(Лишь за Лимбургом начинает капать на вчерашние газеты: Барцель-говорит-считает-сказал бы… Это имя годится для всего, что способно впитывать влагу и под давлением не может удержать воду: вот он выражает серьезные сомнения, вот он снимает очки и смазывает маслом тире, а вот он снова в очках - и все с него стекает.)
Едем среди строек, при сильном встречном движении транспорта.
Если посмотреть сверху, наш микроавтобус посредине Вестервальда вовсе не исключение: много мыльных пузырей в пути.
Драуцбург утверждает, что у нас есть цель.
- Небольшое опоздание, - говорит он, - надо наверстать.
Не могу больше ехать. И говорю: "Капает".
Устал я. "Ну, прикорни".
Шестьдесят пять километров я сплю и во сне возвращаюсь в долину Вислы, где брожу, не разбирая дороги, по пшеничным полям и осушительным канавам, вдоль которых стоят и гримасничают ивы; так опровергается утверждение, будто тела не могут находиться в том или ином месте и одновременно миновать местность, упоминаемую в солдатской песне и богатую осадками. (Наше радио вещает о циклоне над Северной Атлантикой.)
Стоило нам прибыть, дождя как не бывало: зал битком набит, и это в такую погоду! Когда мокрая одежда увлажняет воздух в закрытом помещении, легче говорить о сухой материи: прогресс и т. п. Никакой жажды. Меньше скепсиса…
- А когда я получу свою лошадку? Ведь ты обещал. И должен держать слово. А то только то да се да эсдэпэгэ. Пару бы лошадок. Есть они там, где ты сейчас побывал?
В Деменхорсте: молодые, словами уничтожающие друг друга коммунисты. (Я оберегаю священный предмет - микрофон.)
В Вильгельмсхафене живет моя кузина. ("Когда мы у тети Марты собирали крыжовник… Когда мы на празднике стрелков были на лугу…")
В Эмдене зал вмещает больше девятисот человек. Как на следующий день сообщала "Остфризише рундшау", собрание удалось. Глубокий беспрограммный сон в отеле Геренса. Утренняя прогулка (после покупки табака) по кирпично-красному, лиричному, продутому ветром Эмдену: зеркально-чистый, свежепроветренный, настраивает на веселый лад, манит остаться. (Но Драуцбург не хочет здесь обручаться.) Рано выезжаем и хотим после обеда петь свои песни уже в Хохенлимбурге, а вечером в Изерлоне (Зауэрланд). - На тучной зелени - луга на дотации - справа и слева лошади, наконец-то лошади!
Как она, припав жадным ухом к приемнику, настроенному на малую громкость - только для себя! - слушает своего Хайнтье, который, как и она, хочет иметь лошадь.
Как она снова бегает вокруг, размахивая руками.
Как испуганно пугает нас.
Она не хочет быть девчонкой среди трех братьев.
(Избыточный мужской напор сдавливает ее голос; я называю ее Гармошкой. Позднее она, женственная натура, обязательно станет по-настоящему женственной.)
У нее лицо как погода в апреле. Смеется и тут же хмурится - переменная облачность.
На лестнице в доме, каждому стулу или столу, всему и всем, кто имеет четыре ноги или умеет считать до четырех, она громко кричит: "Хочу лошадь! Настоящую лошадь. А то всегда и всюду только братья. Живую лошадь. В моей комнате. Только одну. Пускай маленькую. Небольшую, чтобы спала рядом".
Мы не можем заменить ей лошадь.
Она не хочет ничего есть, все ей "фу!".
Всегда в брюках. Верхом на стульях. Завидует Бруно, что у него что-то есть (и показывает), чего у нее нет.
(Ох природа! О двуполые нетребовательные виноградные улитки…)
Я подарил ей зеркало. Но она не хочет себя видеть.
После трех дней предвыборной борьбы в Восточной Фризии я бы с удовольствием показал своей дочери передвижные загоны для лошадей. И в гостинице (между призовыми кубками) фотографии ольденбургских скаковых союзов. Я мало что смыслю в верховых, скаковых и тяжеловозах. Анна хочет купить Лауре волнистого попугая. Как ни учил меня Эрдман Линде, я так и не умею отличать галоп от рыси.
Вот еще что надо дописать: в середине мая полетел (после утреннего собрания в Дуйсбурге) из Дюссельдорфа в Белград, чтобы там открыть книжную выставку. Через три дня полетел в Гамбург, чтобы присутствовать, в окружении либералов (с видом на Эльбу), при создании инициативной группы избирателей. На следующий день поехал (железной дорогой) в Мюнстер, чтобы, вопреки сопротивлению одного уже пожилого члена Союза молодых социалистов, помочь созданию (на окраине, на благоустроенной мельнице) "Социал-демократической инициативной группы избирателей Мюнстера". (Говорить и говорить и на долгие часы затыкать рот Скептику, который изводит себя.) На следующий день поехал в Бремен, чтобы сделать для пятисот собравшихся там народных библиотекарей доклад о состоянии воинских библиотек ("Что читают солдаты?"). На следующий день полетел со всеми трофеями в Берлин и рассказал вам, дети, о положении в Белграде…
По дороге мы делаем привалы. (Драуцбург тоже интересуется, как все было там, на юге.) Между конечными пунктами мы, чужие, сидим на чужом лугу. Кругом жужжит, как жужжат луга в начале лета. Фотограф, поехавший с нами от журнала "Квик", фотографирует нас, как мы, чужие, сидим на жужжащем лугу.
- А югославский коммунизм?
Мы читаем в газете: "На этот срок полномочий "Закон о содействии градостроительству" вряд ли…" Драуцбург говорит: "Сегодня я мог бы обручиться".
Я напоминаю ему о трудностях трехполья. Хотя луг пуст, он набрасывает план большой семьи. Славно, как все помогают друг другу, даже в воскресенье ладят. Приятно на пустом лугу строить многоэтажные воздушные замки.
- Мне очень жаль, - говорит Драуцбург, - но нам пора.
Мы все берем с собой: фотографа из "Квика" вместе с фотографиями, мои замечания о югославском коммунизме, наши недочитанные газеты - что сейчас актуально, Драуцбургову большую семью, нашу чуждость; берем мы и только что сделанное открытие: луга в начале лета жужжат. (Скептик - я уверен - нашел бы и парочку шаровидных улиток.)
10
Когда Скептику дважды прокололи кочан салата и скалками избили мастера чемоданных дел Земмельмана, на земле Вольного города Данцига еще проживало 7479 евреев. Вскоре двадцати четырем врачам-евреям была запрещена врачебная деятельность; многие выехали, в том числе д-р Цитрон, практикующий врач, который каждое лето унимал сенную лихорадку у Скептика. (Больных неарийцев имели право пользовать только врачи Вальтер Розенталь и Курт Якубовский.)
Она хроническая - ничего с нею не поделаешь. Герман Отт утверждает, что сенная лихорадка в равной мере и угнетает его и успокаивает. Как только наступает лето, Скептик называет себя больным.
С августа следующего года нападения на синагогу Маттенбуден и разбитые стекла в доме прусской ложи у Оливертор стали повседневностью. Когда еврей Гершель Грюншпан убил в Париже германского дипломата фон Рата, в Германской империи были подожжены синагоги, разграблены магазины евреев, убиты или доведены до самоубийства многие евреи, арестованы и заключены в концлагеря тысячи и тысячи евреев. (Герман Отт занес в свой дневник только афоризм в духе Лихтенберга: "Имперская "Хрустальная ночь" - это вместительная метафора".) В классном журнале его учеников (ставших тем временем старшеклассниками) записано: "Когда мы читали "Воспоминания детства" Зельмы Лагерлеф, мы послали писательнице письмо и альбом с фотоснимками Данцига. Господин Отт и фрейлейн Меттнер готовили с нами вечер, посвященный ее творчеству".
Так называемая "Хрустальная ночь" 9 ноября 1938 года имела свой аналог и в Данциге: были подожжены синагоги в Лангфуре и Цоппоте. Невредимой осталась только Большая синагога у ипподрома, потому что, когда отряд СА хотел взломать главный вход, на защиту синагоги встали несколько членов Союза фронтовиков-евреев, в их числе ветеран мировой войны Исаак Лабан, и с помощью адвоката Бернхарда Розенбаума вытребовали полицейскую охрану. (На следующий день Розенбаум с женой поехали на лечение в Южную Францию. В Ницце его состояние ухудшилось; на возвращение рассчитывать нельзя было. Он послал письменный отказ от должности второго председателя общины. Но дочь его осталась; Герман Отт тоже продолжал преподавать, хотя розенбаумскую школу посещало все меньше и меньше школьников. В конце ноября в Вольном городе Данциге проживало менее 4000 евреев.)
Во многих письмах Скептик сделал тогда наброски научной работы, название которой пришло ему в голову, должно быть, в дни обострения сенной лихорадки: "Об улитке как посреднице между Меланхолией и Утопией". - Письма Скептика, где он как будто ссылался на Вальтера Беньямина, и ответы его корреспондента - как ни настойчиво я искал - обнаружить не удалось. (Бернхард Розенбаум умер в Ницце в 1940 году.)
Он, вероятно, рассматривал их как сестер: Меланхолия и Утопия называют друг друга Первопричиной; одна избегает и отрицает другую; обе упрекают друг друга в увиливании. И общение между ними осуществляет улитка: пунктуально, безучастно и цинично, как и положено посреднице.
17 декабря тридцать восьмого года, когда Скептик (в предрождественскую пору) начал догадываться о наличии в субстанции двуполых улиток лечебного средства против меланхолии (и, вероятно против утопии), еврейская община приняла решение покинуть Вольный город Данциг и эмигрировать. (Сионист Сегаль не просто говорил, он взывал.) Все члены общины, собравшиеся в Большой синагоге, встали, выразив тем самым свое согласие. Многие старики после этого лишились чувств.
Словно эхо прогресса - застой. Словно Меланхолия - оборотная сторона Утопии. Словно бревно - неподкупная помеха бегуну. Словно у конечной цели победителя приветствует печаль. Словно от хронической сенной лихорадки страдает весь мир, а не один только Скептик.
Так как выезд данцигских евреев надо было оплачивать валютой, стали оценивать стоимость земельных участков и недвижимого имущества: еврейские кладбища в Лангфуре и Штольценберге, полуразрушенные синагоги на Мирхауэрвег, на Маттенбудене, в Цоппоте, невредимая синагога у ипподрома, прусская ложа у Оливертор и земельный участок на Хуссаренгассе, 7, были оценены в 500 000 данцигских гульденов; но после переговоров с национал-социалистским крайсляйтером Кампе, принимать участие в которых пришлось и молодому адвокату Эрвину Лихтенштайну ("Когда мой муж вернулся, лица на нем не было!" - вспоминала госпожа Лихтенштайн в Тель-Авиве), осталась скудная компенсация в 330 000 гульденов. В соглашении оговаривалось, что синагоги не будут использованы для мирских целей - они могут быть только снесены. Говорят, что старые раввины синагоги и кантор Большой синагоги Леопольд Шуффан после подписания соглашения плакали. - Так они продали свои синагоги и за выручку купили право на выезд в неизвестность.
Божественный Иерусалим! - К каким источникам мог обратиться Скептик? К томительному путешествию Дюрера в Нидерланды? "Я подарил португальскому наместнику маленькую резную статуэтку, затем я подарил ему Адама и Еву, Иеронима в келье Геркулеса, Евстахия, Melencolia, Немезиду…" Или он в немецкой трагедии поучился унынию у князей и задним числом открыл в улитке барочную аллегорию?
В ночь на третье марта тридцать девятого года Герман Отт пошел к пакгаузу на Моттлау, чтобы посмотреть на отъезд пятисот данцигских евреев. На сборный пункт явились остающиеся родственники и друзья уезжающих, высшие полицейские чины, английский генеральный консул Шепард, который помогал подготовить транспортировку и одновременно предостерегал от нелегального въезда в мандатарий Палестину. Сопровождать транспорт до порта погрузки разрешено было только двум еврейским врачам, двум санитарам, назначенному уполномоченным по делам евреев директору сберкассы Биттнеру, нескольким полицейским чинам и представителю еврейской общины Хайнцу Каминеру. (Поскольку в числе пятисот были семеро учеников Скептика и его друг зеленщик Исаак Лабан, штудиенасессор просил о разрешении сопровождать транспорт; ходатайство было отклонено без объяснения причины.) Отъезжающих должны были доставить на автобусах через границу Вольного города до Мариенбурга, затем в пломбированном вагоне через Бреслау, Вену, Будапешт - в портовый город Рени на Черном море. Там (как утверждали) пятьсот пассажиров должны были пересесть на судно "Астир" водоизмещением восемьсот тонн. Пункт назначения официально не упоминался.
Свои размышления о двуполой сущности Меланхолии и Утопии Скептик развивал на примере двух виноградных улиток, которые передают друг другу свое семя и после этого обмена самостоятельно оплодотворяются. На таблицах и графиках уже вырисовывалось (схематично) освобождение от разнополости.
Когда после погрузки на судно пятисот пассажиров в Данциг вернулись сопровождавшие, Хайнц Каминер сообщил правлению общины: для приема людей на грузовом судне "Астир" подготовили дощатые перегородки. В носовой части разместили мужчин, в кормовой - женщин.
Фриц Герсон, наблюдавший за размножением виноградных улиток, возражал Скептику и назвал перенесение свойств двуполых существ из области природы в сферу мифологии ненаучным и необоснованным.
Когда уезжающие собрались группами возле автобусов, штудиенасессор Отт попросил своих учеников: "Напишите с дороги или по прибытии". И Симон Курцман, чьи ровные показатели в учебе могли служить свидетельством надежности, обещал написать.
В доказательство Скептик привел свою сенную лихорадку, которая ведь тоже не имеет научного обоснования. Он сказал: "В древности, кстати, Сатурн считался родоначальником и Меланхолии и Утопии: горько-печальный и справедливый".
Прощаясь со своим другом, Герман Отт старался держаться как можно ироничнее. Но на вопрос, оставил ли Лабан свои военные награды (Железный крест обеих степеней) в Мюггенхале, тот ответил с обезоруживающим достоинством: "С какой стати Лабану отрекаться от своих заслуг?" - Прежде чем он вошел в автобус, Скептик сунул ему в карман пиджака пакетик: "Привет от моих улиток".
Как распространяются Меланхолия и ее антипод: когда в садах и виноградниках на горе Кармель (за Хайфой) стали находить все больше и больше среднеевропейских виноградных улиток, появление этих дополнительных (и нелегальных) эмигрантов было объяснено подарком штудиенасессора своему другу. (Лабан потом открыл в Хайфе овощную лавку. Мелом на черных дощечках он так рекламировал свой товар: "Ранний картофель из Мюггенхаля! Лук, морковь, кочанный салат - словно только что из Прибрежья!")
Еще до отъезда пятисот розенбаумская школа была закрыта. В циркулярном письме говорилось, что количество учеников уменьшилось с двухсот до тридцати шести и намечается дальнейший отъезд школьников. (Рут Розенбаум выехала несколько позже во Францию и только после войны - в Израиль.) В конце февраля успели сдать экзамены на аттестат зрелости (подтвержденный сенатом) всего восемь учеников и учениц. (Расспрашивая в Иерусалиме Еву Герсон о подробностях, я услышал: "Нацисты, входившие в экзаменационную комиссию, среди них Шрамм и другие шишки, были поражены нашими успехами".)
Оставшиеся ученики собирались на квартире Германа Отта, Бастион Канинхен, 6. Пили чай, немножко спорили и шутили по поводу беспорядка в квартире Скептика и в улиточных террариях, вызванного обыском. Скептик разыгрывал в лицах, как полицейские гнутыми пинцетами выискивали в улиточьих домиках "планы сионистских заговоров". Придумывали кричащие заголовки: "Где мировое еврейство прячет свои протоколы?" или "Еврейское государство в улиточьем домике!" - Жаргон оставшихся учеников Скептика вообще изобиловал символами: так, грузовое судно "Астир", о котором уже несколько недель не было известий, разыскивалось в школьном атласе на карте Средиземного моря под названием "Ковчег улиток".
В конце марта (согласно ранее заключенному соглашению) Большую синагогу у ипподрома следовало освободить, и Скептик с оставшимися учениками помогали паковать предметы культа, которые вскоре были отправлены в Нью-Йорк, где составили коллекцию Гильдцинского в Еврейском музее. (В 1966 году, во время пожара в библиотеке, сгорели свитки Торы.)
Что вы еще хотели бы узнать, дети? - Фриц Герсон перестал наблюдать за процессом спаривания виноградных улиток. Его семья ждала документов на въезд в Палестину. Их должна была прислать из Тель-Авива Ева Герсон, которая выехала сразу после получения аттестата зрелости.
Как эти сестры живут врозь. Как Меланхолия и Утопия пишут друг другу письма. Как они оскорбляют друг друга, называя Первопричиной. Как они любят друг друга и не находят слов. Как я читаю в Иерусалиме старые письма и мне ничего не говорят фотографии.
После того как его ученик забросил виноградных улиток, Скептик прервал свои размышления и занялся полезным делом: он помогал при отправке детей в Англию. В мае Вольный город покинули 74, в июле 6, потом 16 детей. Когда 23 августа 1939 года (за неделю до начала войны) в Англию уехали еще 26 детей, газета синагогальной общины писала: "…оставайтесь и там, в обширном мире, верными сынами еврейского народа, чьим страданиям вы обязаны тем, что смогли вырваться в этот мир…"
- А там им тоже надо было ходить в школу?
- И они все скоро выучили английский?
- А их родители?
- Что с ними сталось?
Лишь немногие из сотни с лишним детей увиделись со своими родителями. Несколько дней тому назад в поездке по избирательным округам Падерборн, Мешеде, Швельм и Эннепеталь меня сопровождал один английский журналист, который готовил корреспонденцию для "Обсервера". Сидя в нашем микроавтобусе после осмотра завода "Штокей и Шмиц", он вскользь дал понять, что он (как и я) вырос в Данциге и (как и я) встретил войну почти двенадцатилетним мальчиком. Английскому журналисту было столько лет, сколько сейчас вам, Франц и Рауль, когда он в одной из четырех групп детей покидал Данциг, Штудиенасессора Отта (по кличке Скептик) он не помнил. Но город - остроконечные крыши, церкви, улицы, террасы вдоль фасадов, колокольный перезвон, чайки на льдинах и на стоячей воде - остался в памяти светотенью, давно заброшенной игрушкой. - Вы еще слушаете?
11
- Ну вот, дела наши идут так. В каждом городке что-нибудь да вылезет. В Мешеде один штудиенрат - нацист. А в Эннепетале, играя в скат…
Приезжая домой со своей дорожной сумкой и увернувшись от прямого ответа на вопрос Анны "Как все прошло?", я вижу вас, сидящих как завороженные перед телевизором.
Лаура ждет четвероногое чудо, Бруно - автомашину какой-то определенной марки, Рауль вот-вот ускачет, Франц гримасничает.
Четверо детей, каждый со своей повадкой, порой переменчивой.
Молитва сразу после распятия, перед Преображением. А вы смотрите: заторы на автостраде. Сообщения об "Аполлоне". Регулярно Вьетнам. Реклама, захлебывающаяся от счастья. Открытие ярмарки-распродажи домашней утвари. Пейзаж как фон. Пьеса с участием собаки. Вздутые животы африканских детей. Гибель рыбы в Рейне. Комментаторы, подводящие итоги еще не законченных процессов. Кто-то грустный играет на гитаре. Комики Дик и Дооф (Толстый и Глупый). Студенты и полицейские. Веселые епископы, безошибочно говорящие невпопад. Советы по выбору профессии и еще кое-что.
Как только я пытаюсь объяснить что-то (изображенное на экране), вы, все четверо, слушаете каждый на свой лад или вообще не слушаете или слышите совсем другое.
Я стараюсь говорить просто (образами), по возможности доходчиво для каждого, в особенности для Лауры.