Он сел в свои белые "Жигули" и, выехав на улицу Чапаева, погнал вдоль трамвайной линии. "Не исчеза-ай! - мысленно пропел он на мотив известной песни. - Я буду ждать… но только ты… не исчеза-ай!"
Это радость в нем пела.
По Кецховели выскочил на проспект Ленина и повернул налево, к Сабунчинскому вокзалу. Там густела черно-серая толпа. Володя притормозил и ехал на первой скорости, гудками и жестами прося толпу раздвинуться. На площади перед вокзалом что-то горело и трещало - как будто костер, Володя не успел разглядеть. Перед ним встали трое или четверо с красными повязками на лбах, с решительными нахмуренными лицами, с железными палками, заточенными наподобие пик. Что еще за новости? Самозваные гаишники? Приспустив боковое стекло, Володя спросил по-азербайджански:
- Что случилось?
- Поворачивай обратно, - сказал один.
- Стой! - сказал другой, чернобородый, пронзительно вглядываясь в Володю. - Документы!
Там, на площади, высоко взметнулся желтый язык огня, оттуда неслись яростные крики, и показалось Володе - уголком глаза увидел - будто кого-то потащили к огню.
- Паспорта нет с собой, - резко сказал он и дал задний ход, одновременно выруливая вправо.
- Вадителски права давай! - по-русски заорал чернобородый, угрожающе замахиваясь пикой.
Но Володя уже переключил скорость и, что было сил крутя баранку, бросил машину вперед и влево. В тот же миг удар пики обрушился на багажник - машину разбили бы, разнесли вдребезги, если б Володя не выжал газ. Пикетчики сразу остались далеко позади, а люди на мостовой шарахались, уступая дорогу сумасшедшему автомобилю с воющим мотором, с клаксоном, непрерывно кричащим под побелевшим пальцем.
Он гнал машину вверх по проспекту Ленина. В зеркало видел идущий за ним грузовик, в открытом кузове которого теснились молодые, возбужденные, в кепках, - не погоня ли? На углу Свердлова взял круто вправо. Грузовичок не повернул за ним, жал по Ленина вверх, в Арменикенд.
Володя притормозил на трамвайной остановке. Может, не искушать судьбу - покатить обратно по Чапаева на Восьмую Завокзальную - там Наташа Мустафаева, вдруг вынырнувшая из пятого "А"… там тишина… и ничего не надо, ничего не надо - только бы засветились радостью печальные глаза…
В следующий миг, однако, он повернул влево на улицу Фабрициуса. Так, прямиком, он выедет на Инглаб. Дома надо будет быстренько собрать сумку с пожитками для Москвы, взять деньги, сберкнижки - и пуститься к родителям на Телефонную. На машине не проехать - проверяют, увидят в водительских правах армянскую фамилию, выволокут из машины, изобьют до смерти… похоже, не только для устрашения у них в руках заточенные пики… Придется поехать на метро от станции "Гянджлик" до вокзала, а там пешком недалеко до Телефонной… Господи, этот костер у вокзала! Ну не может быть, не может быть, чтоб волокли живых людей!.. Не средние же все-таки века…
На площади у Дома правительства гремел нескончаемый митинг. Ораторы - Панахов и другие руководители Народного фронта - сменяли друг друга у микрофонов. Исполненные пафоса фразы, которые они беспрерывно кидали в толпу, были как поленья, подбрасываемые в гигантский костер. Ответный рев толпы волнами перекатывался по площади, и ярости в нем было тем больше, чем "горячее" сведения, сообщаемые оратором.
- …Симон Врацян, из дашнаков, возглавил первое советское правительство Армении и в двадцать первом году организовал массовые убийства азербайджанцев в Зангезуре и Карабахе…
- …В Топхане армяне вырубают заповедный лес для строительства цеха…
- …В Карабахе русские солдаты щупают азербайджанских девушек…
На стотысячной площади - ни у кого никаких сомнений. Раз выкрикнуто в микрофон с трибуны, значит, все правда, чистая правда - армяне всегда были злейшие вр-раги, - бить, бить армян!! Чтоб ни одного в нашем Баку!!! Смерть армя-а-а…
На трибуну вдруг взбежали молодые какие-то люди, один был в куртке внакидку, под которой белела повязка, и правую руку он держал на весу. Кинулись прямо к Ниймату Панахову, и тот, выслушав, вскинул вверх руку. И, как оркестр повинуется жесту дирижера, площадь сразу вняла команде. Рев оборвался, на площадь пала тишина.
- Братья! - выкрикнул Панахов. - Только что пришли люди, вот они! С утра они обходили квартиры армян, предупреждали - уезжайте из Баку. По-хорошему! На Баилове, когда они пришли к богатому армянину Ованесову, когда сказали, чтобы он уехал, Ованесов убил одного из наших людей! Зарубил его топором! А второго ранил в плечо, вот он стоит перед вами! Истекает кровью! Братья, армяне нас убивают!
Неистовый рев покрыл его слова. Десятки тысяч кулаков взметнулись в воздух, сотрясаясь, угрожая, ища выхода клокочущей ненависти…
Троллейбус полз медленно. При повороте на Самеда Вургуна он остановился, и водитель, высунувшись из кабины, крикнул, что дальше не поедет. Дальше стояла длинная синяя вереница троллейбусов.
Юлия Генриховна и Беспалов сошли недалеко от подъезда проектного института, где работала раньше Юлия. И где он, Беспалов, выступил однажды со своей злосчастной лекцией.
Что ж, придется пешком спуститься по Самеда Вургуна. Юлия Генриховна, держась за руку Беспалова, можно сказать, на ощупь чувствовала, как раздражен, как напряжен ее муж. Наверное, надо было послушаться его, не вылезать из дому в такой день.
А что, собственно, за день? Обычный для бакинской зимы. Серенький, холодный день, и, похоже, будет дождь.
Они поравнялись с колхозным рынком. У ворот густела толпа, и в середине этой неспокойной, подвижной толпы шла драка. Слышались выкрики, полные ярости и боли. Толпа выкатывалась на мостовую, откатывалась обратно к воротам рынка. Мелькали палки, занесенные для удара.
Беспаловы перешли на другую сторону, проталкивались среди многочисленных зевак. Вдруг толпа у ворот стала быстро редеть. Люди разбегались, мелькали разгоряченные лица, и, как подметила Юлия Генриховна, было на многих из них выражение то ли испуга, то ли какой-то хищной радости. Два тела остались неподвижно лежать в луже крови у ворот.
Крики, свист, топот убегающих людей…
- Надо вызвать "скорую", - сказал Беспалов. И тут он вдруг вытаращил глаза и закричал: - Куда? Куда лезете, женщины?! А ну, назад!
Юлия Генриховна вскинула быстрый взгляд на его побледневшее лицо.
- Ты что, Сережа? Кому ты кричишь?
Но видение бредущих с кувшинами женщин уже исчезло.
Беспалов, морщась, потирал лоб. Юлия схватила его под руку и потащила вниз по улице.
- Пойдем, пойдем, - бормотала она, - скорее отсюда… скорее… скорее!
Она бежала, таща его за собой, и он тоже невольно перешел на бег. На углу остановились, переводя дыхание, пережидая поток машин. Беспалов сказал:
- Давай остановим машину. Попросим отвезти домой.
- Нет, - качнула она головой. - Надо быстрее добраться до ребят. Надо быть всем вместе.
Она только одного сейчас хотела: прижать к себе Олежку, защитить его от опасности. От какой опасности? Господи, от какой? Да от той, которая, как ей казалось, разлита в самом бакинском небе. Родной город, столько раз снившийся ей в прежних, девичьих снах, сейчас будто стал чужим. Чужими казались прохожие, торопливо идущие по каким-то непонятным делам. Чужой выглядела эта улица - старые темно-серые дома по обеим ее сторонам таили угрозу.
Вот, на углу улицы Басина, дом с аптекой, - она, Юля, когда-то часто тут бывала у школьной подруги, у Вики Фукс, они играли в куклы, у Вики были шикарные куклы из Торгсина, а еще у нее, вернее, у ее отца было полно книг и редкостная по тем временам вещь - радиоприемник, такой здоровенный лакированный ящик, и Юлии запомнилось почему-то: повернула однажды ручку, и из матерчатого окошка раздался, перебиваемый разрядами, проникновенный женский голос:
Вновь в ночи знакомый мотив звучит,
И сердцу тревожно…
Но в сердце осталось прекрасное танго
На память о нашей любви…
И Вика, порывистая девочка, подскочила к ней, и они стали танцевать танго - в ту пору в моде были танго и фокстроты, - о Господи!.. как будто в другой жизни это было… Давным-давно сгинул где-то в архипелаге ГУЛАГ Викин отец, крупный специалист по нефтеразведке, и куда-то уехала, растворилась в огромном пространстве жизни Вика Фукс…
Из-под арки этого дома неслись крики - отчаянный женский вой, грубая ругань, детский, полный ужаса, визг… Сквозь проем арки Юлия Генриховна увидела: во дворе метались люди.
Скорее, скорее отсюда!
На улице Басина стояли трамваи, трубили автомашины. Патруль или пикет - группа вооруженных людей перегородила улицу - проверяли, что ли, документы у водителей. Нет, это была не милиция, не ГАИ и не солдаты, а молодые люди в обычных нейлоновых куртках, у некоторых - красные повязки на голове, и вооружены не ружьями, а палками, но у одного висел на груди автомат. А людей в милицейских или военных шинелях - нигде не видать. Что же это происходит в Баку?!
Дошли до физкультинститута, повернули на Видади. В Багировском скверике, против обыкновения, было пусто - куда подевались парни в широких кепках, вечно околачивавшиеся тут? Наверно, на митинге, подумала вскользь Юлия Генриховна. И вообще… они при деле…
На звонок откликнулся голос Павлика:
- Кто там?
Лишь потом он отворил дверь. Не лишняя предосторожность. Олежка выскочил в переднюю, и бабушка, нагнувшись, поцеловала своего любимца в теплую макушку. Нина, не прекращая телефонного разговора, кивнула родителям, вошедшим в комнату.
Павлик пригласил садиться. Он что-то отощал за последние дни, черная борода заметно подчеркивала бледность кожи, не занятой растительностью. Павлик болел неопределенной болезнью, в которой нервное расстройство смешивалось с чем-то еще, с болями в животе - Володя Аваков считал, что нужно проверить почки, но вытащить Павлика на анализы Нине пока не удавалось: он как залег на тахту, так и лежал, неохотно поднимаясь лишь для еды и других необходимостей. Знакомая врачиха из поликлиники открыла ему бюллетень, поставила, ничтоже сумняшеся, диагноз "ОРЗ" (хотя точнее было бы "ОНЗ" - не респираторное заболевание, а нервное).
- Это родители пришли, - между тем говорила Нина в трубку. - Тетя Эля, ну что же вы так… не расстраивайтесь… ну, где-то задержался… может, на заправку поехал, а там очередь… Ох! - выдохнула она, положив трубку и схватив себя за раскрасневшиеся щеки. - У меня, кажется, жар от всего этого… - Она посмотрела на мать, на отца. - Слава богу, вы пришли… В городе погромы… Тетя Эля плачет: Володя исчез, должен был давно приехать - и нет его, телефон не отвечает…
- Что значит - погромы? - хмуро спросил Беспалов.
- А то и значит: громят армянские квартиры, как в Сумгаите… Дожили, будь оно проклято…
Юлия Генриховна посмотрела на дочь растерянным взглядом. Двое забитых насмерть у ворот рынка… Мечущиеся люди в проеме арки дома на Самеда Вургуна… Дожили… Ее била дрожь, она всей кожей вдруг ощутила приближающуюся опасность - будто бомбу, летящую прямо в цель. И, прижав к себе Олежку, Юлия Генриховна сказала:
- Это - в Баку? Это действительно происходит у нас в Баку?
- Да, да! - выкрикнула Нина, вскочив и забегав по комнате. - У нас в Баку! Бежать, бежать отсюда, пока живы!
- Галустяны! - сказала Юлия Генриховна. - Галустяны живы?
- Не знаю… Погоди, ты куда?
Юлия направилась к выходу. Дрожь била ее. Но по крайней мере, она знала, что надо делать. Надо же что-то делать, когда летит, угрожающе завывая, бомба.
Она позвонила к Галустянам. Не ответили. Она застучала согнутым пальцем, потом кулаком. Из-за двери раздался испуганный голос Анаит Степановны:
- Кто?
- Это я, я! Юлия Генриховна! Откройте!
Неуверенно звякнула цепочка, провернулись ключи в замках, дверь приоткрылась.
- Юля-джан! - Анаит Степановна впустила ее в прихожую и, всхлипывая, тряся полными щеками, затараторила: - Я как раз к вашим дочке хотела! Вот, - она схватила с тумбочки небольшую сумку, - много у нас нет, но немножко кольца, бусы, бриллианты от мамы оставался - спрячьте, Юля-джан! А то опять придут…
- Анаит Степановна, вам с мужем надо сейчас же…
- Самвел говорил, если опять придут, буду молотком по голове, а я говорю, они молодые, они тебя убьют.
- Вы можете помолчать? - в сердцах крикнула Юлия. - В городе начался погром, понимаете? Погром!
- Ваймэ! - Анаит Степановна, всплеснув руками, разразилась громким плачем. - Я брату хочу звонить… в Ереван…
- Какой Ереван? Сейчас же идите с Самвел Вартановичем к нам. Ну, прекратите причитать! Где ваш муж?
- Я здесь! - шаркая шлепанцами, вплыл в прихожую старый Галустян, согнутый пополам, перевязанный розовым шерстяным платком. - Пускай придут! Вот! - Он взмахнул большим молотком. - Я этим ишаки покажу!
Его коричневый череп отражал свет ламп, лившийся из замысловатого абажура. Немигающие глаза были неприятно увеличены линзами очков.
Еще минута или две понадобились Юлии, чтобы до Галустянов наконец дошло, что оставаться в своей квартире не просто опасно, но смертельно опасно. Заперев дверь на все замки и захватив сумочку с драгоценностями, Галустяны пересекли лестничную площадку и вошли в квартиру напротив.
- Ой, Юля-ханум, не закрывайте! - Только что вошедшая в подъезд Зулейха быстро поднималась по лестнице. - Здрасьте! - Хорошенькая, в белой меховой шапочке и черной каракулевой шубке, она вслед за Юлией Генриховной влетела в прихожую и заперла дверь. - Ой, правильно, правильно, - закивала она Галустянам, - вам лучше тут посиде-еть! Ой, что делается! Я была у подруги, она из Турции такие кожаные вещи привезла - потрясные! Она знаете, где живет? Напротив Дома правительства новые дома есть? Вот там! Ой, что там было, ужас, Юля-ханум! С девятого этажа женщину выбросили! С балкона! Армянку! Гамид! - Она устремилась на свою половину, оставив в прихожей тонкий запах духов. - Слышишь, что говорю?
Нина буркнула:
- Они же будут искать… сюда полезут… - но тут же осеклась.
Анаит Степановна слезливо пустилась рассказывать, как пыталась дозвониться до брата в Ереван, но с Ереваном нет связи, только гудки, а они там, ереванские, совсем с ума сошли, Карабах, Карабах, а что в Баку нас будут резать, ему все равно…
Самвел Вартанович, которого Юля усадила в старое штайнеровское кресло, обвел немигающим и как бы недоуменным взглядом семейство Калмыковых, Павлика, с безучастным видом сидевшего на диване под торшером, Олежку, жмущегося к бабушке. Было видно, что старому Галустяну, привыкшему сидеть у себя в галерее перед раскрытыми нардами, неуютно и непонятно тут. Он сказал, обращаясь к молчаливому Беспалову, как несомненно старшему в этой квартире:
- Я пятьдесят лет бурил! Суша бурил, море бурил! Орден Ленина награжден!
- Знаю, Самвел Вартанович, - кивнул Беспалов.
- У меня в бригаде кому хочешь работали - русские, азербайджаны, армяне работали, евреи работали - мы разве смотрел национальность? Смотрел - как работает! А теперь - Галустян, пошел вон из Баку? - И он плюнул, к ужасу Юлии Генриховны, на паркет, но тут же, надо отдать ему должное, растер плевок ногой.
- Самвел, - укоризненно сказала Анаит Степановна, - ты не в своем галерее.
- Я извиняюсь, - прогромыхал Галустян. - У меня душа горит. Сегодняшний газета у тебя есть? - обратился он к Беспалову.
- Нет, это вчерашняя, - Сергей Егорович тронул пальцем газету на столе.
- Сегодня "Бакрабочий" не принесли. Я "Бакрабочий" всегда читал. Вчера писали, Армения свой план включила Карабах - ты читал?
- Да. Их Верховный Совет включил в бюджет Армении план развития НКАО. Президиум Азербайджана правильно осудил этот акт. Они никакого права не имеют. Карабах - азербайджанская территория.
Галустян, подавшись вперед, посмотрел на Беспалова сквозь свои линзы.
- Люди живут, работают своя работа, хлеб кушают. Потом придут агитаторы. Туда, сюда смотрят, говорят: территория! Это не ваша, это наша! Другие агитаторы придут, говорят: нет, это наша! Пускай агитаторы друг друга дерутся! Нет! Они заставляют люди друг друга бить, а сами только кричат: давай, давай! - Галустян взмахнул кулаком. - Надо наоборот! Пускай агитаторы друг друга морду бьют, а люди пускай смотрят, говорят: давай, давай!
- Самвел, зачем так говоришь? - опять укорила мужа Анаит Степановна.
- А по-моему, - заметила Юлия Генриховна, - Самвел Вартанович совершенно прав. Нормальные люди не станут ни с того ни с сего убивать друг друга. Их всегда кто-то подзуживает.
Некоторое время сидели молча. Только Нина беспокойно ходила по комнате, от окна к двери и обратно. Раздался Олежкин голос:
- Баба, а кто морду бьет?
Юлия Генриховна не ответила. Прислушивалась к приближающемуся автомобильному мотору. Да, точно, к их дому подъехала машина. Нина кинулась к окну, отодвинула занавеску.
- Опять красная машина, - сказала быстро. - Вылезают… четверо, пятеро… Господи, сколько их там!
Несколько мгновений тишины, а потом - из парадного подъезда донесся стук. Колотили, без сомнения, в дверь Галустянов. Анаит Степановна запричитала, раскачиваясь, но Нина прикрикнула:
- Тихо! - И заметалась по комнате. - Что делать? Сейчас сюда ворвутся!
Беспалов потянулся к телефону и набрал 02. Спокойные гудки. Снова набрал. И снова. Гудки. Милиция не отвечала.
А там, в подъезде, ломились со страшной силой - дверь трещала под ударами, она, наверно, плохо поддавалась, старая дубовая дверь. Галустян при каждом ударе вздрагивал, втягивал голову в плечи, словно били не по двери, а по его голове, - и в его увеличенных линзами глазах была черная тоска.
Беспалов продолжал беспрерывно набирать 02. Милиция молчала.
Звонок. Звонок. Чей-то нетерпеливый палец там, в подъезде, жал на кнопку - звонки частые, нервные, как боевая тревога, - ну вот, теперь они ворвутся сюда…
Без стука открылась дверь, в комнату просунулась черноволосая голова Зулейхи. Она быстро-быстро закивала Галустянам, пальчиком показывая: идемте скорее, скорее… Анаит Степановна с неожиданным проворством подскочила к мужу, вытащила из кресла и повела в коридор. Там, за спиной Зулейхи, стоял Гамид, ее молодой муж, очень прямой и спокойный, в коричневом костюме. Галустяны, ведомые Зулейхой, прошаркали через кухню на их половину квартиры.
А звонки сыпались, сыпались. И уже бухали в дверь кулаками, били ногами. Гамид поправил галстук, неспешно подошел к двери и отпер. В переднюю слитной группой ворвались пятеро, молодые, в кепках, со злыми решительными лицами. Гамид сразу заговорил по-азербайджански, предводитель погромщиков резко ему ответил - он был невысок, небрит, с беспощадными глазами, с угрями на щеках, - Юлия узнала в нем того, который неделю назад увез галустяновский телевизор и дал Павлику в зубы. Гамид тоже повысил голос. Предводитель сунул ему под нос смятую бумажку, настойчиво тыкал в нее пальцем, повторяя:
- Галустян! Бахырсан? Галустян!
Потом устремился в открытую дверь к Беспаловым, оглядел всех быстрым взглядом, крикнул:
- Русски? Где армени прятал? Говори!