- Галустяны уехали, - поспешно сказал Павлик. Он понимал по-азербайджански, слышал, что сказал Гамид, и повторил его слова: - Совсем уехали из Баку.
- Когда уехал?
- Вчера уехали.
Угрястый выругался и сказал что-то своим парням. Двое сунулись во вторую комнату, старую штайнеровскую спальню, все осмотрели, даже дверцы платяного шкафа распахнули. Олежка вдруг громко заплакал, очень он был испуган, Юлия Генриховна гладила его дрожащей рукой по голове, бормотала вполголоса:
- Не плачь, не плачь, бабушка с тобой… Не плачь, родной…
Беспалов оцепенело смотрел на молодых людей, как они по-хозяйски ходили тут, обыскивая квартиру, у обоих в руках палки не палки - арматурные прутья были у них, это для чего же - ведь такой железякой хряснешь по голове - и все… с концами… А защита где?..
Между тем угрястый в коридоре говорил с Гамидом. Гамид так стоял, что загораживал проход в кухню, на свою половину квартиры, - и была в его тоне властность, ну, прокурорский, что ли, тон, и это, как видно, действовало на предводителя. Во всяком случае, он и попытки не сделал полезть обыскивать комнаты Гамида. Надвинул кепку на черные брови, бросил несколько слов дружкам, и - как ворвались слитной группой, так и выкатились из квартиры. Гамид запер за ними дверь.
Некоторое время прислушивались: вдруг передумают, вернутся? Потом из окна кухни увидели: во дворе ломились в застекленную галерею первого этажа - там была квартира Абрамяна, бухгалтера Заготзерна, подпольного миллионера, - ну, Абрамян-то с семьей уже недели две как уехал, не на таковского напали.
- Какой же вы молодец, Гамид, - сказала Юлия Генриховна. - И ты, Зулечка! - Она обняла Зулейху. - Спасибо вам.
- Ой, что вы, Юля-ханум! - воскликнула та. - Какое спасибо? Разве мы не соседи?
А Павлик в комнате сказал, ни к кому не обращаясь, словно самому себе:
- Дед на перевале замерз… Этот… их главный Гамиду говорит - их выгнали из Армении… из Зангезура… дом сожгли… Они зимой шли через горы, его дед на перевале до смерти замерз…
Беспалов, оцепенело сидевший у молчавшего телефона, повел на Павлика оловянный взор.
Володя Аваков гнал машину вверх по улице Фабрициуса. На углу Бакиханова был затор - стояли трамваи, трубили машины, и толпились люди. Подъезжая, притормаживая, Володя видел: от толпы отделилась часть, человек десять побежали в один из дворов на левой стороне улицы, другая группа устремилась в щель двора на правой. Володя въехал на тротуар и медленно стал объезжать справа стоявшие впереди машины. Ему кричали что-то, грозили кулаками, но он ехал, потом, нажав на педаль газа, проскочил перекресток.
Он был не то чтобы спокоен (какое там спокойствие при облаве!), но уверен в себе. Он подобрался . Руки на баранке и ноги на педалях как бы налились силой и хитростью, да, хитростью, готовой обмануть, объехать любую преграду. Город, в котором он родился и жил, грозил ему опасностью, тем большей, что ехал он через самый опасный теперь район - Арменикенд. Он видел: группки взбудораженных людей врывались в дома, во дворы. Слышал крики. Приближаясь к очередному перекрестку, чутьем преследуемого зверя учуял, что тут не проехать. Впереди был пикет, и рядом с ним остановился автобус, из которого выпрыгивали люди, вооруженные чем попало. Володя свернул направо в боковую улочку, потом опять повернул и выехал на Ереванский проспект. Слишком лихо выскочил, чуть не врезался в маршрутный автобус, подъезжавший к остановке.
Погнал по проспекту. Ха, Ереванский! Уж наверно его переименовали. Все армянское в городе переименовывают. Улица Шаумяна - теперь проспект Азербайджан… Улицы Амиряна, Осипяна, Авакяна - тоже как-то иначе… Безумие обуяло Баку… И Ереван обуяло безумие… Кто-то предсказал… Нострадамус, что ли… конец двадцатого века будет страшным…
Ни черта, выберемся! Только бы доехать до дома, забрать вещички и деньги - и к родителям… к нэнэ… А завтра - прощай, Баку! В Москве Лалка ждет не дождется инжирового варенья…
Теперь справа, за детской железной дорогой, за голыми деревьями парка виднелись башни и белые стены стадиона. Уже рукой подать до дома.
Возле метро "Гянджлик" шел митинг не митинг, кто-то кричал в мегафон, бегали какие-то люди в кепках, останавливались прохожие, во всем этом было нечто от игры, от массовки - если бы не веяло от такой игры смертельным холодом.
Ну вот и улица Инглаб. Поворот налево. Еще с полкилометра - и Володя въехал во двор гигантского, растянувшегося на целый квартал дома. Возле второго подъезда, как обычно, тусовалась группка парней. Галдели, жестикулировали, но, когда Володя медленно проезжал мимо, приумолкли. Один нагнулся и с улыбочкой посмотрел на Володю. Это был юнец с красивыми, но диковатыми чертами лица, с презрительно прищуренными глазами, с огромной черной шапкой волос над сросшимися бровями. На нем была желтая нейлоновая куртка поверх выцветшего бордового тренировочного костюма. Володя знал, что этот парень, которому не было еще и двадцати, уже отсидел в тюрьме за ограбление магазина, с полгода как вышел - почему-то досрочно - на свободу и жил тут у родственников, тоже темных людей. В доме немало было жильцов, неприязненно косившихся на Володю - удачливого, богатого, да еще армянина. А этот, в желтой куртке, всегда ему улыбался. Но именно его Володя подозревал в прокалывании покрышек, в ночных звонках, когда в глазок никого за дверью не видно. Вот и теперь этот красавчик наклонился и заглянул в автомобиль со своей ласковой улыбочкой.
Поставил Володя машину на обычное место, за котельной. Тут еще с десяток машин стояли, их владельцы платили истопнику, работавшему в ночную смену, чтобы он за машинами присматривал. Платил и Володя десятку, но тем не менее уже дважды на его "Жигулях" прокалывали покрышки. Истопник, всегда нетрезвый, клялся, что часто выходит и смотрит, но разве углядишь за всем, что делается по ночам? Может, он и не врал. Действительно, за всем не углядишь - даже и за тем, что днем делается.
Он осмотрел вмятину слева на крышке багажника. Да, скверно. Краска содрана, под дождями тут ржавчина пойдет. Ну, что поделаешь… Времени нет…
В пятом подъезде, как всегда, пахло кошками. Было тихо. Только на втором этаже из-за одной из дверей слышался детский плач, и сердитый женский голос по-азербайджански выговаривал ребенку.
На третьем этаже Володя отпер свою дверь. Вот оно, его убежище, однокомнатная квартира, обставленная югославской мебелью цвета слоновой кости. Гарнитур - будь здоров, приобретен, само собой, по блату, за две цены. Но зато и красиво!
Володя позвонил родителям - занято. Ладно, надо побыстрее собраться и ехать к ним. Протянул руку к магнитофону - музыку какую-нибудь включить, - но передумал. Насвистывая "Танец с саблями", вытащил с антресолей большую синюю сумку, привезенную пять лет назад из ГДР, и принялся набивать ее.
Теплый свитер, водолазки шерстяные. В Москве морозно, на улицах снег. Как там Лалка живет в снегах?.. Перезимую, устроюсь где-нибудь в Подмосковье - прилечу весной в Баку, заберу Наташу… Натайка Мустафайка, наконец-то я тебя нашел. Милая ты моя! С мамой, разумеется, заберу. Тяжелый, конечно, случай, но что поделаешь, безоблачно на небе в нашей жизни не бывает… Куда ботинки задевались - те, что на теплой подкладке?..
Телефонный звонок прервал спешные сборы.
- Ой, Вовонька! - услышал плачущий голос матери. - Ты дома? Слава богу! Я все телефоны оборвала! Вовонька, почему не еде-ешь? Мы с папой безумно…
- Скоро приеду! - закричал он в трубку. - Мама, слышишь? Не волнуйся! Невозможно было проехать, поэтому я… Скоро приеду! На метро! Сейчас кончу укладываться и выйду! Мама, не волнуйся!
Ага, вот они, ботинки - в стенном шкафу, внизу. Черт, огромные какие, не лезут в сумку. Ладно, мы их наденем, а туфли - в сумку. Так. Ноги будто в теплой упаковке. Тапки домашние не забыть. Коробку с иглами, конечно. Деньги, сберкнижки, паспорт, билет. Так. Теперь - позвонить Мише Степанову из шестого подъезда, его машина стоит там же, у котельной, - попросить присмотреть за его, Володиными, "Жигулями", к сигнализации прислушиваться. Набрал Мишин номер - не отвечает.
Только положил трубку - звонок у двери.
Прошел в переднюю, посмотрел в глазок - никого.
- Кто там?
Молчание. Нет, не просто молчание - глубокая, как бывает во сне, тишина.
Стало страшно. От этой мертвой тишины. От того, что за дверью кто-то затаился, - Володя знал, что интуиция его не обманывает. Неприятной расслабляющей волной страх словно прокатился через мозг. В следующую секунду, однако, Володя взял себя в руки, он умел это делать. Снова набрал номер Степанова - единственного из соседей, с кем он поддерживал приятельские отношения. Миша - инженер-геолог и альпинист - был приличный парень, он иногда заходил к Володе поговорить, очень его интересовали тайны Востока, буддизма, Шамбалы. Если б Миша был дома, он бы тут же примчался по Володиному звонку, и уж вдвоем они бы прошли . Но телефон молчал. Черт, где его носит?
Володя затянул "молнию" на туго набитой сумке. Посмотрел на часы. Снова в глазок заглянул. Никого. Плотная, необратимая какая-то стояла тишина. А может, за дверью никого нет? Может, позвонил и тут же убежал какой-нибудь малолетний озорник, так тоже не раз бывало…
Иду! - решил Володя. Не боюсь! В крайнем случае, если все-таки… тогда применю прием вьетнамской борьбы… вьет-водау… правда, сумка тяжелая в руке… Ну, вперед!
Откинул цепочку, повернул ключ…
Резкий удар снаружи распахнул дверь. Ворвались слитной группой, сбили Володю с ног - только успел он услышать азербайджанское ругательство "…агзуну!". Только успел увидеть, как мелькнула над ним дурацкая желтая куртка…
Маленькая, высохшая, как сухарик, в темно-коричневом платке-келагае, Гюльназ-ханум приковыляла из своей комнаты в гостиную.
- Ну что? - спросила дребезжащим голосом. - Не нашли?
- Нашли, - ответила Эльмира.
Она, с распущенными медными волосами сидела в своем цветастом халате у журнального столика с телефоном.
- Только что с ним говорила-а. Он дома. Он не сумел проехать к нам и приехал домой. Сейчас уложится и…
- Что? - Старуха приставила к уху ладонь.
- Уложит вещи, - повысила голос Эльмира, - и приедет к нам! На метро!
Гюльназ-ханум мелко закивала и поплелась к себе, бормоча: "На метро… метро приедет… чох яхшы… "
Константин Ашотович Аваков сидел в кресле по другую сторону столика.
- Я все-таки позвоню Кязиму, - сказал он, посмотрев сквозь очки на жену.
- Что-то ты красный очень, - сказала Эльмира. - Котик, ты как себя чувствуешь?
- Как индюк, который узнал, что хозяин собирается его зарезать.
- Ой, что ты болта-аешь?
- Это не я сказал. Это Сэм Уэллер. Он еще добавил, что у него есть утешение - то, что он жилистый. Так я позвоню Кязиму.
- Ну позвони-и. Только он все равно ничего не скажет.
- Знают ли власти, что в Баку погром? - Котик принялся крутить телефонный диск. - И что они предпринимают?.. - В трубке возникли равномерные длинные гудки. - Не отвечают.
- Может, они в Бильгя уехали, на дачу, - заметила Эльмира.
- Это Кюбра? Здравствуй, Кюбра! - закричал Константин Ашотович в трубку. - Это Котик! Ты слышишь? Да? - Он понизил голос. - А то мне кажется… ну не важно… Кюбра, Кязим дома? А где он? А-а… Я как раз хотел спросить… именно о положении… В городе идет армянский погром!.. Что?.. Хотел спросить, предпринимается ли что-нибудь, чтобы остановить… Что?.. Ты понимаешь, пока они заседают, убивают людей! Мне звонили мои друзья, они говорят… Что?.. Ну ладно. Скажи Кязиму, что я хотел задать именно этот вопрос… Хорошо… Пока…
Он положил трубку, сказал негромко:
- Кязим в ЦК. Там заседают, совещаются. Должно прилететь какое-то московское начальство.
- А! - Эльмира махнула рукой, состроив презрительную гримасу. - Только и знают заседать. И ждут указаний, шагу без Москвы не сделают…
- Не понимаю, не понимаю… - Котик нервно потер лоб. - В городе полно милиции, войск… училища военные…
Зазвонил телефон, Эльмира схватила трубку. Передала ее мужу:
- Тебя Илгар.
Илгар Фаталиев был старейшим другом Котика, еще по институту.
- Да ты что? - удивился Котик, выслушав взволнованную тираду Илгара. - Куда я поеду?.. Да брось, к нам не придут. Вот сидим, Вовку дожидаемся, он скоро приедет… Где? - Некоторое время он слушал, мрачнея, покусывая нижнюю губу. - Так и сказали - не вмешиваться? Да-а… Остались без власти, без закона… Это же возврат к дикости… Спасибо, Илгар, я понимаю, но никуда не собираюсь… Ну, пусть меня убьют здесь, в родном городе…
Эльмира испуганно смотрела на него. Котик, стараясь держаться спокойно, сказал ей:
- Илгар уговаривает срочно уехать из Баку.
- Котик, - медленно сказала Эльмира, - может, тебе действительно… завтра вместе с Вовой улететь в Москву-у?
- Никуда я не улечу, и хватит об этом. А вот послушай, что произошло у Илгара в доме. Помнишь, где он живет? На проспекте Кирова. В дом пришли погромщики, стали ломиться в армянскую квартиру. А у них во дворе, помнишь, клуб, и в клубе размещена какая-то воинская часть. Ну, жильцы бросились к военным - помогите! А они в ответ: "Нам приказано не вмешиваться". Приказано не вмешиваться! - выкрикнул Котик, потрясая рукой. - Нет, это просто конец света! В городе погром - а тем, кто может остановить кровопролитие, велено не вмешиваться!
- Котик, прими клофелин, - сказала Эльмира. - Сейчас принесу.
Она порывисто поднялась, запахивая халат.
- Да не надо клофелина!
- Надо. Посмотри, какой ты стал красный! Наверное, давление подскочило.
- Ну хорошо, приму полтаблетки.
А время шло. В старинных часах деловито, деликатно постукивал, качаясь, маятник.
- Ой, ну что Вовонька не едет? - У Эльмиры слезы текли по круглым щекам. - Ой, я не могу-y…
- Приедет, приедет, - твердил Константин Ашотович.
Он стоял у окна, смотрел на улицу. Вот, толкая друг друга и смеясь, вбежали в подъезд два подростка. Вот вышел из подъезда сосед со второго этажа, важный, в каракулевой папахе, деятель какого-то промышленного министерства. Неторопливо огляделся - видимо, поджидал автомобиль. Посмотришь вот так из окна - улица живет обычной жизнью, заведенной как старые часы. Ох, если бы! Если бы жизнь, какой бы она ни сложилась, текла спокойно, ровно… без сумасшедших этих рывков, подстегиваний… Если бы!
Слуха Константина Ашотовича достигал отдаленный нескончаемый гул, шедший со стороны площади у Дома правительства… "А что делает правительство? - подумал он. - И вообще - существует ли в городе власть?.."
- Приедет, приедет, - бормотал он, как заклинание.
Но время шло, пощелкивал маятник, а Володя все не ехал. И телефон его молчал. Значит, вышел из дому? Может, метро не работает и он идет пешком?
Позвонила Фарида.
- Нет, не приехал. - Эльмира всхлипнула. - Уже больше часа прошло, он сказал - выхожу-у… - Она расплакалась в трубку. - Ой, я не могу, не могу… А ты разыскала Вагифа? Он за тобой заедет? Ой, Фарида, миленькая, поскорей… Я просто не могу-у…
Она вытерла слезы, сказала Котику:
- Фарида с Вагифом за нами заедут… Поедем искать Вовоньку…
Фарида нервничала. Ей, субтильной, тонкокожей, склонной к меланхолии, и вообще-то достаточно бывало пустяка, чтобы разнервничаться. А тут…
Вчера разругалась у себя на факультете с двумя коллегами-преподавателями: звали идти на митинг, а она отказалась - "мое дело учить игре на фортепиано". Взывали к ее национальному чувству - она вспылила: "Любить свой народ не значит изрыгать проклятья на головы армян". Консерватория бурлила, занятия срывались, студенты и часть преподавателей ушли митинговать.
Сегодня утром позвонила подруга, работавшая музыкальным редактором на телевидении. Возбужденно закричала в трубку:
- Фарида, у тебя есть Пушкин? Умоляю, посмотри, у него есть такая строчка: "Ты трус, ты раб, ты армянин"? Я говорю - не может быть такое у Пушкина, а они утверждают, что есть, написали на плакате…
- Постой, Рена, какой плакат? При чем тут Пушкин?
- Ну у нас целая колонна от комитета отправляется на митинг, и кто-то предложил эту цитату из Пушкина, ее написали на огромном плакате и пошли, а я идти под таким лозунгом отказалась…
- И правильно сделала, - сказала Фарида. - Сейчас посмотрю. А в какой вещи?
- Они говорят - в поэме "Тацит". Посмотри, умоляю! Я перезвоню через пятнадцать минут!
Фарида быстро нашла - вот она, поэма, в четвертом томе, только не "Тацит", а "Тазит". Раньше она не читала. Поэма не знаменитая, да еще и незаконченная… Да, вот эти строки. "Ты не чеченец - ты старуха, Ты трус, ты раб, ты армянин". Это не Пушкин от себя, конечно, это старик чеченец Гасуб гневно упрекает сына за то, что тот не напал на тифлисского армянина, едущего с товаром, что не убил сбежавшего раба, что не воткнул сталь, не повернул ее трижды в горле безоружного убийцы брата…
Ждала, ждала, подруга не звонит, Фарида сама ей позвонила на работу - не ответили, домой позвонила - дочка Рены сказала, что мамы нет.
Ну ладно. Поставила желтый томик на место. Чтобы унять расходившиеся нервы, села за пианино. На пюпитре стояли "Лирические пьесы" Грига - она собиралась их разучивать со своими студентами. Коротенькая "Ариетта". Нет, так не годится. У Грига стоит "sostenuto", то есть - сдержанно. Повторить. Вот так. Сдержанно, именно сдержанно, азизим Фарида… Теперь "Вальс"…
В консерватории появились деятели, которым не по вкусу "все эти Моцарты, Чайковские, Бахи - как будто нет своей национальной классики, народной музыки"… Требуют пересмотреть учебные программы… Напыщенные говоруны! Разве можно разъять, разрезать по живому мировую музыку, растащить огромный мир звуков по национальным пещерам?..
Вот прелестный "Танец эльфов" - ну можно ли стать музыкантом, вычеркнув из программы, скажем, Грига? Не дикость ли то, что вы предлагаете, борцы за национальную культуру?
Опять телефон. Эльмира плачет в трубку: Володя запропастился, давно должен был приехать, а не едет, а в городе, говорят, начался погром…
Сестры говорили по-азербайджански, но последнее слово Эльмира произнесла по-русски.
- Погром? - переспросила Фарида. - В Баку погром?
- Громят армянские квартиры, представляешь? Какой-то ужас! А все - этот Народный фронт…
Положив трубку, Фарида постояла в задумчивости у круглого столика под торшером. Народный фронт! Вагиф с такой пылкостью убеждал ее, что Народный фронт - политическое движение с благородной целью добиться суверенитета Азербайджана… покончить со слепой зависимостью от Москвы…