Она решительно набрала домашний номер Вагифа. Его мать ответила, что Вагиф как уехал с утра, так и нет его, а куда уехал - не сказал. Ласково разговаривала Амина-ханум с будущей невесткой, пустилась расспрашивать, как здоровье, то да се - Фарида извинилась и дала отбой. Позвонила в редакцию журнала, где работал Вагиф, - знала, что у них запаздывает очередной номер и поэтому Вагиф, хоть и суббота сегодня, может быть на работе. Никто, однако, в редакции не ответил. Ну, значит, заседает в своем Народном фронте - а где они собираются и как туда звонить, Фарида не знала. Сколько просила Вагифа - не связывайся с политикой, твое дело писать стихи… ведь он такой способный лирик… Нет, занесло его… Проклятый национальный вопрос - никогда раньше так много о нем не говорили… Да и если бы только говорили - так ведь убивают! Сумгаит - это такой ужас! Ужас и стыд. А теперь - и в Баку?.. Не может быть!
Позвонила Рена:
- Меня заставили идти на митинг, представляешь? Пригрозили уволить! А я сбежала по дороге. Фарида, ну ты посмотрела у Пушкина?
- Да. - Фарида коротко рассказала о "Тазите". - Ты дома, Рена? Ты слышала, что начались погромы?
- Я знаешь, что слышала? У вокзала сожгли четверых армян! Заживо!
Фарида упала в кресло. Некоторое время сидела, закрыв лицо руками. Она чувствовала зуд за ушами, так у нее бывало, когда начиналась депрессия. Заставила себя встать, вынула из холодильника бутылку минеральной воды "Бадамлы", выпила чашку. Теперь ее била дрожь, и было холодно, холодно…
Писатели, телевизионщики, интеллигенты! Что же вы делаете? Хотелось докричаться до них, неистово орущих на митингах в Баку и Ереване, - крикнуть им: перестаньте! Перестаньте возбуждать ненависть!
Вспомнила: на днях шла домой по улице Гуси Гаджиева и увидела - на тротуаре возле дома, где живут писатели, толпились люди, задрав головы. С балкона своей квартиры произносил речь худощавый седой человек, в котором Фарида узнала известного поэта. Она прислушалась. "Наши деды и прадеды не простят нам, если отдадим земли, где их могилы… Наши внуки не простят, если забудем о судьбе нации…" Скоро громкие слова заменят нам хлеб. Так думала Фарида, огибая толпу, спеша к своему дому, в котором у нее после развода с мужем-композитором осталась небольшая квартирка.
Она позвонила Эльмире: не приехал Володя? Ах, он у себя дома? Приедет на метро? Уже должен был приехать?
- Эля, ну, он мог задержаться где-то по дороге. Успокойся! Я вот тоже - не могу нигде разыскать Вагифа… Что? Ну да, я, конечно, понимаю разницу… Прошу, возьми себя в руки, Эля!
Хорошо бы и себя взять в руки, подумала она. Достала из шкафа и надела теплую вязаную кофту. С тайным страхом прислушивалась к себе: неужели опять депрессия зажмет ее в тиски? Она-то полагала, что избавилась от этой напасти…
Уехать! Куда-нибудь срочно уехать! Были путевки в Болгарию, висело объявление в консерватории, потом его сняли - но, может, еще есть?.. Хотя в Болгарии тоже неспокойно - прогнали этого… как его… и какие-то, она слышала по радио, распри между тамошними турками и болгарами. В этом огромном мире - есть хоть одно спокойное местечко, где б не орали с утра до вечера о национальной ущемленности?
Села за пианино - нет, не идет Григ. Принялась растирать непослушные холодные пальцы. Хоть бы не сорваться. Хоть бы не сорваться. Звонок! Она кинулась к телефону, как к спасательному кругу.
- Здравствуй, Фарида.
- Вагиф, - закричала она в трубку, - где ты пропадаешь? Я ищу тебя по всему…
- Я был на митинге, - заговорил он в своей быстрой манере, - потом у нас было заседание, потом…
- Потом начался погром! - Она выкрикнула это слово по-русски. - Ты знаешь, что в Баку погром?
- Знаю… Мы делаем все, что возможно, чтобы остановить.
- Вагиф, ты на машине? Приезжай!
- Фарида, понимаешь, сейчас не смогу, мы должны…
- Нет, сейчас же! Сейчас или никогда!
- Хорошо, еду.
Она места не находила, ожидая Вагифа. Ходила из комнаты в кухню и обратно. И растирала, растирала захолодавшие пальцы. Опять позвонила Эльмире - Володи все нет, Эльмира плачет… Фарида сказала, что скоро приедет с Вагифом и они вместе отправятся на поиски Володи.
Вагиф заявился полчаса спустя. Его темные глаза были выпучены сверх обычной меры. Грива черных волос стояла дыбом.
- Ваш Народный фронт громит армян! - напустилась на него Фарида. - Убивают, как в Сумгаите!
- Это не Народный фронт! - бурно защищался Вагиф. - Мы не допускали! Летом разве что-нибудь было? Ничего не было! Но в Ереване принимают такие решения, что мы не можем спокойно… А наши власти бездействуют! Подожди, не перебивай! Наш Цэка-Бэка умеет только языком махать! Народ устал, он не хочет их слушать…
- Не народ, а толпа! Ваши организаторы гонят бакинцев на митинг, а там этот Панахов разжигает инстинкты…
- Фарида!
- Да, да, самые низкие инстинкты! И не только Панахов - ваши писатели и историки сеют ненависть…
- Фарида, помолчи, да! Слушай, что скажу. Люди устали! Беженцы! Их из Армении выгнали, живут кое-как - они только тех слушают, кто им квартиры обещает, дома, землю. Мы в правлении удерживаем, но есть люди, которые устали! Они считают, армяне должны из Баку уехать, их квартиры - беженцам! Ты думаешь, Народный фронт - однородный? Ошибаешься! Много народу вступило, есть такие радикалы, нас не слушают. Они говорят - суверенитета не будет, пока не выгоним армян из Баку… Фарида, ты умная, скажи: что делать, если власть бездействует?
- Не знаю. - Фарида отвернулась, холодными пальцами тронув щеки. - Одно знаю, нельзя убивать.
- Нельзя! - кивнул Вагиф. - Мы пытаемся остановить, звоним в милицию, в Цека звоним… Пока ничего не можем… Не можем контролировать положение… Даже если каждый член правления встанет перед домом - сколько домов в Баку… разве знаем, куда придут громить…
Он печально поник всклокоченной головой.
Сели в машину Вагифа, поехали. Фарида смотрела перед собой и молчала, на тонком ее лице застыло выражение муки. Вагиф искоса посматривал на точеный профиль невесты. Ему хотелось найти слова утешения и нежности, но он понимал, что они покажутся Фариде фальшивыми. Уж лучше молчать. На углу Коммунистической, возле Дома печати, пришлось переждать колонну разномастных автобусов, ехавшую вверх - к Баксовету, а может, к ЦК. Сквозь окна автобусов чернела человеческая масса.
- Кого едут громить? - спросила Фарида. И, помолчав: - Ты знаешь, что у вокзала сожгли заживо четверых армян?
- Не знаю. - Вагиф уставился на нее. - Тебе откуда известно? От подруги? Не знаю, надо проверить…
Гудки стоявших сзади машин подстегнули его. Он повернул налево, потом, не доезжая до ворот крепости, съехал по крутому спуску на улицу Зевина, повернул на Фиолетова.
- Я знаю другое, - сказал Вагиф. - Ты слышала про Гугарк?
- Нет.
- Гугаркский район в Армении. Там были азербайджанские села, стали выгонять, в одном селе сожгли двенадцать азербайджанцев.
Фарида ахнула:
- Это правда, Вагиф? Это не вранье?
- Поговори с беженцами! Для них "Гугарк" значит то же, что для армян "Сумгаит".
- Как будто страшный сон снится. - Фарида помотала головой. - Как хочется проснуться… и увидеть нормальный день… нормальных людей…
В Молоканском саду, мимо которого ехали, густела толпа. Кричали что-то в мегафон. На углу проспекта Кирова машину остановил пикет. Носатый человек в куртке цвета хаки с десятками карманов, с портативным радиопередатчиком, висящим на груди, потребовал документы. Его глаза сильно косили - нос уткнул в паспорт Вагифа, а смотрел, казалось, в сторону.
- Это ваши люди? - спросила Фарида, когда поехали дальше.
- Не знаю, - резковато ответил Вагиф. Ему, как видно, не нравились самозваные проверяльщики на улицах. - Я их не ставил на углах. Говорю ж тебе, в Народном фронте разные люди. Мы всюду твердим - только политическая борьба. А другие - зовут на улицы…
- Зовут убивать.
- Ай, Фарида… - Он поморщился. - Зачем ты так…
Как только подъехали к дому на углу Телефонной и Лейтенанта Шмидта, Фарида выскочила из машины и побежала вверх по лестнице. Эльмира открыла, и по ее зареванному лицу Фарида поняла, что зря надеялась на то, что, пока они ехали, Володя объявился.
- Ты на машине?
- Да, Вагиф ждет внизу. Ну что, едем? Вы готовы? - Фарида взглянула на Константина Ашотовича, стоявшего в передней.
- Боюсь, мы разминемся с Володей, - сказал он. - Мы к нему, а он сюда.
- Ну мама же будет дома-а. - Эльмира уже надевала шапку. - А вообще, Котик, оставайся. Мне не нравится, какой ты красный.
- Нет, я поеду. - Он присел на табуретку, взялся за ботинки. Вдруг замер, прислушиваясь. - Шаги на лестнице!
Эльмира подскочила к двери, отворила. Там стоял Вагиф с протянутой к звонку рукой. Он вошел, поздоровался.
- Я поднялся, чтоб вам сказать, Константин Ашотович. Вы лучше не езжайте.
- Да вы что, сговорились, что ли? - раздраженно отозвался тот. - Поехали!
Гюльназ-ханум, приковылявшая в переднюю, напутствовала их словами:
- Хошбехт йол. Привезите мне моего внука!
Не доезжая до Сабунчинского вокзала, возле здания АзИИ - Индустриального института - попали в пробку. Машины, проверяемые пикетчиками, продвигались медленно, сантиметр за сантиметром, Константин Ашотович ерзал на заднем сиденье, ворчал:
- Что еще за проверки, к чертям… Что происходит в Баку?.. С ума все посходили…
С проверяльщиком, черноусым юнцом, у Вагифа произошла короткая перепалка.
- Кто тебя здесь поставил? - спросил Вагиф, опустив стекло и сунув тому водительские права.
- А тебе что за дело? - Пикетчик заглянул в права, потом уставил горящий взгляд на Вагифа. - Чего надо?
- Я член правления Народного фронта!
- У нас свое начальство, - отрезал тот. - Давай проезжай!
Дальнейший путь по проспекту Ленина проделали без помех. Тут и там видели у подъездов домов, в проходах, ведущих во дворы, группы возбужденных людей.
- С ума посходили, - ворчал Константин Ашотович.
Повернули на Инглаб и вскоре въехали в просторный двор длинного, в целый квартал, дома. Тут было тихо, странно безлюдно - не бегали дети, никто не гонял мяч.
- Володина машина на месте, - сказал Константин Ашотович и, присмотревшись, добавил: - Где это он так багажник помял?
И в подъезде было тихо. Только из-за какой-то двери доносился плач ребенка.
Поднялись на третий этаж. Володина дверь была полуоткрыта. И мертвая стояла тишина.
В передней навзничь лежал Володя, весь в крови, уже переставшей течь из десятков ножевых ран.
Страшно закричав, Эльмира бросилась на колени и, обхватив голову сына, прижала к своей груди.
Константин Ашотович вдруг захрипел, закрыв глаза, и стал падать. Вагиф подхватил его.
Глава двадцатая
Баку. Январь 1990 года
Эти дни, начиная с субботы, - как кошмарный сон.
Володю хоронили в понедельник на кладбище, которое раньше называли армянским, а потом стали считать интернациональным, - на Монтина. Он лежал в гробу, с головой накрытый простыней, - чтобы не видели, как зверски он изрезан ножами. Нужно было обладать связями Эльмиры, чтобы устроить похороны - с оркестром, с массой живых цветов - в эти жуткие, ужаснувшие бакинцев дни.
Эльмира давно уже красила волосы хной, хотя седина у нее была небольшая, - теперь она враз поседела. В черном платке, накинутом на серебряную голову, поблекшая, неузнаваемо постаревшая, она до поры держалась неплохо. Но на похоронах, когда настало время накрыть гроб крышкой, Эльмира пала на гроб и забилась в истерике, завыла - и так страшен, такой был наполнен безысходностью этот вой, что даже ко всему привычные музыканты - похоронная команда - умолкли, не доиграли очередное колено Шопенова марша.
Не знаю… не знаю, сколько минут… целую вечность рвался в серое небо над кладбищем плач, вой, крик… Плакала даже всегда замкнутая Кюбра. Только Фарида - я заметила - стояла с мертвым лицом, погасшими неподвижными глазами… невольно я вспомнила маму, когда на нее накатывала депрессия…
С одной стороны гроба билась в истерике Эльмира, а я и кто-то еще из подруг, рыдая, пытались ее поднять, успокоить. С другой - стоя на коленях, жалобно и хрипло кричала, била себя по голове Гюльназ-ханум - осиротевшая нэнэ…
Котика на кладбище не было. Кровоизлияние сразило его в тот момент, когда он увидел убитого сына. Вагиф хотел везти его в больницу, но Эльмира велела - домой. Нельзя - вы можете это понять?! - нельзя везти в бакинскую больницу армянина… его просто не приняли бы…
Как удалось Вагифу провезти сквозь пикеты разбитого инсультом Котика и мертвого Володю? Не знаю. Эльмира немедленно вызвала врача из своей поликлиники. У Котика парализовало правую половину тела, отнялась речь.
Еще вчера была та-ка-я благополучная семья - сегодня с ужасающей силой на нее обрушилась беда. Почему? За что?!
Над Котиком поставили капельницу. Эльмира договорилась с двумя медсестрами о круглосуточном дежурстве. Прибежал кто-то из друзей Володи - врач. Пока что Котика удавалось держать в полуразрушенном, но все-таки живом виде. Лала звонила из Москвы, чтобы мама срочно вылетела с отцом… она застолбила место в московской больнице нефтяников… "Что там у вас творится?! - кричала она сквозь плач. - Кто убил Володю?!! Невозможно поверить!!"
Кто убил Володю? А кто убивает по всему городу людей за то, что они - армяне? Кто грабит армянские квартиры? Безликая, слитная черно-серая толпа… Одно только запомнилось лицо - молодое, черноусое, угреватое, с черной шапкой волос, нависших на брови, с беспощадными глазами, - лицо погромщика, который заявился на улицу Видади убивать Галустянов.
Поймали хоть одного? Где ж поймать, если милиции в городе не видно, а 02 безмолвствует? А погромщики действуют быстро - у них машины, маленькие автобусы-"алабаши", они приезжают по адресам, которыми их снабдили в Народном фронте…
- Народный фронт не виноват в погромах!
Я слышала, как Вагиф Гаджиев, растрепанный, с выпученными глазами, кричал это на квартире у Эльмиры, когда мы с Сергеем приехали на похороны Володи.
А кто виноват? Разве не Народный фронт взвинчивает толпы на митинге у Дома правительства? Разве не он ставит свои пикеты на улицах и блокирует воинские части?
- Не виноват! - срывающимся голосом кричал Вагиф, глядя на Фариду, кутающуюся в вязаный жакет. Лицо у нее было каменно-неподвижно, глаза - потухшие.
Не знаю, не знаю… То есть, конечно, знаю, что лично Вагиф не виновен в погромах. Но… В Народном фронте разные люди. Вон Сергей звонил своему другу-товарищу по обществу "Знание", они долго говорили - потом Сергей пересказал мне: власть в городе парализована, на митингах требуют отставки Везирова. Народный фронт явно делает попытку захватить власть. Они начали блокировать военные городки и казармы внутренних войск - пригоняли к их воротам тяжелые грузовики. Да мы и сами видели из окна кухни, как перед КПП Сальянских казарм выросла баррикада. С самого начала событий там торчали пикетчики, их становилось больше и больше, потом появились грузовики и самосвалы, их ставили вплотную друг к другу - это была именно баррикада, препятствовавшая выходу за пределы казарм солдат и выезду боевой техники. А во дворе Сальянских казарм стояли зачехленные танки…
- Ты смотри! - злился Сергей, тыча пальцем в сторону казарм. - Стоят себе и в ус не дуют! Небось распорядок выдерживают - физзарядка, завтрак, политзанятия - все чин чинарем! А в городе погромы!
И он матерился, чего прежде никогда себе не позволял.
Сел писать письмо в ЦК Азербайджана - и копию в Москву, в ЦК КПСС. Писал с лихорадочной быстротой, читал вслух какие-то фразы, они казались недостаточно сильными, он комкал исписанные листы и снова, морща лоб чуть не до лысой макушки, искал убедительные формулировки.
"Я, как коммунист с почти полувековым партийным стажем, не могу спокойно смотреть, как рушатся устои социализма… В городе, известном славными интернациональными традициями, группа националистов разжигает ненависть… Третий день идут кровавые армянские погромы… Почему бездействуют органы власти? Почему милиция и войска, дислоцированные в Баку, не останавливают погромы, не препятствуют убийствам и грабежам?.. Почему власти не наводят твердой рукой порядок?.."
- Схватили бы два-три десятка погромщиков, расстреляли их на площади, чтоб все видели, - сразу угомонились бы… - Он метался по квартире, бегал в кухню смотреть, не выходят ли из Сальянских казарм танки. - Не понимаю! - кричал Сергей, всплескивая руками. - Не понимаю, почему ЦК бездействует! Почему не объявляют комендантский час, почему не вводят войска?!
Да уж. Мы так верили во всемогущество ЦК… Ведь достаточно бывало одного его слова, шевеления густой бровью, чтобы любым нежелательным явлениям положить конец. Ведь такая всегда была твердая, как скала, хорошо вооруженная, непоколебимая власть. Где же она? Куда подевалась?!
В нашем доме разграбили две армянские квартиры, оставленные бежавшими владельцами. Бежали они на морвокзал - там, как говорили, под охраной военных скопилось множество бакинских армян, и их на паромах переправляли в Красноводск. А в эти две квартиры вселились две азербайджанские семьи, и было неясно, самовольное ли это вселение еразов, или - что тоже вероятно - им с поразительной оперативностью выдали в райжилотделе ордера.
Позвонила Нина:
- Мама, у вас есть хлеб? Мы второй день сидим без хлеба, в магазинах нет завоза, а если привозят, сразу расхватывают.
- У нас полбуханки черного. Папа выходил письма отправить - говорит, что хлебный возле нас закрыт.
- Какие письма? Впрочем, все равно…
- У меня есть мука, можно печь оладьи, лепешки. Пусть Павлик приедет, я дам. Как Олежка себя чувствует?
- Павлик сегодня не сможет. Уезжает его друг, Алеша Диланян. Павлик пойдет на морвокзал проводить. Что делается! С ума сойти! Между прочим, Галустяны тоже сегодня уезжают…
И тут мне, как выразился Сергей, ударила моча в голову. Я заявила, что хочу проводить Галустянов. Сергей, конечно, взвился. Обозвал меня сумасбродкой, для которой сиюминутное желание важнее самого важного.
- А что самое важное? - возразила я. - Я с детства знаю этих людей. Они еле спаслись, их дом разгромлен, они бегут незнамо куда. Разве не естественно желание проводить этих несчастных? Сказать им на прощанье доброе слово?
- Да я же не об этом! - ярился Сережа. - В городе погромы! Безвластие! Убийства! Дома надо сидеть, а не…
- Вот и сиди дома, а я поеду на морвокзал!
Конечно, он не отпустил меня одну. Мы долго ждали троллейбуса, долго ехали - я уже боялась, что опоздаем к отплытию парома. Моросил холодный дождь, когда мы наконец добрались до морвокзала. У причала паромной переправы скопилось множество автобусов, набитых людьми. Между автобусами сидели на чемоданах, на тюках сотни беженцев, ожидая посадки на паром. Чернели над ними зонтики, блестели мокрые пластиковые накидки. Вход на причал охраняли солдаты.
- Мы - проводить друзей, - сказал Сергей.
Нас пристально оглядели и пропустили.