Человек тело - Сергей Саканский 21 стр.


Драли ее, видать, слишком много за жизнь, и трудно представить, что не нашлось приличного говнюка, особенно, среди молодежи (а после сорока, она, разумеется, переключилась на мальчишек), так вот, среди этой сраной молодежи не могли не найтись говнюки, ибо в наши анальные времена их учат демократической широте с младенчества.

Так и представляю себе, как где-нибудь в детском саду они обсуждают эти дела, сидя на горшках. Помню, как это было у нас:

- У дяди есть петушок, а у тети есть кулочка - такая маленькая попка есть спеледи. Дядя засовывает свой петушок в эту попку. И им обоим становится плиятно.

В современном мире это происходит иначе:

- У дяди есть петушок, а у тети - тли дылочки. Дядя засовывает свой петушок то в одну дылочку, то в длугую, то в тлетью. И им обоим становится плиятно.

Может быть даже и так:

- У дяди есть петушок и две дылочки, а у тети нет петушка, зато дылочек аж целых тли. И вот, как собилутся дяди и тети все вместе, как начнут все дяди петушками в дылочки тыкать - и тетям, и длугим дядям… И всем-всем-всем становится плиятно.

Боюсь, просто больна была моя девушка, кто-то со слишком жирным фаллосом заделал ей анальную трещину. Потому и не давала в зад. Как всегда. Кто-то другой насладился и выбросил на помойку. А мне достались одни обглоданные кости.

Мы, оглядываясь, видим лишь объедки,
ненароком брошенные наземь…

Позже, когда она уже переселилась к Кокусеву, продолжая блядовать по-домашнему уже там, произошла история с лилией, которая так задела глупенькую девчонку мою. Если бы девочка моя знала всю ее подоплеку!

Анка, видать, принесла мне листочек со стихом специально, чтобы похвастать, как писатель любит ее, бережено держала где-нибудь в нагрудном кармане или за лифчиком, чтобы вышвырнуть козырем на стол. Так и не заметила, бедная, как вывалился листочек, белой птичкой слетел за горшок. Когда я ее, упругую, словно и впрямь какую-то змею, скрутил над подоконником, над цветком, и засадил ей, наконец, в ее гордую задницу. Помню, она в тот день все искала что-то на полу. Этот стишок и искала, как ясно теперь.

Горная орлица. Проперделась, старая курица, как только вытащил победоносным рывком из ее клоаки. И правда оказалась трещина: кровь потекла по варикозным ляжкам извилистой, словно равнинная речка, струей. Четверть века сопротивлялась крепость. Пала. Листья моей лилии своими волосьями полила, словно дождем. Высушила лилию, и девочке пришлось вышвырнуть ее.

Но это уже было гораздо позже, ближе к концу моей истории. Сначала произошла катастрофа, полное крушение ее предполагаемой фабулы.

7

С появлением Анюты наши с Вичкой дорожки разошлись, разветвились. Я уже не мог контролировать ее столь тщательно, поэтому моя маленькая девочка чуть было не подвела меня под петлю.

Как-то рано утром зазвонил городской телефон. По этому телефону звонили редко: порой коммунальщики или просто ошибались. Знакомые звонили по мобильному, а для своих "менеджерских" дел я использовал особый аппарат. Я послушал: деловой женский голос объявил, что со мной будет говорить Пилипенко, следователь по особо важным делам. Тут же слово взял он сам, с мягким украинским акцентом. Пригласил для беседы. Я колебался, спросил: а на какую тему?

- Узнаете в управлении, - сказал он твердо, хоть и с тем же мягким акцентом.

- А если я не явлюсь? Ведь я не знаю за собой никакой вины, никакого повода, чтобы…

- Придут люди, предъявят официальную повестку, - перебил меня следователь.

Я ожидал от него какого угодно вопроса, кроме того единственного, который он на самом деле задал. Он мог вызвать меня по поводу Вички, вернее, моей деятельности, связанной с девушкой. Я был ее менеджером в течение двух лет, веревочка вилась достаточно долго, чтобы изрядно насорить.

Чем это мне грозило? Достаточно большим. Совращение малолетних, содержание притонов, сутенерство… Многие, конечно, делают это. Часто сами менты или, как сейчас они именуются, полицейские, и крышуют девчонок. Сидя перед следователем, я соображал, как правильно повести разговор, чтобы он пришел к единственно верному решению: я должен был дать на лапу, но вот вопрос - кому? Этому следователю Пилипенке? Возможно. Конечно, он поделится с кем-то, но это не мои проблемы. Вернее, не совсем мои, но все же немного мои, так как от числа участников сделки будет зависеть сама сумма. Так я размышлял, пока следователь со скучным лицом перекладывал на столе бумаги, затем звонил кому-то… Вдруг и огорошил меня вопросом, которого я никак уж не ожидал:

- Вы можете точно сказать, где были утром двадцать шестого августа?

Наверное, по моему лицу пробежала тень, потому что следователь вдруг внимательно посмотрел мне в глаза, чуть наклонив очки. Я хорошо, очень хорошо знал, где был двадцать шестого августа: я травил цианистым калием бомжа. Подобное не каждый день бывает в жизни, вот и запомнил я дату.

- Вряд ли я могу вспомнить, - покачал головой я. - Все-таки два месяца прошло. В конце августа я определенно был в Москве, это самое точное, что я могу сказать.

Теперь следователь мягко постукивал очками по столу и в упор смотрел на меня. Это продолжалось несколько долгих мгновений.

- А почему вы не интересуетесь, зачем я задал этот вопрос? - наконец проговорил он.

- Откуда мне знать? Наверное, вычисляете какое-нибудь алиби. Но я скажу вам честно: я ничего противозаконного не сделал.

- Может быть, нет, а может быть - да.

- Объясните, пожалуйста, - сказал я, - в чем меня обвиняют?

Мысль моя лихорадочно бегала по кругу, как жук в баночке. Какую я мог допустить оплошность с Мишей? Что следователю известно? Как ему удалось связать смерть на улице какого-то бомжа с моей персоной?

В то же время я чувствовал облегчение. Повесить на меня бомжа ему не удастся. Обо мне и Вичке он не знает. Тут только я запоздало сообразил, что дело с Вичкой могло быть очень серьезным. По народной молве я хорошо знал, что делают на зоне с такими, как я. И это - то, что там со мной сделают - вполне могло кончится петлей с сраном сортире, петлей, которую я бы сам затянул на своей шее.

На столе у следователя Пилипенки стоял компьютер, экран был мне не виден. Следователь пощелкивал мышью. Я подумал: в былые времена начальники, чтобы показать свою занятость, что-то писали во время беседы, на самом деле - просто рисовали каракули на листе… А сейчас, наверное, играют в простой милицейский тетрис… Вдруг Пилипенко развернул свой лаптоп в мою сторону, и я увидел на дисплее фотографию водочной бутылки.

- Эту бутылку нашли рядом с мертвым человеком, - сказал он. - Человек этот, Клепиков Михаил Иванович, бывший учитель словесности, в последние годы - безработный пьяница, умер от отравления цианидом неподалеку от дома, где вы снимаете квартиру.

- Учитель словесности? - удивился я, едва не выдав себя интонацией.

- Да-да, коллега ваш.

- Ну, положим, я не учитель.

- Но вы же пишете стихи?

- Допустим, писал когда-то, а что? Вы предлагаете публикацию в полицейской стенгазете?

- Я знаю о вас больше, чем вы думаете. Про вашу диссидентскую деятельность при советской власти… Но это не столь интересно.

Меня просто бросило в жар при этих словах, несмотря на то, что мои крамольные стихи былых времен сейчас не имели уже никакого криминала. Просто инерция, просто привычка…

- Важно другое, - сказал Пилипенко, - а именно: эта бутылка. Мы сняли с нее отпечатки пальцев.

- Уж не хотите ли вы сказать, что нашли на ней мои отпечатки? Этого не может быть.

- Разумеется, не может.

Следователь щелкнул мышью и показал изображение какой-то другой бутылки.

- Вот, посмотрите, - сказал он. - Это обыкновенная бутылка, купленная в небольшом магазине. Между прочим, в том же самом… Это важно очень. На бутылке полно всяких отпечатков: и продавца, и покупателя, и еще других, полагаю - работников завода, тех, кто укладывает бутылки в коробки. То же - и на пластиковом стаканчике. И так - на любом товаре. Вы понимаете, что это значит?

- Что? - не понял я, вернее, якобы не понял.

- Это значит, - продолжал следователь, пристально глядя на меня, - что кто-то специально обтер бутылку, стер свои отпечатки, затем намеренно поставил на стекло пальцы мертвеца. Об этом говорит и сам характер его отпечатков: они были бы в других местах, с другим нажимом, если бы убитый сам брал бутылку в руки.

- Все это очень интересно, но при чем тут я?

- Самое смешное вот в чем, - невозмутимо продолжал Пилипенко. - Если бы убийца не стер отпечатки, то мы бы ничего и не заметили. Просто приняли бы его пальцы за какие-то посторонние - работников завода, например…

- О чем мы говорим? - спросил я. - Мне это вовсе не интересно.

- Немного терпения. Через несколько минут вам станет очень, очень интересно.

- Я надеюсь… - угрюмо пререкнулось мне.

Следователь легонько шлепнул ладонью по столу, словно учитель, призывающий к порядку аудиторию.

- Я просмотрел сводки по различным отравлениям, произошедшим в городе в последнее время, и нашел один любопытный случай. Пятнадцатого сентября на улице Милашенкова случилась вполне рядовая трагедия: женщина умерла, отравившись грибами. Однако при вскрытии обнаружилась странная вещь. То был не просто яд какого-то одного ядовитого гриба, а сразу трех: бледной поганки, мухомора вонючего и паутинника косолапого…

- Косолапого? - перебил я, действительно удивившись, поскольку в интернете я нашел паутинника избалованного, и использовал именно его для кормежки писателя, поскольку слишком уж избалованным судьбой был этот человек: и талантом его наделил Господь, и женщин красивых подложил.

- Это научное название, - сказал следователь, неверно истолковав мое удивление. - Дело не в этом. Женщина была отравлена намеренно. И знаете, кто был у нас первым подозреваемым?

У меня пересохло в горле.

- Какое мне до этого дело? - сказал я по инерции.

- Потому что это был ваш старый знакомый, сокурсник, писатель Кокусев.

- Неужели?

- Что-то я не слышу в ваших словах искреннего удивления…

- Потому что я вовсе не удивлен.

- Верно. Я полагаю, что произошло следующее. Та женщина, на Милашенкова, умерла по ошибке. От грибного отравления должен был умереть человек, за которого вы намеренно выдали замуж свою подружку, чтобы завладеть его квартирой. Именно она и подсыпала порошок из смеси трех ядовитых грибов в суп, который этот человек употреблять не стал, а отнес своей бывшей женщине. По вполне понятной русской традиции не выбрасывать еду.

- Вы бредите! - вскричал я. - Вы Коломбо какой-то…

- Дайте мне закончить, а потом уж возражайте. В первый раз убить господина Кокусева вам не удалось. Тогда вы замыслили вторую попытку. Раздобыли где-то цианид и, чтобы проверить его, подсыпали первому попавшемуся человеку. У вас нет ни души, ни сердца, заметил бы я. Но это не имеет отношения к делу. Главное, что и вторая попытка убийства у вас по какой-то причине сорвалась.

Все он вычислил правильно, только вот мотив для убийства определил неверно: жалкий такой, ничтожный мотив - квартирка. Нет, мое дело гораздо серьезнее…

- Вы закончили? - вежливо осведомился я, так как сказав свое, следователь умолк.

Он развел руками, выпятив нижнюю губу, снял запотевшие очки и принялся их протирать миниатюрной салфеткой.

- Тогда я скажу, - сказал я. - Конечно, я не могу доказать несостоятельность вашей версии. Тому, что вы мне сейчас рассказали, ничто не противоречит. Словно бытию или небытию Божию. Но как вы сможете доказать обратное? А именно: то, что я все это на самом деле проделал?

- Конкретно сегодня ничего не смогу доказать. Девушку вашу, Кускову Викторию, по фиктивному браку - Кокусеву, мы, допустим, вызовем и прижмем. То, что мы получим от нее полное письменное признание, очевидно. Также, вероятно и то, что с помощью вашей сообщницы мы получим какие-то именно доказательства. Неопровержимые улики, ныне еще не известные, кто знает?

Следователь вскинул голову и вопрошающе-весело посмотрел мне в глаза.

- Только об одном хочу предупредить вас, - тихо сказал он. - Если с писателем что-то случится… А ведь с ним должно что-то случиться, правда? Так вот: если это случится… Или с самой девушкой, коию ты подостлал к нему… - он так и произнес "подостлал", а не "подослал", - то тогда уж я добуду доказательства, поскольку я знаю, где их искать.

- Почему вы обращаетесь ко мне на ты? - тихо проговорил я, просто для того, чтобы протянуть время и подумать, хотя мне было совершенно все равно, как ко мне обращается этот ничтожный человек.

- А я всегда на ты с убийцами, - радостно парировал следователь Пилипенко, точно так же, как и в дневнике "писателя", о чем я прочитал позже.

- Засим закончим, - подытожил он нашу беседу.

В одном следователь совершенно ошибался: он утверждал, что я подослал к Кокусеву Вику. Но вот это как раз совершенно не так. Конечно, я бы мог это сделать, если бы такая мысль вообще пришла мне в голову.

О, мой бесценный помоечный! Загадочный мой. Благосклонный. Ты небось думаешь, что я все эти годы так и жил: любовью и местью? Ошибаешься: любовь я задвинул на задний план, в самый дальний мусорный чулан, а о мести даже и не думал - до тех пор, пока мне в лапы не попал его лаптоп. Да, мой проницательный! Роза упала на лапу Азор. Роковая встреча произошла сама по себе. На общественном балконе, в свете Венеры. В этом и есть мистическая основа моего романа.

8

Откат, полный, немедленный откат, - думал я, выйдя из этого кабинета, этого здания. - ПЛАН ОТМЕНЯЕТСЯ, - послал я своей замужней любовнице СМС. Она не ответила, и это, увы, не насторожило меня. Я просто подумал, что она приняла мои слова к сведению и, как всегда, беспрекословно подчинилась. Вскоре ввалилась ко мне Анна, и я вообще позабыл о том, что был какой-то там план…

Я сразу стал очень, очень занятым, отменил встречи с моей девчонкой, наш телефонный контакт стал пунктирным и вялым. Мне и в голову не пришло, что как раз в эти дни она замыслила "последнюю пьянку писателя". Я понятия не имел, что попрыгунья имеет во всем этом плане свой собственный резон. В какой-то момент я получил короткое сообщение: СКОРО ПИЗДЕЦ.

Я позвонил:

- Я же тебе написал, что план отменяется.

- С какого хрена? Я как раз собралась сделать это уже завтра.

- Ты не сделаешь этого.

- Почему?

- Потому что нельзя.

- Да все уже готово, договорено.

- С кем договорено, о чем ты?

- С "писателем".

- Что ты гонишь? Какой может быть ОБ ЭТОМ договор?

- О пьянке. Мы напьемся вместе. У меня такое желание: испытать то же, что и он. Но годы не те, не вынесет уже душа поэта такой мощной дозы алкоголя.

- Это невозможно сейчас. Отмени. Я перезвоню.

Я не мог говорить открытым текстом, потому что в доме была Анна. Выйдя на улицу, я снова вызвал номер Вички, но она не ответила. Не ответила - МНЕ!

Я написал ей подробную СМСку, где объяснил суть, рассказал про следователя. Она не ответила. Как выяснилось позже, девчонка удаляла не глядя мои сообщения, как по телефону, так и интернетом, хотя я весь вечер долбил ее. Удаляла, конечно, из слабости: боялась, что мне удастся ее переубедить.

Я был в панике. Если писатель умрет, то мне конец. К тому же, что самое главное, теперь мне уже и вовсе была не нужна его жалкая гибель. Анна стала моей. Пусть она и досталась мне подержанной и старой. Пусть я больше не любил ее, а презирал, испытывая к ней даже некую брезгливость. Но я все же добился ее, и моя жизнь получила смысл, казалась мне теперь вообще каким-то совершенным, завершенным процессом.

Я лихорадочно искал выход - весь вечер, даже когда долбил своим неумолимым маятником ее бездонный колодец, и лишь только в момент, когда из меня выпрыгнула стая юрких мышей, я понял, что должен все рассказать этой женщине.

Впрочем, не все и не сяк. Я решил немного передернуть реальность, как все ее так или иначе передергивают друг другу в этом романе на троих.

- Я хочу признаться тебе кое в чем, - начал я.

Анюта приподнялась на локте, прядь крашеных волос пала ей на лоб, легион моих мышей успешно карабкался внутри нее, переходя Суворовым через Альпы.

- У тебя что - женщина есть? - спросила она. - Или даже несколько…

- Да нет, только одна.

- Не пойму, когда ты умудрялся с нею встречаться, ведь все эти недели ты всегда был у меня на глазах. Как умудрялся раскрывать скобки-то?

- Нет, при тебе я с нею ни разу не встречался. Не раскрывал.

- Значит, и нет у тебя никакой женщины. Ты же не сможешь быть с нею, если вернул любовь юности. Да и не захочешь смотреть ни на какую другую после меня. И значит, вся эта женщина - в прошлом.

Мыши уже совершали взятие снежной крепости, на переднем плане был самый хитрый боец, с огромным снарядом в рукавицах. Впрочем вскоре Суриков стал Верещагиным: закрытые двери мечети встретили его, распаляя развратной резьбой.

- У меня тоже есть от тебя маленькая тайна, - продолжала она, и я с горечью цокнул языком: какое мне дело до твоих тайн, когда меня вот-вот могут убить?

- Дело в том, - продолжала Анна… - что я приехала не просто так, и не по писательским делам Тюльпанова, а по очень важному жизненному делу… Хорошо, сейчас расскажу с самого начала, хотя, может быть, будет тебе и больно.

Она ласково, матерински провела ладонью по моей щеке, будто успокаивая грядущую боль. Продолжала - с самого начала:

- Недавно умерла одна моя старая подруга. Я ведь со всем нашим кругом потеряла связь, как уехала из Москвы. А с ней поддерживала.

Анна глубоко вздохнула, бережно взяла длинную прядь и накрутила на ухо.

- Впрочем, она, хоть и не принадлежала к нашему кругу, но была очень близко. Между прочим, ты не общаешься с моим первым мужем?

Я покачал головой, чувствуя значительное напряжение в мышцах лица.

- Я тоже не общаюсь. Точнее сказать, не с "первым", а с "бывшим", поскольку я ведь больше не была замужем. Так вот, эта женщина была соседкой по квартире, где мы с этим человеком недолго жили вместе. Не знаю, зачем мне это было нужно, но я перезванивалась с нею все эти годы. И вот, звоню ей в очередной раз, а трубку берет ее племянница, которая унаследовала квартиру. Леночка отравилась губами и умерла… То есть, грибами. Представляешь?

Да уж, я представлял. Слушать мою юношескую любовь мне вдруг стало крайне интересно:

- Перед смертью она позвонила. Мы болтали довольно долго. Может быть, она чувствовала… Это было как раз в тот день: она между прочим заметила, что греет на плите какие-то грибы. Наверное, на базаре купила… Но я не слушала ее, потому что она сказала главное. Сказала, что мой бывший муж при смерти, весь худой, болезненный, что он умирает от рака. Не уследила за ним его молодая жена…

Один маленький, но юркий мыш преодолел последнюю преграду и вошел. "Не ждали?" - спросил он. - "Опять двойка!" - ответили ему. Он тяжело опустился на стул, бросил на стол свой кожаный портфель: "Вернулся". А ведь думал, что будет нечто другое, например: "Прием в комсомол", со Сталиным или без.

Назад Дальше