* * *
Никита сидел и слушал, а Симона сбивчиво, перескакивая с мысли на мысль, вдаваясь в ненужные подробности, изливала ему душу.
– И меня не оставляет чувство, что это я виновата во всем, что случилось с Гретой. Да, я виновата, потому что… Понимаешь, мы часто ссорились, вернее спорили по разным поводам. И часто говорили друг другу обидные вещи. Я обижала ее, а она меня. И когда мы были детьми, было то же самое. Но наказывали всегда меня. Хотя это было очень несправедливо. Но дело не в этом. Иногда она мне говорила такое… ужасное, очень плохое… а я не могла ответить, потому что это было бы еще хуже, чем то, что она сказала. И я молчала, а получалось, что мне нечего сказать. А на самом деле я просто… Ну, конечно, я тоже ей кое-что говорила… специально, чтоб ее уязвить. Но сначала не поэтому, а потому что я действительно считала, что она… ну, неправа. Я ведь старше… А она злилась и вскипала. И говорила, что я не могу ее понять, потому что я никогда не испытывала никаких чувств… Но неважно, не в этом дело. Понимаешь, накануне вечером, мы с ней тоже… у нас был разговор… сначала все было спокойно, а потом… Слово за слово…Получилась крупная ссора. Она мне сказала опять… не буду повторять, но очень обидные вещи. А я не стерпела… и ответила. И это тоже были очень обидные вещи. Для нее. Но она не ожидала, что я буду защищаться. Вообще, что я могу защищаться. И очень обиделась. Потому что не привыкла терпеть. А я привыкла. Но не смогла стерпеть. Понимаешь, не смогла. И вот теперь, я казню себя, что из-за моих слов у нее случился инфаркт. И я пытаюсь себе сказать, что я не хотела этого. Но все равно я виновата. И я не знаю, что теперь делать… Мне очень тяжело…
Никита слушал ее и думал: "Зачем она меня позвала? Просто рассказать все это? Но для чего? И почему именно меня?"
Когда Симона замолчала, он осторожно спросил:
– Симона Вольдемаровна, чем я могу помочь? Вы хотите, чтобы я… пошел к Грете и рассказал, что вы… волнуетесь, переживаете…
– Нет-нет, что ты! – испугалась Симона, – ни в коем случае! Не вздумай! То есть, ты можешь, конечно, ее навестить, когда врачи позволят, но не надо ничего ей говорить от моего имени. Нет, нет, нет! Ничего не надо говорить! Ты понял?
– Хорошо, хорошо, я не буду! Я понял. Но тогда…что я могу сделать? Я могу как-то помочь?
Симона тяжело вздохнула.
– Никита, ты, наверно, сидишь и не понимаешь, зачем ты тут. Вот я тебя позвала, рассказываю все это. Тебе, мальчику. Молодому человеку. И правда, зачем? А ты можешь себе представить, что у меня нет никого, с кем я могла бы откровенно поговорить. Иногда ведь это нужно. А мне не с кем. Галя почти не приходит. Она меня осуждает. И я не уверена, что она бы все восприняла правильно. А ты…все-таки свой. Хоть сейчас ты у нас не бываешь, но … И кот у нас…общий, – с горечью улыбнулась Симона. – Вот и все. Никаких других причин.
– Знаете, Симона Вольдемаровна…как бы это выразить… все люди ссорятся, даже друзья, родители. И говорят друг другу всякое. И такие обиды наносят! А потом мирятся, в конце концов. А если кто-то проглатывает обиду, то это хуже. Это длится, длится… и все равно потом он ответит, только еще больнее. Я по себе знаю. В детстве пару раз стерпел. А теперь – нет. В общем… вы знаете, я очень… Грета замечательная… но вы не должны себя винить. Вы не виноваты.
Что-о-о?! Неужели он это сказал?
– Никита! Ты действительно так думаешь?
– Я действительно так думаю. Вы же не хотели… Так сложилось. Несчастный случай.
Если б он знал… Но он не узнает. Да, это несчастный случай.
– Никита… Ты даже не представляешь… Спасибо тебе.
Никита не нашел, что ответить.
– Давай попьем чаю, и ты пойдешь!
– Вообще-то…
– Ты торопишься? Я тебя задержала!
– Не-ет, что вы! Я…
– Ладно, Никита. Иди. В следующий раз накормлю тебя вкусно.
В коридоре Никита поднял с пола листок бумаги.
– Симона Вольдемаровна! Какой-то очередной счет за газ!
Симона сняла очки и развернула листок.
– Почти угадал. Очередной счет за телефон… В чем дело, Никита? Почему ты так смотришь?
– Симона Вольдемаровна, у вас…зеленые глаза!
* * *
Поход в больницу оказался неудачным. Никита вообще-то не собирался навещать Грету в больнице, но Симона сообщила, что посещения разрешены, и не пойти уже было неудобно. Поднявшись на пятый этаж в отделение кардиологии, Никита вспомнил, что не спросил у Симоны номер палаты. Он неуверенно шел по длинному коридору, по которому прохаживались женщины в домашних халатах и мужчины в спортивных костюмах. Туда-сюда с деловым видом сновали медсестры. На него никто не обращал внимания. Где же Грета? Спрашивать у сестер ему не хотелось, а заглядывать в каждую палату… Мимо него провезли каталку, он успел заметить бледную руку, вытянутую вдоль тела, в изгибе локтя была прибинтована трубка капельницы, которую держала вторая сестра. Лица больной Никита не разглядел, лишь мелькнули светлые волосы… Это – Грета? Никита, конечно, знал, что у нее инфаркт – разрыв сердца. Но он не ожидал, что Грета может так выглядеть. Он вообще никогда не задумывался о том, как человек выглядит в больнице, во время тяжелой болезни. Мысль о том, что на каталке была Гретаа, вызвала у него ощущение болезненной брезгливости, которая сразу отозвалась слабостью в коленях. От диафрагмы к гортани поползла муть, ладони и ступни стали влажными и закоченели. Никита, не дожидаясь лифта, вышел на лестницу и, держась за перила, стал спускаться вниз. На улице он долго медленным шагом брел к метро, стараясь привести себя в норму. Он не был готов поменять романтико-эротический образ Греты, который по-прежнему занимал свое место в его любовной летописи, на видение слабой дрябловатой руки, в широкой не по размеру пройме больничной ситцевой рубашки.
* * *
Галя вошла в гостиную и от удивления открыла рот.
– Никита?! Что ты тут делаешь?
– Вообще, это не самый вежливый вид приветствия, – суховато ответила Симона.
– Нет, Никит, я очень рада тебя видеть, но это как-то неожиданно.
Никита встал из-за стола навстречу Гале, которая подошла и чмокнула его в щеку.
Меня не поцеловала, отметила Симона.
– Я зашел рассказать Симоне Вольдемаровне… я был в больнице…
– Ты? Каким образом? Когда?
– Я сказала Никите, что Грету перевели из реанимации в палату и что ее разрешили навещать.
– Понятно. И? Ты ее видел?
– Видел. Только она об этом не знает.
– Ты, что, в замочную скважину подглядывал? Или на дерево залез?
– Галя! Почему ты так разговариваешь с Никитой?
– Мам, подожди, пожалуйста. Я нормально разговариваю. Никит, а почему ты со мной не связался? Я, в отличие от мамы, бываю у Греты почти каждый день.
– А почему он должен связываться с тобой? Ты даешь визы на посещение Греты?
– Я не даю визы, но я знаю, когда и кому можно ее посещать. Например, всем своим поклонникам она категорически запретила приходить, потому что не хочет показываться перед ними не в лучшей форме. Некоторых женщин она тоже не желает видеть, чтоб не радовались.
Симона побледнела.
– Ты кого имеешь в виду?
– Ну, разных там сотрудниц…Так как же ты ее видел, что она об этом не знает?
– Понимаешь, я был в коридоре. А ее в это время провезли на каталке. С капельницей.
– Да? Когда это было?
– Сегодня около пяти, может чуть позже.
– Никитушка, друг мой! Или ты там не был, или ты ошибся.
– Ну как это не был! Я был!
– Никит, я в это время сидела у Греты, и мы разговаривали. Ни на какой каталке ее не возили. Если б ты заглянул в палату…
– А я не знал, в какой она.
– А если б ты позвонил мне…
– Галя! Оставь Никиту в покое! И меня тоже! Мы ничего плохого не имели в виду. Я не думала, что Грета никого не хочет видеть. Хотя зная Грету, можно было это предположить.
– Вот именно!
– Ну, пожалуйста, не ссорьтесь, все получилось удачно! – примирительно сказал Никита. Он был откровенно рад, что женщина с капельницей оказалась не Гретой.
– Да, Никит, действительно удачно. Ты не обижайся, ладно? И не приходи больше. Пока что.
– Хорошо, я понял. Не приду! Но ты передай ей большой привет, скажи, что мы с Симоной Вольдемаровной сидим тут, переживаем за нее. Пусть скорей приходит в форму!
38
Никита стал снова бывать в Ларчиковом переулке. Симона всегда угощала его чем-нибудь вкусным. Они сидели в гостиной, Симона рассказывала Никите случаи из своей редакторской практики, кое-что из истории их семьи. Осторожно спрашивала у Никиты про его родителей, про его планы на жизнь. Если он задерживался, она нервничала – а вдруг он не придет? Почему? Что случилось? Стояла у окна и высматривала его. Волновалась, не замерз ли он, не устал ли. Ожидание Никиты стало для Симоны важным делом в последние месяцы. К его приходу она старалась хорошо выглядеть, быть веселой – чего с ней не было, по крайней мере, последние пять лет. Она любила вспоминать, как он сказал "у вас зеленые глаза". В тот день перед сном она увидела себя в зеркале ванной и только тогда поняла, почему он вдруг это сказал – дело в карандаше! От подводки глаза казались ярче! Перед следующим приходом Никиты Симона долго колебалась, а затем решительно вошла в комнату Греты и взяла коричневый карандаш. Да, у меня зеленые глаза! Потом этот карандаш перекочевал в ванную в стаканчик с ее зубной щеткой. Она стала чаще улыбаться, а иногда даже смеяться. Ей пришло в голову, что у нее приятный смех. Она представляла, как Никита ей говорит "Симона Вольдемаровна, у вас приятный смех".
Однажды она попросила Никиту починить ей кофемолку, которая "как-то плохо мелет кофейные зерна". Он с готовностью взялся за это, хотя признался, что никогда в жизни не чинил кофемолок. А если честно, то и вообще ничего не чинил. Они сидели за столом в кухне.
Никита разложил на белом льняном полотенце все детали кофемолки.
– Так, сейчас посмотрим. Ага…
– Ты что-нибудь понимаешь?
– Я как раз пытаюсь понять, как она работает. Ну что ж, попробуем ее собрать. Есть маленькая отвертка?
Никита сосредоточенно вкручивал крохотные винтики, насаживал лопасти. Симона терпеливо наблюдала за ним.
– Ну вот, Симона Вольдемаровна, все в порядке. Сейчас она должна заработать.
– Никита, смотри, а это что?
На полотенце лежали два винтика.
– Хм, странно… Я ведь полностью все собрал. А-а, понял! Они были лишние, и именно поэтому она не работала.
– Ты думаешь?
– Почти уверен.
– Ну что, попробуем?
– Да. Давайте засыпайте кофе.
Симона насыпала порцию зерен, закрыла крышку.
– Можно я сам?
– Ну, давай.
Никита нажал кнопку, и кофемолка сначала издала звук, похожий на басистое жужжание осы, потом нескольких ос, потом целого осиного роя. Звук становился все громче.
– Никита, мне кажется, что она сейчас улетит в космос, – сказала Симона, еле сдерживая смех..
Никита взглянул на нее и хотел что-то ответить. Но внезапно кофемолка затряслась, как будто она попала в зону турбулентности.
– Держи ее! Держи!
Никита попытался схватить кофемолку, но в этот момент крышка кофемолки взлетела вверх, словно ее выстрелили из воздушного пистолета, и вся кухня оказалась усыпана кофейным порошком, а также целыми и наполовину перемолотыми зернами. Глядя на Никитино выражение лица, Симона хохотала так, как, наверное, не хохотала за всю свою жизнь. Никита, постепенно выходя из ступора, тоже начал смеяться. В таком состоянии их застала Галя. Она с подозрением зашла на кухню и некоторое время молча с недоумением смотрела на них, а также на пол и стены, усыпанные кофе.
– Что происходит? – наконец спросила она.
– Ни… Ни…Никита чи… чинил кофемолку, – сквозь смех выговорила Симона.
Узнав подробности ремонта, Галя посмеялась вместе с ними. Но больше всего ее поразило другое – она впервые видела мать хохочущей.
39
Галя заметила, что Симона очень изменилась. Она стала иначе держаться, иначе говорить, не так дотошно следила за порядком, реже раздражалась по пустякам. Больше того, Симона начала следить за собой, у нее появилось несколько новых вещей, и она даже пользуется косметикой! Что это с ней на старости лет? Галя удивлялась, но одобряла такие перемены. Странно только, что все это началось после болезни Греты. Что мешало ей раньше? Представляю, как было бы весело, если б характер Симоны был похож на Гретин. Но между ними что-то произошло. Мама ни разу не навестила Грету. А Грета ее не зовет и не спрашивает о ней. Ни одного привета. Здесь явно что-то не то. Спросить? Или не надо? Интересно, как там Грета в своем санатории? Кажется, ее опекает какой-то профессор-кардиолог. Да, Грета есть Грета. Этот – как его? Грумм? – убыл к семье, в Майами. Ну и ладно. А у Гретки – профессор! А мама… тоже могла бы кого-то найти. В принципе. Ей не дашь ее возраста. Она такая…стройная. И … вообще… Эх, если бы она раньше за себя взялась!
* * *
– Мам! Ты очень изменилась! В лучшую сторону. – Да? Разве?
– Очень! Как только тебе стукнуло… не будем говорить, сколько…сразу помолодела!
– Ну, спасибо!
– Мам, а можно один вопрос?
– Один? Хорошо, давай.
– Тебя Грета подавляла?
– Э-э-э…не поняла. В каком смысле?
– Ну, ее нет – и ты расцвела. И я подумала…
– Знаешь, в каком-то смысле, может это и так. Но все гораздо сложнее.
– Мам, а вы с Гретой накануне ее болезни поссорились?
– Да, – после некоторой паузы ответила Симона. – Мы поссорились.
– Я так и думала. И у нее из-за этого…
– Мы многое друг другу наговорили. Но кто мог предположить…Я этого не хотела.
– Ну, ясно, что не хотела. А что же такое вы друг другу наговорили?
– Галя! Я не буду с тобой обсуждать эту тему. Я не знаю, что тебе Грета…
– Нет, Грета ничего не рассказывала. Никаких деталей. Но, похоже, что-то ее сильно задело. Мне было странно, что она ни разу о тебе не спрашивала. И инфаркт на пустом месте не бывает. Ты-то ведь знаешь, что могло так подействовать?
– Я…предполагаю. Но еще раз повторю – я не хотела такой реакции. И поверь – мы обе были не сдержанны.
– Н-да-а… тайны мадридского двора.
– Я очень переживала. Я даже думать боялась… Но надеялась, что все будет хорошо.
– Правда?
– Правда.
– Слава богу, все обошлось. Кстати, по-моему, там за ней один профессор ухлестывает…
– Галя!
– Да ладно тебе! Увивается. Не исключено, что после санатория она вернется не сюда, а на свою прежнюю квартиру, чтоб он там мог… за ней осуществлять уход.
– Галь, ну что за цинизм!
– Мама, не будь синим чулком!
– Я не чулок. Ты лучше скажи, зачем ты обидела Никиту?
Галя вытаращила глаза.
– Я?! Никиту?! Когда?!
– А помнишь, ты сказала, чтобы он не ходил больше в больницу, потому что Грета не хочет его видеть?
– Мама! Все не так! Грета не хочет, чтобы ее видели! Она абсолютно не в форме. А что, Никита обиделся? Вот идиот!
– Я не знаю, обиделся ли он. Но думаю, что обиделся.
– Что я слышу! Мама защищает Никиту! Бедному мальчику сказали не приходить! Тебе за него обидно! Что вообще творится?
– Ну, если ты считаешь, что ничего страшного…
– Поверь, что ему даже в голову это не пришло. Никита не такой ранимый, как ты думаешь. И вообще, при чем тут Никита?
– Хорошо. Все. Вопрос исчерпан.
* * *
После этого разговора Галя подумала, что Никита опять внедрился в жизнь их семьи. Имя Никита звучало постоянно по разным поводам.
* * *
– Ты не знаешь, какая завтра погода?
– Никита сказал, что обещали дождь.
* * *
– Что ты думаешь об этом?
– Я считаю то-то и то-то, но вот Никита…
– Опять Никита! Я не спрашиваю, что он думает. Меня интересует твое мнение!
* * *
– Никита принес…
*** – Надо показать Никите…
* * *
– Никита обещал…
* * *
– Никита забыл…
* * *
– Никита где-то читал…
* * *
– Может, Никита знает…
Когда бы Галя ни приехала с дачи, она либо заставала Никиту сидящим с Симоной за столом в гостиной, либо он недавно ушел, либо должен был скоро быть. Как-то Галя услышала, что Симона напевает в кухне.
– Мама, ты врешь мотив!
– Ой, Галюш, я не слышала, как ты вошла.
Симона была явно в хорошем настроении. На всех конфорках что-то варилось, жарилось и томилось.
– Мам, ты ждешь гостей?
– Нет.
– А что это за пир горой?
– Я просто готовлю обед. Никита придет, а больше никто. Ты вот зашла, очень удачно.
– То есть ты ждала только Никиту? И это все для него?
– Не только. Я тоже человек.
– Но для себя одной ты бы не готовила?
– Для себя одной не готовила бы.
– Ты даже для меня так не готовила.
– Галя! Во-первых, ты не права. К твоему приходу всегда был готов обед. Когда ты жила тут.
– Это не ты готовила, а Грета.
– Какая разница. Иногда я, иногда она. Кто был дома, тот и готовил. Но сейчас я никогда не знаю, когда ты явишься. Готовить на всякий случай я не могу. Если будешь сообщать заранее, я буду готовить к твоему приходу.
– А Никита всегда сообщает?
Симона внимательно посмотрела на дочь.
– Галя, в чем дело? Я что-то не пойму…
– Мам, это я не пойму. Никита, Никита. Дня не проходит без Никиты. С чего это ты его вдруг полюбила?
– Галя, не будь такой злой.
– Почему это я злая? Я просто спрашиваю. То ты его готова была вообще на порог не пускать, а теперь обеды ему готовишь.
– Никита повел себя как друг, когда мне было очень трудно. Я была совсем одна. Он мне помог. И я такие вещи ценю. И помню.
Симона помолчала. Голос ее приобрел холодноватый оттенок.
– Тебе не удастся испортить мне настроение. Но я прошу больше со мной в таком тоне не разговаривать.
40
"Может, губы накрасить?"
Симона стояла перед зеркалом.
"Нет, это слишком. Красиво, конечно, но это не я. Интересно, что он скажет".
Никита пришел с этюдником, сангиной и коробкой пастели. Он договорился с Симоной, что попробует нарисовать ее портрет. Не настоящий, конечно, но так, набросок. Если получится. Общение с Гретой не прошло бесследно. Никита захотел уметь рисовать. Он купил себе небольшой настольный мольберт, акварельные краски, уголь, сангину и набор пастели. Опыт с акварелью оказался неудачным – ему не хватало ни знаний, ни терпения, ни наития. С мелками было проще. У него уже было несколько зарисовок, которые нравились ему самому. Лучше всего получился портрет Греты, который он подарил ей на новый год. Однажды, глядя, как Симона, погруженная в очередную рукопись, вертит в руке карандаш, он подумал "хороший бы получился портрет".
– О чем ты сейчас подумал? – Симона как дремлющая кошка, зорко контролировала момент.
Никита не умел рисовать с натуры, и тем более, писать портреты.
"Ну, хочешь – давай попробуем", – предложила Симона.