только потому, что его принес Никита!
– Мама, ты готова выкинуть котенка на улицу? Скажи!
– Я не собираюсь выкидывать его на улицу. Я считаю, что Никита должен его куда-нибудь пристроить.
– Вот он и принес его к нам.
– Нет. К нам его не надо носить. Пусть найдет другое место.
– Хорошо. Дай сюда Сенечку. Больше ты его не увидишь. А Никите ты сама объясни, почему ты не разрешаешь его у нас оставить.
* * *
Галя не оставила своей затеи выведать у Никиты подробности его сердечных тайн и затем позабавить Грету "страданиями юного Никиты". Ей не приходило в голову, что для Греты это могло быть хоть сколько-нибудь важно, и уж тем более, что Грета сама могла испытывать к Никите какие-то другие чувства, кроме материнской заботы. Поскольку Галя не воспринимала его всерьез, она была совершенно убеждена, что это вообще невозможно. Если ей, Гале, Никита не кажется интересным, то как он может быть интересен кому-то? Галя удивилась бы и не поверила бы даже самой Грете, если б та призналась бы ей в своих фантазиях. Она бы решила, что Грета таким образом пытается заставить Галю обратить на него внимание. Гретин возраст был для Гали запредельно несовместим с реальными любовными помыслами. Она знала, что у Греты был опыт в отношениях с мужчинами, даже сейчас существует какой-то поклонник. Они ходят в театр, в ресторан, еще куда-то. И это держит Грету в тонусе. Но постель…секс… В их-то возрасте? Бред! Поэтому Симонины обвинения воспринимались Галей как зло в чистом виде, направленное на любимую тетку за ее веселый нрав и правильное понимание проблем молодежи. Она любила разговаривать с Гретой исключительно о себе, не предполагая у Греты каких-либо собственных любовных переживаний. Она никогда ни о чем не спрашивала у Греты. И вовсе не из деликатности. Просто ее это абсолютно не занимало.
* * *
– Никит, слушай. Я хочу тебя кое о чем спросить.
– Хорошо. Давай, спрашивай.
– Ты…вообще… как? В порядке?
Никита удивленно уставился на Галю.
– А ты?
– Нет, понимаешь… мне кажется, ты какой-то не такой…задумчивый… Может тебя что-то мучает? Угнетает?
– И давно тебе это кажется?
– Не очень. Может ты тайно влюбился?
– И что тогда?
– Ну… ты можешь со мной поделиться.
– И что будет?
– Просто станет легче. Я же тебе все рассказываю.
– Дорогая моя Галочка! Обещаю, что когда мне приспичит с кем-то поделиться своими проблемами, ты будешь первой! Но сейчас мне нечего на тебя взвалить. Прости меня за это!
– Не прощу! Я так хотела узнать, в кого ты влюбился!
Никита рассмеялся и обнял ее за плечи.
– Давай лучше зайдем куда-нибудь. Хочешь кофе?
– Я буду коктейль.
– Любой каприз!
– Никит, а ты к нам придешь сегодня?
– Да, но попозже. Грета будет дома?
– Будет.
– Хорошо. Кстати, мне иногда кажется, что я немного надоел твоей маме. Она ничего не говорила?
– Насчет того, что надоел – ничего.
– А что тогда?
– Да, чушь всякую порола.
– Галя! – Никита воспроизвел Симонину укоризненную интонацию.
– Ну, например, что Грета тебя совращает с пути истинного.
– Ничего себе! Так и сказала?!
– Да, именно так. Что ты вовсе не настолько увлечен живописью и искусством. Что у тебя могут быть другие интересы. И что Грета тебя насильно таскает по всем музеям и выставкам, а тебе неудобно отказаться.
– А Грета что?
– Ругалась с ней отчаянно, говорила, что ты талантливый и все такое.
– Понятно…
– Никит, послушай, если ты действительно не хочешь столько времени тратить на походы в музеи…
– Галь! Я – хочу, и не считаю это тратой времени.
– Тогда ты как-нибудь скажи об этом Грете, а то она иногда начинает думать, что вдруг она тебя и правда совращает. Только не говори, что это я тебе сказала.
26
Никита давно пытался понять, почему Симона перестала быть с ним приветлива. Было и еще кое-что, над чем стоило задуматься. Ему все чаще стало казаться… он даже не решался сформулировать это ощущение… потом он говорил себе, что это вообще невероятно и невозможно… но потом снова и снова… И наконец он убедился, что отношение к нему Греты перешло грань материнско-преподавательской опеки. Он видел ее взгляды, чувствовал ее учащенный пульс. И он понимал, что это значит. Он вполне отчетливо представлял себе, чего она хочет от него и что он может с ней сделать. Его отношение к Грете тоже стало меняться. Благоговение уступало место… чему? Оказаться в постели с Гретой? Невероятно было думать на эту тему. Он спрашивал себя – хочу ли я переспать с Гретой? И отвечал себе так – я мог бы. Наверное. Но… Что дальше? Вместо музеев – любовные свидания? Где? В ее комнате? Нет, это бред! И вообще – зачем это?
Никита на самом деле был выбит из равновесия. "Падение" Греты с пьедестала вызывало в нем ощущение, похожее на разочарование и даже некоторое внутреннее отчуждение. И одновременно – сознание того, что он "покорил такую женщину", льстило его самолюбию, будоражило воображение, возбуждало и притягивало. Когда он приходил к ней или они куда-то отправлялись вместе – а это по-прежнему продолжалось – ему начинало казаться, что именно с ней он хочет быть, несмотря ни на какие препятствия в виде возраста или чьих-то косых взглядов.
Оставаясь один, он говорил себе, что добился того, чего вовсе не собирался добиваться, и не мог придумать, что теперь делать. Как дать понять Грете, что не надо на него так смотреть? Может, реже бывать у них? Или не так часто ходить с Гретой на выставки? А где бывать? Куда деваться? В зал? В кино? Ходить одному? Глупо. Хотя… со временем можно с кем-то познакомиться… Злая Симона в чем-то права… Надо подумать…А Грета? Остаться без Греты? А Галя? Потерять возможность приходить к ним в дом? Нет! Но тогда как же?
Никита не признался бы никому, кроме самого себя, что он был немного рад услышать от Гали о причинах неприязни к нему Симоны. Он, конечно, понял, что Симона имела в виду, говоря о "совращении его Гретой", и какого рода скандалы были между сестрами. Может быть, Симонина проницательность принесет какую-то пользу? Поможет разрядить обстановку? Надо только, чтобы Симона перестала травить Грету.
27
Симона сидела за столом в гостиной и читала журнал. Ей было слышно, как Никита разговаривает с Галей и Гретой. Она, правда, не различала слов, но прекрасно представляла, о чем они ему рассказывают. Сейчас он сюда явится. Пусть явится. Она ему все объяснит, спокойно, доходчиво, она не монстр. Просто он должен знать границы…
В дверь постучали.
– Можно?
– Да-да, конечно, можно, – Симона, к собственному удивлению, почувствовала, что ей вполне удался естественный спокойный тон.
Никита вошел с котенком на руках.
– Здравствуйте.
– Здравствуй, Никита.
Никита сел за стол напротив Симоны. Симона ждала, что он что-нибудь скажет, но он сидел молча, поглаживая котенка по голове. Котенок жмурился и урчал.
Симоне пришлось самой начать разговор.
– Никита, ты хочешь мне что-то сказать?
– Я думал, вы хотите…
Симона была несколько озадачена. Она не так себе все представляла. Но она решила не упускать инициативу.
– Скажи, пожалуйста, почему ты не поговорил со мной? Я ведь тоже живу в этой квартире…
– Симона Вольдемаровна, я прибежал сюда в таком настроении… Вас не было дома… Я рассказал о ситуации Грете…Вольдемаровне… и Гале. Я не мог его выбросить опять на улицу. Я не думал, что вы… будете против. Честное слово. Мы его искупали… высушили… он чистый… Мы его покормили…Грета устроила ему лоток. Вольдемаровна – поправился он прежде, чем Симона успела поймать его на непозволительной вольности. – …в ее комнате…
– Но понимаешь… – Симона не знала, что сказать дальше.
Никита подождал немного, потом мягко сказал:
– Симона Вольдемаровна, я очень виноват, что не согласовал с вами… Но можно вас попросить… Я обязательно его пристрою. Но пока…можно он побудет у вас? Просто иначе…
Вот это да! Ловко он меня обработал! Мат в два хода, даже в один!
Симона была обескуражена, но она старалась не показывать этого, притворяясь, что выдерживает многозначительную паузу. Вариантов не было.
– Ладно, Никита. Пусть побудет у нас. Пока ты не найдешь хорошие руки.
– Правда?! Ура! Сенька! Ты спасен!
Никита вскочил и, прижимая котенка к груди, взял левой рукой его правую переднюю лапку и изобразил что-то вальсообразное.
Симона пыталась сохранить суровый вид, но невольно улыбнулась. Что за мальчишество!
– Симона Вольдемаровна! Спасибо! Вы замечательная! Вы…
– Ладно, Никит, ну что ты, в самом деле, – неловко отмахнулась Симона.
Оставшись одна, она неожиданно для себя тихо рассмеялась – впервые за долгое последнее время.
* * *
Через пару дней Симона пришла домой с работы и обнаружила у себя на кровати мирно спящего Сенечку.
– Так! Ты опять!
Котенок приоткрыл глаза, потянулся и улегся поудобнее.
Симона села на край кровати.
– Тебе же сказали, нельзя тут спать. У тебя должно быть свое место, коврик какой-нибудь. Иди к себе. Иди, иди.
Котенок и не думал слушаться. Он перевернулся на спину, доверчиво подставив Симоне чуть свалявшееся светло-серое брюшко. Симона нерешительно протянула руку и дотронулась до него.
– Ой, какой ты тепленький, мягкий!
Она осторожно подсунула ладонь ему под спинку и приподняла. Котенок тут же перебрался с ее руки к ней на колени. На пледе от него осталась легкая нагретая вмятинка.
– Ну и что мне с тобой делать?
Симона взяла его за лапку – тонкая, невесомая, с нехоженными подушечками. "Сенечка…" Симона легонько почесала пальцем маленький треугольный подбородок. Котенок тут же заурчал. Симона наклонилась к нему и почти что уткнулась носом ему в макушку. От котенка пахло чем-то непонятным – наверно, котенком, вперемешку с недавним детским шампунем и еще, еле уловимо – Никитиной туалетной водой.
28
Сказать, что все в их доме было сосредоточено только на взаимоотношениях Греты и Никиты – нет, вовсе нет. Если бы не "тема Никиты", то жизнь, вроде, шла, как обычно, во всех своих житейских проявлениях. Будь сестры поближе, ничто не мешало бы превратить эту тему из тайной и значимой в забавную и шутливую. Достаточно было рассмотреть Гретин роман с Никитой в перспективе на пять лет, и ситуация сошла бы на нет сама собой. Но возведенное в канон "прайвеси" приводило к чрезмерной концентрации мыслей о Никите в головах обеих женщин. Грета придумывала себе пылкого поклонника, а Симона в азарте праведности создавала в своем мозгу картины, которые удваивали ее стремление уличить, разоблачить и пресечь.
29
Однако, то ли ссоры с Симоной не прошли даром, то ли время сыграло свою неизбежную роль – но Грета… как бы это сказать поточнее… – она, что называется, перегорела. Можно сколько угодно говорить о неисповедимых путях страсти, но Грета абсолютно точно знала, как и когда это произошло. Во-первых, ее назвали бабулей. Вертлявый мальчишка лет четырех на весь троллейбус опознавал проезжавшие мимо машины – "мелседес", "шевлоле", "глузовик". Его мать время от времени бесцветно повторяла "ты замолчишь или нет, сказала". "Противненький ребенок", – подумала Грета, а мальчишка, словно почуяв внимание к себе, указал на Грету пальцем и громко возвестил троллейбусу: "бабуля!".
Ах ты, маленький…гадкий…негодяй…, вспоминала его Грета. А с другой стороны… Мне сколько лет? Вот именно. Ребенок не врет. Он видит шевроле – кричит "шевроле". Видит меня – кричит "бабуля".
Вторым тревожным сигналом была встреча с молодой сотрудницей журнала "Акварель" на одной из выставок.
– Здравствуйте, Грета Вольдемаровна! – молодая стильная шатенка с откровенным интересом смотрела на Никиту.
– Здравствуйте, Ира, – сдержанно ответила Грета.
– Вы все уже посмотрели? Как вам тут?
– Мы еще смотрим.
– Тут ничего интересного. В третьем зале два неплохих Барова, а в пятом очень хорош Корчеев – как всегда, лодки и еще два этюда. И собственно, все. Хотите, провожу?
– Спасибо, Ира, мы обязательно посмотрим. Но я люблю сама решать для себя, что интересно и что нет.
– А ваш…сын… Вы любите акварель? – ничуть не смутившись, с улыбкой обратилась Ира к Никите, глядя ему в глаза.
– Я люблю акварель, – усмехнувшись, в тон ей ответил Никита.
Ирина достала из сумочки визитную карточку и протянула ее Никите.
– Позвоните мне в редакцию по этому телефону, когда … появится настроение. Всего доброго, Грета Вольдемаровна!
Грета была в ярости, ей очень не понравилось, как Никита отреагировал на эту нахальную девицу. И вдруг она осознала, что ее ярость бессильна против любой такой иры, насти, даши, просто потому, что молодость дает им больше прав на Никиту, чем все ее, Гретины, старания. Ярость погасла, Грета остыла и устала.
– Выставка действительно никакая. И Корчеев этот тоже ничего особенного, – сказала Грета часа через полтора. – Или тебе понравилось?
– Кое-что неплохо, но я согласен, что ничего выдающегося здесь не представлено.
Грета кивнула.
– Мы будем куда-то заходить?
– Да, конечно. А что? – удивился вопросу Никита.
– Нет. Ничего. Но долго сидеть не будем. Ладно?
– Ладно. Не будем.