3
Не могла закончить вчера. "Писатель" хлопнул в ладоши, или, как это называется, всплеснул руками. Он громко воскликнул:
- Анна! Какими судьбами?
Засуетился, поднимая упавший стул. Пододвигая его к этой Анне, предлагая ей его.
- Это моя молодая жена, - тараторил он, кивая на меня подбородком, отчего сделался похожим на черепаху. - Я ведь женился недавно. Ты проходи, садись. Ты ничуть не изменилась, правда. Вика! - обернулся он ко мне светлым, словно луна, лицом. - Это Анна, моя первая жена.
Женщина обошла стул, блеснув серебряным перстнем, как чешуйкой змея, села, закинула ногу на ногу, показав уголок резинки на своих чулочках Чинзони. Только потом, удобно устроившись, сказала:
- И вовсе не первая жена. А просто - жена.
- Пусть так, пусть так, - улыбчиво приговаривал "писатель". - А я, знаешь, ли недавно вспоминал о тебе, даже записи кое-какие делал.
Я смерила эту женщину красивым надменным взглядом и представила, как писатель, еще худой и гибкий, е… ее стоя в коридорчике общаги, намотав на себя, словно питона циркач, в тот самый момент, когда ручку этой двери крутит какой-то другой "писатель" и "поэт", автор поэмы "Х…" - не меньший литературный Отморозок и Ублюдок, чем этот. Такая вот была у него запись в этой тетради, которую он хранил в старой банке из-под краски и которая досталась по наследству мне. Ох уж мне все эти сраные литераторы, которые только и делают, что пьют и трахаются, да пишут всяких грязных "Лолит", всяких пошлых "Анджей", всякие матерные поэмы - то "Х…" то "П…" Впрочем, что я тут размноготочилась? Все вещи имеют свои имена…
Слова пожилой женщины не прошли мимо моих тонких, порой против света прозрачных, розовых ушек. Их зловещий смысл выяснился на удивление скоро.
- Я никак не могла дозвониться, - сказала она. - Даже в самый последний момент, у твоего порога, и то попыталась в последний раз. Подумала: уж не случилось ли чего, скорую помощь что ли вызвать? Вот и пришлось открыть моим старым ключом. Впрочем, не важно. Я должна уладить с тобой одну бумажную формальность. Ну, и похудел же ты! Снова готова в тебя влюбиться. И уже не скатываться с твоего живота, как с зимней горки.
Она говорила так, будто бы меня вообще здесь не было! Крутила головой, рассматривала обстановку комнаты. Сильно блестел ее затылок, оплетенный тугой французской косичкой. Волосы ее хорошо сохранились, ухоженные.
Заметила:
- Обои, наверное, аж два раза переклеивал?
- Три. Чуть ли не двадцать лет прошло.
- Да? А с нашей свадьбы и чуть ли не все двадцать пять. Скоро будем серебряную отмечать.
"Писатель" развел руками, картинно улыбнулся. Запел:
- Серебряные свадьбы, негаснущий костер… Серебряные свадьбы…
Наверное, что-то у них было связано с этой песенкой, наверное, они сами и сочинили ее в своем литературном институте, поэты и певцы. Потому что "писатель" поднял палец, уставился на свою бывшую, ожидая, что она продолжит. Та и всамделе подхватила, широко улыбнувшись, высоким фальшивым голоском:
- Душе-евный разговор…
Вдруг стала очень серьезной. Сказала:
- Дело в том, что я снова собираюсь замуж. А по бумагам выходит, что я с тобой не разведена. Ты между прочим двоеженец, - женщина чуть повернула голову и свела глаза в мою сторону, а я вдруг показала ей язык. - Вот-вот, язык! Ты, милочка, здесь вообще никто. Сейчас как дам этому делу законный ход, и новый брак господина Кокусева будет признан недействительным. Так что, не очень-то тут язык.
Я прикусила его нежный кончик, особо аппетитный для иных муччин. Меня словно снежной водой окатили. Да, в синей тетрадке об этом есть, но ведь всё давно быльем поросло.
- Но откуда ты… - замямлил "писатель". - Я же никому… Если только по пьяни кому…
- Вот-вот, - сказала Анна, - проболтался первому встречному. Я-то все эти годы думала, что это только я одна в одностороннем разводе. А как оказалось, и супруг также.
Она наклонилась над своей пухлой сумочкой, совсем уж доставая меня своей гладко заплетенной французской косичкой.
Из сумочки вытащила какую-то книжку, бросила, словно метая карту, на стол. Вот отчего пухлилась сумочка!
- Ничего не понимаю, - бормотал "писатель", вертя книжку в руке. - Ну, Тюльпанов. Знакомое имя. Читал, но… Неужели? - глаза его вдруг полезли на лоб.
- Вот именно, - зловеще прошептала Анна, - Тюльпанов - это и есть я.
Тут и я уставилась на Анну моими красивыми глазами с нескрываемым удивлением. Тюльпанов - женщина? Я знала, знала! Только теперь я поняла, что все время это знала. Так глубоко, так нежно проникнуть в душу человеческого мозга может только женщина. Я смотрела на Анну во все глаза, а она по-прежнему вертела своей маленькой головой, поблескивала косичкой, но теперь уже не казалась мне такой идиотски противной.
Она ловко выхватила из рук писателя книжку, раскрыла ее на гладкой коленке, зубами сорвала колпачок с гелевой ручки, которая откуда-то возникла в ее руке, коротко сверкнув сталью.
- Выходит, это с тобой я переписывался… - промямлил "писатель" с какой-то тихой грустью.
- Ты написал Тюльпанову первым. Он не мог не ответить.
- Он… И я как раз и разболтал ему, что так и остался неразведенным.
- Ему, ему…
- И про жену я ему писал, то есть - про тебя… Минуточку! Я сейчас, на минуточку.
Отправился, размахивая полами халата, словно парусами, в туалет, будто приспичило его, но я-то знала, что он жаждет немедленно посмотреть свои записи в тетрадке.
Я навострила ушки. Всамделе, знакомо звякнуло за стеной. Он откупорил свою тайную банку. Что он там искал, какие слова?
Тогда я лишь урывками просматривала эту тетрадку, ибо негоже молодой девушке подолгу сидеть на унитазе. Скорее, то самое место, где он отзывался с презрением о своей первой жене, то есть - о теперь Тюльпанове.
Вышел с мрачным лицом. Взял книжку, прочитал дарственную надпись, усмехнулся и покачал головой:
- Вот, значит, кто… - тряхнул в воздухе книжкой. - Если это и вправду полеты и плавания… Ну, хорошо. Мудрому довольно - это да, верно подмечено. А как же фото? Там же мужчина какой-то - тщедушный такой человечек с жалкими острыми плечами…
- Да я просто прислала тебе этого произвольного человечка, из интернета. Для пущей убедительности.
- Тот-то я смотрю, что на книжках вообще нет портрета. Вопреки современной моде.
"Писатель" аккуратно положил книжку на стол, раскрытой. Надпись была видна, но не настолько, чтобы разобрать стремительный почерк Тюльпанова. Кокусев спросил Анну:
- И как же тебя угораздило докатиться до жизни такой?
- Просто сидела без денег как-то. Без работы, без всего. Села и написала роман, утробный я человек. На пишущей машинке еще. Отнесла в АСТ. Взяли.
- Как же, помню! Там очередь была из таких, как ты.
- Что значит - как я? Я единственная и неповторимая. Вернее, Тюльпанов мой.
- Этих Тюльпановых, что тюльпанов в степи по весне. Впрочем, неудачно.
- Именно. Где и когда ты видел цветущую степь?
- Одного не могу понять. Как это ты отнесла в АСТ, если ты в Таллинне живешь? Или не живешь уже?
- Да лет пятнадцать я уже в Питере живу. В Эстонии стало невыносимо русским. Обменяла квартиру.
- Прямо уж такая русская ты.
- Для эстошек - да.
- Ну что ж, теперь хотя бы понятно, откуда у Тюльпанова знание моей жизни, чисел этих моих… Впрочем, не мог же я говорить тебе про электромясорубку?
- Почему же не мог? Говорил по пьяни.
- Так вот оно что. Сказал и забыл. А я то думал…
Пока они беседовали, я грациозно вспорхнула, словно некая диковинная птица, и прошлась по комнате, шелестя крылышками. Вот что я увидела на развороте книги, вот какая была надпись:
как трамплину лыжник
как доске ныряльщик
как ступень ступени
в космосе бездонном…С благодарностью, автор
Подпись, печать
И вправду, внизу стояла маленькая овальная печатка, на которой значилось: ТЮЛЬПАНОВ - по центру, а по ободу, сверху и снизу, скрываясь в замысловатой цветочной вязи - что-то латинскими буквами, наверное, по-эстонски.
Вот чем блестела, оказывается, она - перстнем с печатью. Перечитываю последнюю страницу и думаю: какой же я хороший писатель. Как тонко организую я текст, как точно структурирую его. Не хуже Тюльпанова я.
4
В тот вечер мы просто посидели втроем. Слово за слово - Анна осталась у нас ночевать, я постелила ей в кабинете. "Писатель" закрывал мне ладонью рот, да меня в ту ночь и не тянуло на любовные вопли.
Наутро я поехала на курсы, то есть - к Бесу. Он сказал, что ситуация сложная. "Писателю" теперь надо аннулировать первый брак, затем - заново восстановить второй.
Только вот вышло-то совсем наоборот. Анна поселилась в кабинете, поскольку ей надо было провести несколько дней в Москве по своим писательским делам - вот уж действительно писательским, без кавычек, а за гостиницу платить дорого.
Странная была у нас жизнь втроем. Мы всегда вместе обедали и ужинали, завтракали, а готовила я. Умение сделать из говна конфетку у меня в крови. Никто меня не учил. Я просто импровизирую, как и в интиме. Бедный мой Бес! Бело-серый мелкий бес убежал зачем-то в лес… Он ведь думал, что я, как все такие девчёнки, не целуюсь, минет делаю только в презервативе и прочее. Знал бы он, с какой жадностью я всасывалась в поганые рты клиентов, с каким трепетом засовывала язык в их скользкие анусы! И все равно мне, что поганы их рты, что всегда пахнут перегаром эти поганки. Главное - они мужчины. Любые мужчины. Какие угодно мужчины.
Правда, я никак не могу прописать это слово и дурашливо переиначиваю его. Будто и впрямь умерли мужчины, как говорил "писатель". В мире больше не нужны мужчины, и мужчины умерли, - так говорил он.
О чем я писала тут? О еде и интиме. В общем, импровизатор я. Делаю в постели то, что мгновенно приходит в голову. Бросаю в кастрюлю что попало и когда попало, а в итоге получается великолепный украинский борщ. Жрали и нахваливали. Жрали и просили добавки.
Я пучила свои большие, красивые глаза на женщину, которую считала великим писателем, и оторопь меня брала. Неужели все они, писатели - ВОТ ТАКИЕ?
Я больше молчала, говорили они. Меня как бы вообще не было за этим столом. Они, проговорив серию комплиментов моей стряпне и ласково потыкав в мою сторону вилками, принимались за еду и воспоминания.
Чаще всего они говорили о прошлом. О гребаном своем Литинституте. Читали друг другу стихи. Оказывается, мой несчастный муж знал наизусть огромное количество стихов, а я и не знала, он никогда не читал мне стихов. Кроме классики, они вспоминали стихи своих коллег по несчастью, то нормальные, то какую-то поэму "Хуй" и человека, ее сочинившего. Например, такой был у них разговор.
КОКУСЕВ. - Где сейчас этот Витька? Кто-нибудь что-нибудь слышал о нем? Ты - слышала?
ТЮЛЬПАНОВ. - Нет.
КОКУСЕВ. - И я тоже. А другие стихи у него были?
ТЮЛЬПАНОВ. - Не помню. Наверное, были.
КОКУСЕВ. - Были, конечно. Иначе как бы он прошел творческий конкурс? Не с поэмой же "Хуй"! Здесь какая-то загадка, с этой поэмой. Если Витька так классно писал еще в том возрасте, то он должен был как-то проявить себя в будущем…
ТЮЛЬПАНОВ. - А вообще, это было здорово. Помнишь? Девушке тоже не грех послушать, поразмыслить о героизме тех лет, - тетя Аня прижимала пальцы ко лбу, шевеля губами, затем, выбросив ладонь вперед, декламировала, например, такой отрывок:
В магазинах - вонь и срака,
Нихуя, окроме хуя.
Как сиповку, дрючу раком,
Мысль одну свою лихую.
Мысль проста: такой эксцесс -
Славка жил КПСС.
Славка парнем был неглупым,
хуй с малиновой залупой
он как флаг с собой носил,
не щадя ни слов ни сил.
- Смело по тем временам, - прокомментировал писатель.
- Да его за эту поэму просто убить могли! - воскликнула Анна. - Может, и убили? Поэтому мы ничего и не знаем о нем.
- Нет, тут другое… - задумчиво проговорил писатель. - Возможно, поэму сочинил вовсе не Витька…
- А кто такая сиповка? - могла спросить я, на что "писатель" и его бывшая жена многозначительно переглядывались: дескать, что за необразованная, глупая девченка?
И так далее. Они часто говорили о поэме "Хуй" и о Витьке. Наверное, нездоровая матерная эротика этой мерзкой поэмы и сблизила их, наконец. Как-то раз, вернувшись с "курсов", я обнаружила их ебущимися на кухонном полу.
Когда они оделись, мы все трое сидели за чаепитием в Мытищах, словно родители и нашкодившая дочурка. "Писатель" и Анна сложили руки в замок.
- Даже не знаю, - с чего начать, - начал "писатель".
- Начни сначала, - ободрила Анна. - Начни с нуля.
- Эх! - обернулся он к ней луноликим лицом. - Начать бы нам с тобой с начала…
- Родительский дом - начало начал! - поддакнула Анна.
Эти странное предисловие оба не говорили, а как-то напевали задушевным речитативом. Было вполне ясно, что они уже всё обговорили давно.
- Дело в том, - начал "писатель", - что последние годы своей жизни я жил каком-то заблуждении. Двадцать лет назад мы с Анной расстались, я думал, что навсегда. У меня были многие… Много связей.
- Одну из них ты даже отравил грибами, - подумала я, чувствуя необычайное облегчение.
- Пойми меня, девушка! - вступила Анна. - Я никогда не переставала любить этого человека. Только сегодня я это и поняла окончательно.
- Тут, на этом кухонном полу, - мысленно уточнила я.
- В общем, все складывается, как нельзя лучше, - резюмировал "писатель", как бы потирая руками, словно большая муха. - Мой знакомый адвокат в два счета аннулирует этот второй, недействительный брак. Ты пока сможешь пожить на даче, пока тепло. Потом я подыщу тебе квартирку.
- Еще чего! - взвилась Анна.
- СНЯТЬ квартирку, а не купить, - уточнил "писатель".
- У меня есть, где жить, - сухо отрезала я. - И мне не нужна ваша дача.
- Как знаешь, как знаешь, - прорезюмировал мой бывший недолгий муж.
Ну, насчет дачи, как и для чего она мне была нужна, я конечно, слукавила. Да и все человечество стояло на крыльце этого ветхого строенья, стояло, разинув свои маленькие детские ротики, ожидая от меня Поступка, может быть, единственного Поступка, для чего я, собственно, и родилась на свет.
5
Бес принял меня холодно. Нет, это не те слова. Он просто избил меня до полусмерти, я три дня не вставала с постели. Впрочем, это так, оборот речи. Вставала, конечно, ходила по квартире, только вот на улицу выползти не могла - из-за синяков. Эти хождения и навели меня на вывод, что у Беса появилась Другая Женщина.
Длинные тонкие волосы на полу в ванной, они же - на маленьких серых тапках моего любимого. Да везде! Гостья изрядно линяла. Один ее волосок прижился в моем саду на сухом листе лилии, что в моей комнате подохла, поскольку Бес ее не поливал. Я выбросила лилию в мусоропровод вместе с горшком. Пока я шла по коридору, волос этой женщины извивался, поблескивая в лучах лампы, и будто указывал мне путь… Хорошо я пишу. Тюльпанова я.
Лежа большей частью в постели, поскольку весь мой скелетик до сих пор ноет, я прочитала дневник "писателя" до конца и от нечего делать мне захотелось самой писать. Вот и продолжила, рассказав о своих мытарствах.
Мысли из дневника
Мысль № 1
Что интересно: мои записи чем-то похожи на его. Сначала я написала о том, что было, теперь - пишу о том, что происходит прямо сейчас. Вот и хорошо. Пусть тогда и "Мысли из дневника" будут - как у него.
Только вот какие у меня мысли? Полежала, подумала… Нет, просто ничего не идет в голову.
Мысль № 2
Ну вот, еще мысль. Можно ли любить человека и в то же время его бояться? Бояться до дрожи в коленях. Думать, что в любой момент он может ударить, схватить за волосы, накрутить волосы на руку. Запрокинуть твою бессильную голову и плюнуть тебе в лицо…
Да. Почему-то у него такая привычка. Долго собирает слюну, скворчит. Я закрываю глаза, жду. Чувствую, как он рассматривает мое лицо. И плюет.
Думает, что унижает меня, делает мне плохо. И не знает, как мне приятно, когда течет по моим тугим щекам и лебединой шее его горячая слюна.
Мой дорогой, любимый мой, единственный мой Бес! Как я люблю тебя! Как получилось, что мое место теперь заняла ОНА?
[На полях: "Можно ли предположить, что лживая сучка писала это для меня? С какой стати? При каких обстоятельствах я мог бы это прочесть?"]
Мысль № 3
Дочитала дневник "писателя" до конца. Оказывается, он вовсе не вылил грибной суп, как сказал мне, а скормил его своей любовнице, жирной бляди своей. Туда ей и дорога, бляди. А вот насчет следователя соврал. Сказал, когда вернулся, что вызов был по поводу хулиганских действий его коллеги-писателя, который сунул кого-то головой в унитаз в ЦДЛ.
Мысль № 4
Кое-что он переврал. Например, в одном месте пишет, что поставил меня раком, засунул пальцы во все три мои дырочки и массировал, пока я не потеряла сознание, а я сосала его пальцы - всеми тремя ротиками. Неправда ваша. Ничего такого не было. Возможно - это просто одна из его фантазий.
[На полях: "И где же это? Такое и вправду было, только не с ним. Что-то колбасит эту реальность."]
Мысль № 5
Вот что вижу в его так называемых произведениях. Очень мало мыслей, очень тяжелый, плохой язык. А ведь приходилось заучивать наизусть целые куски произведений "писателя". Даже та лупоглазая дура, которой они могли бы понравиться, возненавидела бы их в итоге.
Я - честная христианка, которая мучительно борется с плотью, которая у меня на уровне нимфомании и бешенства матки.
Мысль № 6
Все это невразумительно и бредово насчет человека-тела. Получается, что я не человек. И, значит моей рукой сейчас вожу не я, а Он, какой-то далекий, непонятный человек.
Пусть так. В таком случае, все нелепости и нестыковки, которые наверное в моих записях есть, можно свалить на него. Смайлик.
Мысль № 7
Может быть, он просто привел какую-то девку, с которой познакомился на улице, как когда-то со мной? Или старая подружка его? У него ж много было женщин. Правда, он говорил, что с тех пор, как появилась я, он не встречался ни с одной. Ну, а теперь, когда я была в периоде замужества, почему бы и нет? Ладно, прощаю.
Мысль № 8