Над этим печальным скопищем, над гулом голосов и причитаний, над детским плачем низко нависло безнадежно серое небо. В нем плыли, медленно растворяясь, заводские дымы близкого Черного города. Моросящим дождем оплакивал Баку бегство своих жителей.
В шестидесятые, что ли, годы, когда открыли паромную переправу, мы, помню, шли по бульвару к морвокзалу, чтобы полюбоваться паромами - новенькими теплоходами, белыми красавцами, перевозившими на восточный берег и обратно железнодорожные составы. Сейчас стоял у причала один из них, "Советская Грузия", потемневший от дождя, а может, от возраста и усталости. Паромы, до предела набитые тысячами беженцев-армян, в эти дни гоняли без передышки в Красноводск. У трапа "Грузии", кроме вахтенных матросов, стояли солдаты. На судне монотонно гудели вентиляторы.
Мы долго ходили по причалу, пробираясь между группками беженцев, заглядывая под зонтики и накидки. Вдруг я услышала хриплое, громыхающее:
- Пятьдесят лет бурил! У меня в бригаде работали кому хочешь! Армяне работали, азербайджанцы работали, русские…
Я пошла на голос. Вот они, Галустяны, сидят за какими-то тюками. Анаит Степановна, в рыжей меховой шапке и черном пальто из синтетики, подняла опухшее от слез рыхлое лицо.
- Вай, Юля-джан! - Она грузно поднялась с чемодана и чмокнула меня влажными губами. - Здрасьте, Сергей-джан!
А Галустян, прервав разговор с соседом, уставил на нас свои окуляры. Он, одетый в мятое темно-зеленое пальто и шляпу с неровными, загнутыми кверху краями, сидел, ссутулясь, на большом узле. С горечью я подумала, что никогда больше старый Галустян не сядет в своей галерее за нарды, не крикнет, кинув зары: "Шеши-чахар! Столько мне надо!"
- Проводить, да, пришли? - понеслась Анаит Степановна. - Дай Бог вам здоровья! Хорошие соседи! - Она повысила голос, обращаясь, как видно, к окружающим: - Хорошие соседи! Они нас спасли!
- Да будет вам, Анаит Степановна, - сказала я. - Куда вы решили ехать из Красноводска? К брату в Ереван?
- Я хотела к брату. Хотела лететь на самолет! Гамид говорил, билеты самолет нет! Все армяне едут, разве всех самолет хватит?
- В Ереван самолет совсем не летает, - вставил веское слово Галустян. - Раньше поезд ездил, самолет летал. Теперь советская власть кончился. Я при Багирове бурил, при Ахундове бурил, при Гейдар Алиеве бурил. У них всех столько волосы нет, сколько скважин я бурил. - Он грозно усилил и без того далеко слышный голос: - Галустян вся жизнь работал! Суша и море бурил! Много нефти Азербайджану давал! Теперь эти ишаки Галустян убивать хочут. У них такой спасибо! Тьфу! - Он ловко плюнул в узкое пространство между супругой и мной. - Ты старый человек, - воззрился он вдруг на Сергея. - Ты воевал за советская власть. Скажи, зачем такая власть, если одна национальность хочет убивать другой, а власть сидит свой кабинет и кушает персик? Раньше ругали царская власть - погромы позволял. Теперь советская власть…
- Советская власть не виновата в погромах, - хмуро сказал Сергей.
- А кто виновата? Кто такая граница проводил, что один народ как пила распилил?
- Самвел Вартанович, вы всю жизнь прожили в Азербайджане и не чувствовали себя отпиленным куском…
- Зачем не чувствовал?! - закричал Галустян. - Хочешь знать, скажу! Меня Азнефтеразведка представляли Героя Социалистический Труда! Министерство смотрели, сказали - нет.
- Но вас наградили орденом Ленина…
- Орден дали, а зачем не дали Героя? Армянин! Вот зачем! Газеты всегда писали - дружба народов! Где дружба? В моей бригаде дружба! Мы национальность не смотрел, только как работает, смотрел! А в кабинете начальники сначала на национальность смотрел.
Мне было неловко оттого, что старый Галустян разорался на всю пристань. К его хриплым выкрикам тут и там прислушивались люди. Даже проходивший мимо молодой офицер, старший лейтенант - может, командир подразделения, охранявшего пристань, - остановился и вперил в Галустяна по-мальчишечьи строгий взгляд.
- Самвел, зачем так говоришь? - Анаит Степановна жалостливым голосом попыталась угомонить мужа.
Но тот не слышал, его несло страстное желание выговориться напоследок.
- Кабинет большой, они зовут агитаторы. Дают цэ-у! Потом агитаторы идут в город и деревня, открывают такой рот! - Галустян показал широким жестом. - Это наша территория, пускай не наши тут не живут! Люди слушают, мозги поворачиваются. Потом придут другой агитатор, тоже рот раскрывал: нет, это не ваша территория, мы не дадим! Люди опять слушают. Мозги - туда-сюда, туда-сюда. Вчера гости друг друга ходил, вино пил, зелень кушал. Сегодня вспомнил - ты христианец! А ты - мусульманин! Моя земля - ты уходи! Нет, моя земля - ты уходи! Агитатор спина толкает - иди, бей его! Отними дом! Умный человек не пойдет. Амшара пойдет! Разве мало амшара, мало ишаки?
Я видела: разговор неприятен Сергею.
- Вы говорите о националистах, - сказал он. - А советская власть всегда с национализмом боролась.
- Боролась! Очень боролась! Калмык с его земли прогнала, чеченец - прогнала, крымский татар - прогнала! Советская власть если никого не прогнала, ему скучно!
- Самвел, зачем говоришь? - всхлипнула Анаит Степановна. - Нам разве советская власть из Баку прогонял?
- А кто? - свирепо выкрикнул Галустян. - У нас другая власть нету!
- Вас гонит из Баку Народный фронт, - сухо заметил Сергей.
- Народный фронт у кому учился? У советская власть учился! Я старый человек. И ты старый человек. Ты думал, армян гнали, теперь Баку хорошо будет? Не будет! Эти ишаки теперь русских прогонять будет! Евреев! Лезгин!
Анаит Степановна обратилась к молодому офицеру:
- Вы ему не слушайте. Он оч-чень переживает, мы без дом остался. Он советская власть любит.
Старший лейтенант посмотрел как бы сквозь нее и сказал негромко:
- Он правильно говорит. Скоро тут за нас возьмутся. Мне на квартиру уже звонили, угрожали жене.
И пошел к трапу "Советской Грузии".
Он был, наверное, из того батальона внутренних войск, о котором вчера коротко рассказали в последних известиях по телевизору. Батальон этот занят сопровождением армянских семей на морвокзал. В каждом автобусе, предоставляемом комендатурой для вывоза армян, - охрана. Насколько я поняла, солдаты батальона не вооружены. Да и видно же - вон они стоят у ограды, ни у кого ни винтовки, ни автомата. Что же это за охрана без оружия? Говорили, правда, что в городе появились патрули внутренних войск, но вооружены только резиновыми дубинками. Как все это понимать? Кто отдает такие распоряжения?
- Резиновые дубинки! - возмущался Сергей. - Как мертвому припарки!
Анаит Степановна, плача и утирая обильные слезы, рассказывала, как разграбили их квартиру - шубу котиковую унесли, костюм Самвела, радио японское… хорошо хоть, сумочку с мамиными бриллиантами и орденом Ленина с собой взяли, когда вы нас спрятали… Дай Бог здоровья вам и Гамиду с Зулейхой… Все, что нажили за целую жизнь, все бросили… как будто война… К брату в Ереван?.. Самвел не хочет… брат его один раз обидел - сказал, что Самвел плохо по-армянски говорит… Сыновья в Краснодаре - к ним, наверное, придется… Самвел с ними поссорился… у старшего жена грубая, непочтительная… а младший всегда делал не так, как Самвел говорил, а по-своему… Но теперь - куда же еще? От младшего была телеграмма, звал срочно приехать… беспокоится…
Я слушала, и в то же время не шла из головы фраза молодого русского офицера: "Скоро за нас возьмутся".
Ныло сердце. Я сунула под язык таблетку валидола.
А старый Галустян между тем, уставясь немигающим взглядом на хмурое лицо Сергея, продолжал выкрикивать свою филиппику.
Объявили посадку. С крыла мостика "Грузии" человек в морской фуражке прокричал в мегафон, чтобы не создавали толкучку, шли к трапу организованно, не торопились - мест на пароме всем хватит. Но люди все же заспешили. Говорили, что вовсе не всем хватает мест в каютах, размещают и в столовой, и в кинозале, и чуть ли не в трюме. Солдаты, образовав живой коридор, пытались держать порядок. Старикам помогали нести пожитки.
И потянулась по трапу вверх понурая человеческая река.
Это был исход…
Мы помогли Галустянам, поднесли до трапа их вещи. Расцеловались с Анаит Степановной. Мы обе плакали. Самвел Вартанович, согнутый, с нардами, обернутыми полиэтиленом, под мышкой, с видимым трудом поднялся по трапу. Наверху он остановился, переводя дыхание, распрямился, насколько позволял злой его радикулит, и из-под немыслимой своей шляпы долгим взглядом оглядел Баку - родной город, покидаемый навеки. Сверкнули и погасли линзы его очков.
При выходе из порта встретили Павлика. Он провожал семью школьного друга, блестящего, по его словам, архитектора. Павлик был молчалив, подавлен.
- Почему ты без шапки? - спросила я. - Ведь дождь.
Он пожал плечами: дескать, а когда я носил шапку? В его глазах стояли слезы. Я пододвинулась к нему так, чтобы укрыть зонтиком.
Долго ждали троллейбуса. И не дождались. Транспорт, как видно, не ходил. На метро к нам на проспект Строителей не подъедешь. И Павлик сказал:
- Идемте к нам.
От морвокзала до улицы Видади дорога вообще-то не длинная, за полчаса дойдешь. Но что-то я еле передвигала ноги. И одышка… В сгущающихся сумерках я брела, повиснув на руке Сергея, по улице Самеда Вургуна. На углу Торговой, возле красивого дома, где я однажды посетила Сакита Мамедова, толпилась тесная группа парней-подростков, они галдели, перебивая друг друга. Когда мы проходили мимо, один из них, длинный и узколицый, осклабясь, сделал быстрое движение рукой - будто хотел ткнуть Сергея в низ живота. Я ощутила, как напряглась рука Сергея, и зашептала:
- Умоляю, не связывайся! Не надо, не надо! Молчи!
И мы прошли молча. Нам в спины ударил взрыв смеха.
- Засранцы, - сквозь зубы пробормотал Сергей.
Толпа, подумала я. Страшная вещь - толпа. В ней легко раствориться всему человеческому, что есть в человеке. Головы, головы, бескрайнее множество голов - как мощенная булыжником площадь. Это - толпа. И недаром ведь политики обожают обкатывать свое красноречие на булыжнике толпы.
И еще я вспомнила слова Котика - Баку будто захвачен дикими кочевниками…
Мы шли по улице Видади, бывшей Пролетарской, тут каждый дом был мне знаком, но что-то сегодня я и родную улицу не узнавала. Дождь и сумерки размыли ее черты. Из двора, мимо которого мы проходили, несся напористый, усиленный техникой, голос.
- Что там? - спросила я Павлика. - Что он орет?
- Если тут есть мужчины, - перевел Павлик с азербайджанского, - пусть они не прячутся за спины женщин, а идут с нами.
- Куда?
- Не знаю. Не уточняют.
Наконец дотащились. Олежка повис на мне, но я сказала:
- Пусти, родной. Бабушка очень устала.
Я легла на тахту. Сергей подсел, спросил:
- Сердце?
- Просто очень устала.
- Прими нитроглицерин.
Пришла, стуча каблучками, Зулейха. На ней был жакет, словно сшитый из тигровой шкуры.
- Можно к вам? Ой, Юля-ханум, вы спите, извиняюсь!
- Да не сплю. Садись, Зуля.
- Я на минутку. Вы Галустянов провожали, да? Уехали они? Да? Ой, бедные, мне так жалко! Мне Анаит Степановна знаете что сказала? Самвел не сможет без Баку жить! Так сказала и заплакала…
Желтые и черные полоски на ее жакете странно поплыли у меня перед глазами. Сердце не болело, нет. Нитроглицерин сделал свое дело. Болела, должно быть, душа.
- …въехала семья! - продолжала тараторить Зулейха. - Азербайджанцы! Гамид вышел, видит, стоит какой-то, да, и вставляет в дверь замок. Вместо выломанного! Что такое, почему? Гамид так не оставит! У Галустянов отдельная квартира, да, почему ее дали кому-то?
- Может, не дали, а самовольно захватили, - высказала предположение Нина.
- Не знаю, да! Этот человек говорит, у него ордер. Гамид так не оставит!
Нина позвала пить чай, но Зулейха извинилась, упорхнула: скоро Гамид придет, надо ужин приготовить.
Я от чая отказалась и попросила принести мне телефон, благо он на длинном шнуре. Набрала номер Эльмиры. Ответила Кюбра. В своем суховатом стиле она сообщила, что Эля сейчас подойти не сможет: у Котика врач. Котик? Все так же. Нет, речь не восстанавливается. На послезавтра достали билеты на самолет - Эльмира повезет Котика в Москву. Да, послезавтра утром. Фарида? Фарида слегла, у нее депрессия. Гюльназ-ханум? Тоже неважно. Плачет все время, кричит - зачем я живу, если внука нет…
Я очнулась от резкого запаха нашатыря, увидела над собой озабоченное лицо Нины. Отвела ее руку с флаконом.
- Что такое? - Я обвела взглядом все семейство, словно выстроившееся по росту возле тахты. - Что случилось?
- Обморок, - сказала Нина. - Ты говорила по телефону и вдруг отключилась, трубка упала на пол.
- Не разбилась?
- О господи, о чем ты… Мама, что у тебя болит? Не вызвать "скорую"?
- Не надо. Ничего не болит.
Ничего у меня не болело. Только душа.
Я плохо спала эту ночь. Похрапывание Сергея обычно мне не мешает, я привыкла, а тут - прямо-таки царапало обнаженные нервы. Раза два вскрикивал во сне Олежка. Что ему снилось? Белый пароход, отходящий от пристани? А может, злые дяденьки, ворвавшиеся в квартиру, рыщущие, ищущие…
Под утро я немножко подремала. Меня разбудило бормотание радио в соседней комнате. Потом, когда все уже встали, я спросила у Павлика: какие новости?
Бакинское радио объявило, что вчера Везиров, Примаков и какой-то секретарь ЦК, Гиренко, что ли, имели встречу с правоохранительными органами Баку и поставили задачу навести порядок… стабилизировать… ну, общие слова, как всегда… А Москва передала, что вчера выявлено шестьдесят четыре погрома квартир армян и есть жертвы… А в Карабахе блокированы все дороги, в Гяндже - аэродром… Весело у нас. Не соскучишься.
Нина сказала, накрывая на стол:
- На завтрак только винегрет и чай. Хлеба нет, масла нет. Дико, но факт. - И потом, когда мы сели за стол: - Здесь жить невозможно. Сегодня громят армян, завтра вспомнят о нас. По-моему, вам, дорогие родители, тоже пора подумать об отъезде.
- Куда? - Я посмотрела на дочь. У нее волосы были распущены, переменила прическу или просто не причесана… - Нам ехать некуда.
- Мы устроимся в Израиле и пришлем вам вызов.
- Кто нас туда пустит? Мы же не евреи. Не говори глупости.
- Даже если бы и пустили, мы туда не поедем, - сказал Сергей.
- Ну, как хотите. А мы собираемся в ОВИР, у Гольдбергов уже все документы готовы. Нам нужна бумага, что вы не возражаете. Напишите и заверьте подписи в нотариате.
Наша дочь умеет говорить тоном, не допускающим возражений. Совсем как ее папочка. Я поежилась, ожидая, что вот сейчас Сергей отрежет, что не даст согласия, и разразится очередной скандал…
Но Сергей промолчал. Крупными глотками допил чай и перевернул чашку кверху дном. Затем поднялся и заявил, что мы едем домой.
У меня, однако, были другие намерения. Ночью, лежа без сна, я подумала, что должна заехать к Эльмире - надо попрощаться с ней и Котиком, они ведь улетают в Москву… и неизвестно, что их там ждет…
Сергей, конечно, не отпустил меня одну. И мы пошли на Телефонную. Дождь перестал, но тротуары еще были мокрые, черные и слегка дымились. Телефонная, обычно оживленная, выглядела малолюдной и словно притихшей перед… перед чем? Разве уже не пронеслась буря? Что же еще обрушится на наш несчастный, любимый, проклятый город?
Открыла Кюбра. На ней был красно-черный полосатый халат - Эльмирин, конечно, - и я подумала, что никогда не видела ее не в доспехах - не в костюме строгого начальственного покроя. Сестры были похожи, но, в отличие от Эльмиры, лицо Кюбры обычно хранило невозмутимо-неприступно-замкнутый вид. У них, в сферах , так полагалось. Сейчас, однако, что-то переменилось в ее внешности - не то халат придавал необычно домашний вид, не то в глазах появилось выражение как бы недоумения.
Оказалось, Эльмира с Гюльназ-ханум уехали на кладбище. За ними заехал шофер с Эльмириной работы, он же привезет их обратно. Кюбра посмотрела на часы - старинные часы с маятником, исправно отсчитывающие время с начала века. Да, уже скоро привезет их.
Мы прошли в спальню. Котик лежал с закрытыми глазами. Трудно было его узнать: щеки запали, заросли седой щетиной, а подбородок, наоборот, сильно выпятился. Пепельно-седая грива раскинулась по подушке - мне почему-то вспомнилась растрепанная голова короля Лира в сцене бури. От капельницы тянулась к нему под пижаму, к ключице, трубка. Вдруг он открыл глаза и посмотрел на нас, вставших в изножье кровати. Я через силу улыбнулась ему:
- Здравствуй, Котик.
Он еле слышно что-то промычал. Он смотрел на меня отрешенным взглядом из какого-то недоступного мне далека. Господи, да что же это творится на белом свете? Почему людям не дают жить спокойно? Не знаю, по какой ассоциации, но вспомнилось вдруг, как некогда, в другом, кажется, веке, говаривал Ваня Мачихин: из обстоятельств своей жизни не выскочишь, но ум постоянно должен работать над сырым материалом жизни. Ну и что, милый мой Ванечка, удалось тебе подняться над этим "сырым материалом"? Как бы не так… Вот он, "сырой материал жизни", и Котика Авакова придавил, да так, что, кажется, одна шевелюра осталась…
Кюбра предложила чаю. Мы сели в кухне, и она поставила перед нами грушевидные стаканчики-армуды с крепко заваренным чаем и вазочку с кизиловым вареньем. Сергей спросил, где Кязим и что делается в ЦК - думают ли они навести в городе порядок? Кюбра поджала губы и не сразу ответила. Потом сказала сдержанно:
- Кязим звонил недавно. Перед ЦК митинг. Пытались прорваться в здание, но не вышло.
- Что же это, Кюбра-ханум? - У Сергея пошли по лбу тысячи морщин. - Так же нельзя. В городе полно войск - почему они сидят в казармах? Ведь это же… черт-те что…
Кюбра промолчала. Да и что тут скажешь? Пей чай с кизилом, Сережа. Кизил - он очень полезный…
Приехали Эльмира и Гюльназ-ханум.
- Ой, здрасьте… Юлечка… - Эльмира, седая, поблекшая, с мешочками под глазами, шагнула ко мне. Мы обнялись и несколько секунд стояли, плача и всхлипывая. Потом, вытерев слезы платочком, Эльмира выпрямилась, позвала по-азербайджански: - Мама! Чай будешь пить?
- Нет, - ответила из глубины квартиры Гюльназ-ханум.
- Прямо не знаю, что дела-ать, - сказала Эльмира. - Она просто себя убивает. Не ест, не пьет… Легла на цветы, на венки, говорит - не уйду с могилы… Мы с Азизом… с шофером… еле ее подняли-и…
- Так вы с Котиком летите в Москву? - спросила я после паузы. - А мама как же?
- Маму заберет к себе Кюбра. Да, в Москву-у… Лалочка договорилась в клинике. В Домодедове будет ждать санитарная машина-а, так что… надеюсь… Ты знаешь, - обратилась она к Кюбре, - на кладбище мы видели несколько разбитых памятников… на армянских могила-ах…
- Ну, - ответила Кюбра, наливая сестре чай, - на Володиной могиле памятник еще не скоро поставим. К тому времени… ну успокоится же Баку.
Странно, страшно это прозвучало: "Володина могила"…
- Там была девушка, - сказала Эльмира, отпив из стаканчика чаю. - Они с Вовонькой учились в младших класса-ах. Наташа. Я даже не знала, что они встречались. Она позвонила вчера - беспокоилась, как Вова до Москвы долетел… А когда узнала-а… Мы встретились на кладбище… Ужас, как она рыдала… Ты звонила Фариде? - спросила она.