- И поэтому ты не можешь говорить о своей работе?
- Да нет же. Я обо всем могу говорить. Что ты хочешь узнать?
- Ну, на кого ты работаешь?
- На начальство.
- У тебя есть какая-нибудь власть?
- О, да. Большая.
- Над кем?
- Над моими подчиненными. Я могу делать все, что захочу, если получу разрешение от своего начальства. Я сам себе голова. Но, в конечном счете, я не сам себе голова.
- Ну, а какие у меня шансы? - сказал Голд.
- Хорошие, как им и положено.
- Но не лучше? - шутливо спросил Голд.
- Не в настоящий момент.
- Когда мне с тобой связаться?
- Когда я тебе позвоню, - сказал Ральф. - Пью Биддл Коновер может помочь, пока жив, - Ральф прокричал это уже в кабину лифта сквозь закрывающиеся двери.
Спускаясь в лифте Голд грезил о грядущем своем возвышении. Государственный секретарь? Директор ЦРУ? Внутренний голос предупреждал его: Цай ништ наариш. Разве когда-нибудь кто-нибудь, вроде тебя, становился государственным секретарем? А что тут невозможного? - оборвал он сам себя. Это случалось со шмаками и почище меня. Когда он вышел на улицу, у него осталась только одна тревожившая его мысль. Он слишком уж заискивал перед Ральфом.
СЕМЬ лет назад, когда Голд получил стипендию в Фонде сенатора Рассела Би Лонга, а Андреа Коновер была там младшим научным сотрудником, занимавшимся какими-то сложными исследованиями по внутренней экономике, она казалась ему слишком старой. Теперь, когда ей было лет тридцать пять, она идеально для него подходила. Голда больше не привлекали молоденькие девочки. Теперь, когда все были готовы на всё, Голд в качестве любовника не мог предложить ничего, кроме своих средних лет и громкой репутации интеллектуала более чем средней руки. Но Голду и этого хватало. Если уж быть откровенным, то оральный секс никогда не доставлял ему особого удовольствия.
Андреа оказалась выше, чем ему помнилось. Или, может быть, он стал ниже. Она расплатилась за обед и спиртное кредитной карточкой, стыдливо признавшись, что спишет расходы на Комиссию по контролю за расходами правительства. Голд никак не мог понять, что она только в нем нашла. У Голда никогда еще не было такой красивой женщины, такой богатой, из высшего общества. У нее были светлые волосы, голубые глаза, маленький прямой нос, широкий лоб. У нее была безупречная светлая кожа. Для Голда, последний ребенок которого все еще страдал ортодонтозом, восхитительные зубы Андреа имели символическое значение чрезвычайной важности. Ее движения и осанка были превосходны.
- Вы должны научиться побольше думать о себе, - сказал он ей за обедом и на секунду бережно взял ее руку в свою. - В конце концов, если не ты за себя, то кто будет за тебя? - Скромность и предусмотрительность не позволили ему воздать должное за этот афоризм рабби Гиллелю.
Андреа была застенчива и выказывала свое небезразличие к нему, а он не знал, как себя вести с такой женщиной. В такси у подъезда ее кондоминиума он спросил, можно ли ему зайти на рюмку. Она согласилась с явным облегчением, испытывая, казалось, чувство благодарности за этот упреждающий ход. Квартира была большой для одного человека, даже для такого высокого, а неожиданный для него порядок наводил на мысль о ежедневном эффективном вмешательстве горничной. Мебель была ужасна - слишком громоздкая.
- Я купила ее вместе с мебелью, - с удовольствием услышал он ее объяснение. Голд счел благоприятным знаком то, что, принеся ему коньяк, она села рядом с ним на диван.
- Весь тот год в Фонде сенатора Рассела Би Лонга, - с некоторой застенчивостью сказала она, пригубив водку из своего стакана, - я думала, что не нравлюсь вам.
- Правда? - сказал Голд. - Вы мне всегда нравились. Мне казалось, что это я вам не нравлюсь.
- Вы мне всегда нравились.
- Вы должны были как-то показать это.
- Я думала, вы меня ненавидите. Я думала, вы меня даже не замечаете.
- Да что вы!
- Правда, доктор Голд…
- Называйте меня Брюс, - прервал он ее.
Она вспыхнула.
- Не уверена, что у меня получится.
- Попробуйте.
- Брюс.
- Ну, видите? - рассмеялся он.
- С вами так хорошо!
- Почему вы думали, что я вас ненавижу?
- Потому что вы знали, что нравитесь мне, - ответила она.
- Я не знал, что нравлюсь вам, - сказал он. - Я думал, это вы меня ненавидите.
Она разволновалась, словно ее обвинили в чем-то низком. - Почему я должна была вас ненавидеть?
- Не знаю, - сказал Голд, и вдруг заметил, что руки его беспокойно двигаются. - Мне нечего было предложить одинокой девушке, вроде вас, такой чуткой и умной, да к тому же с докторской степенью, как и у меня.
- Мне это было все равно, - от души сказала она. - Вы произвели на меня такое впечатление. Не только на меня, на всех. Вы всегда были такой реактивный, умный и сексуально привлекательный.
- Сексуально привлекательный? - Голд был удивлен.
- Конечно. Все девушки так считали.
- Вы и сейчас так считаете? - спросил Голд.
- О, да. - Она снова вспыхнула.
Голд не знал, что ему делать дальше. Он громко рассмеялся и легонько хлопнул ее по плечу, как приятель приятеля, а потом, словно непреднамеренно, провел тыльной стороной ладони по ее щеке, как бы желая рассеять свои шутливые сомнения. Ее реакция удивила его. Она не напряглась и не отпрянула, как он ожидал, она прильнула к его руке и продолжила движение к нему по дивану. Через секунду они целовались. Он расплескал коньяк себе на колени, когда машинально сорвал с себя очки и прижал ее к себе. Ее пальцы ласкали его затылок. А он опять не знал, что ему делать дальше с такой девушкой. Он трогал губами ее уши и шею, словно в жадных поисках эрогенной зоны. Пустая трата времени, он знал это из опыта. Эрогенные зоны были либо везде, либо нигде; он собирался написать и об этом когда-нибудь, когда ни Белл, ни его дочь не будут шокированы его знанием. Виновато вздрогнув, он понял, что отвлекся, и снова сконцентрировал свое внимание на Андреа. Он все сильнее сжимал ее в объятиях, чтобы компенсировать свое временное отступление, и симулировал нехватку дыхания. Легонько постанывая, он целовал ее глаза и ждал, что что-нибудь случится. Андреа уронила руку ему на колени и ухватилась за его член. И тогда он понял: он получил, что хотел.
ГОЛД проснулся влюбленный и уверовавший в чудеса. Казалось, Андреа ничего не имеет против его тощей груди и жилистых волосатых ног и рук. Он принял душ, а после завтрака, во время которого на нем было лишь желтое полотенце, щегольски повязанное вокруг пояса, начал не торопясь одеваться. Голд приготовил кофе, а Андреа нарезала в сухой завтрак перезревшие бананы. По его предложению она добавила туда изюм. В следующий приезд он привезет ей мельницу для кофе и фунт своего любимого сорта в зернах и французскую керамическую кофеварку. Когда было нужно, Голд умел готовить. Он познакомит ее с овсянкой по-ирландски.
- Ты захочешь увидеть меня еще раз? - спросила она от своего туалетного столика.
- Конечно, - сказал Голд.
- Многие не хотят.
- Многие? - Голд, сидевший на кромке ее кровати, замер, натянув носок только до середины голени.
Она кивнула и чуть порозовела.
- Я не имею в виду тех, что приходят сюда. Я хочу сказать, многие, кто приглашают меня куда-нибудь и обещает позвонить, потом исчезают.
- Почему?
- Не знаю. Ты и правда хочешь увидеть меня еще раз? Я пойму, если нет.
- Я хочу приехать на следующей неделе.
- Ты можешь остановиться здесь, в моей квартире, - сказала она. - Я тебе не буду мешать.
- Я надеялся, что ты это предложишь.
Она была довольна. Он был озадачен. - Я так рада, что нравлюсь тебе, - сказала она ему. - Как я тебе в постели?
- Андреа, ты никогда не должна спрашивать об этом, - наставительно сказал он. Вообще-то в постели она оказалась не очень хороша, но Голд был достаточно мудр и не собирался залезать сейчас в эту банку с червями.
- И я думаю, что влюблена в тебя.
Голд в который раз был поражен числом сногсшибательных высоких женщин, которые влюблялись в мужчин ниже ростом, похожих на него, жадных, эгоистичных и расчетливых. Андреа могла и не знать, что он жаден и расчетлив. Конечно, она может заподозрить, что он ниже её ростом. Объяснения, которые первыми приходили в голову, отнюдь не украшали их обоих. Возможно ли, чтобы человек, знавший себя так, как знал себя он, обладал какими-то привлекательными качествами, о которых и не догадывался? Да, это было возможно, потому что Андреа, которая, как он и думал, и раздетой оказалась выше всех похвал, по всей видимости, была от него в восторге.
В свете утра ее глаза были бледно-лиловыми. У нее были длинные, прямые ноги и маленькие бедра, она была ужасно притягательна, и вся ее красивая, отливавшая золотом плоть великолепно, как показалось ему, контрастировала с его смуглым телом. Ей так понравилась его более темная кожа, волосы у него на груди. Он с видом отмеченного всеми достоинствами собственника смотрел, как она через голову надевает изящное ситцевое платье, как встряхивает волосами. К донкихотской страсти, которую она в нем вызывала, ее богатство добавляло дополнительный оттенок живости и эротизма. По уродству ничто не может сравниться с ногой, вспомнил Голд слова, сказанные Эрнестом Беккером в "Отрицании смерти", но ее, обнаженные или обутые, казались ему ничем не примечательными, как и его собственные.
- Когда я была молодой, - размышляла она вслух, примеривая тонкую золотую цепочку, - я хотела быть моделью. Кажется, это желание еще не прошло. Не манекенщицей, а секс-моделью. - Она экономно наносила косметику на губы и глаза. - Я хотела сниматься во всяких соблазнительных видах или позировать голой. А потом, когда стали появляться все эти непристойные газеты и журналы, я захотела стать порно-моделью или сниматься в грязных фильмах. Я, бывало, часами сидела перед зеркалом и тренировалась сосать член. Я хочу сказать, перед камерой. Как эти модели в рекламах косметики. Мне кажется, у меня это уже здорово получалось. Хочешь посмотреть?
- Мне нужно возвращаться в Нью-Йорк, - ответил он абсолютно ровным голосом.
- Нужно всего лишь делать легкие движения ртом.
- У меня в час лекция.
- Дурачок, это всего одна секунда, - сказала Андреа и принялась делать легкие движения ртом над цилиндриком бледной помады. - Ну, что, здорово?
- Да, - сказал Голд. - Здорово.
- Маленькой я была такая глупая, единственное дитя Пью Биддла Коновера, - продолжала Андреа. - Я ничего не знала, пока жила дома. Мне пришлось проучиться в двух частных школах, чтобы подготовиться для колледжа, а потом еще для трех колледжей. В Смите другие девушки все время говорили о сексе, а я ничего не понимала. Помню, я никак не могла сообразить, что за удовольствие - сосать петушка.
Голд потерял способность двигаться. Меньше чем за два дня в Вашингтоне он, немея от удивления, приучился к множеству неожиданных вещей, число которых, как понимал он теперь, будет все время увеличиваться.
- Могу себе представить, - сказал он, - если этого не понимаешь, то можно удивиться. - Он поправил второй носок и надел туфли.
- Когда я все поняла, - сказала Андреа, - я, конечно, стала себя чувствовать, как рыба в воде. Прошлым летом я была у папы с одним своим новым поклонником, мы сидели у бассейна, и он сделал просто-таки удивительную вещь. Я чистила пятки скребком. А он вдруг встал и сказал, что больше не хочет меня видеть, и уехал, не забрав свои вещи и даже не попрощавшись с папой. Ты не знаешь, почему?
Голд подошел к ней сзади и погладил ее плечи.
- Он был рядом, когда ты скребла пятки?
- Мы были вместе у бассейна.
- Этот скребок производит какие-нибудь звуки?
- Как наждак.
- Может быть, я сделал бы то же самое.
- Я об этом ничего не знаю.
- Я тебе объясню.
Андреа жадно прижала губы к его руке. Голд подумал, в своем ли она уме. - Очень скоро, - сказала она, - если ты все еще будешь хотеть меня видеть…
- Я буду хотеть видеть тебя.
- Поедешь со мной на уик-энд к папе, пока он не умер? У него такой чудесный дом.
- А чем болен твой отец?
- Он скрывает. Шесть лет назад он купил себе электрическое инвалидное кресло и с тех пор прикован к нему. Каждый уик-энд туда приезжают толпы народа поездить верхом и пострелять.
- Пострелять?
- Перепелов и фазанов. Иногда кроликов и оленей.
- Не людей?
- Пока нет. Я думаю, он тебе понравится.
- Я тебя избавлю, - сказал Голд, - от встречи с моим.
- НИКТО в нашей семье, - сказал в этот вечер отец Голда, усевшись в самое удобное кресло в гостиной Голда, - никогда не разводился.
- Почему? - спросила Дина.
- Я им не разрешаю, вот почему, - сказал старик. - Голды не разводятся. Умирать мы иногда умираем, но разводиться - никогда.
- А вы с мамой собираетесь разводиться? - спросила Дина у Голда.
- Через мой труп, - ответил отец Голда.
- Лучше смерть, - сухо добавил Голд, переводя взгляд налитых кровью глаз с одного собеседника на другого.
День, который начался для Голда столь радужно, покатился вниз и достиг своей нижней точки, когда выяснилось, что у них гости. Макс и Роза приехали в город, потому что у Розы обнаружилось затвердение на груди, оказавшееся, слава Богу, легко удаляемой кистой. Белл, которая сопровождала их к онкологу, рекомендованному Мерши Уэйнроком, пригласила их домой. Позднее вместе с остальными приехал Ирв. Голд дергался. У него была работа, которую он хотел продолжать.
- Когда ты начинаешь в Вашингтоне? - спросил его отец.
- Мне нужно будет опять съездить туда на следующей неделе. Тогда и выясню.
- Так я и думал, - удовлетворенно осклабился Джулиус Голд. - И какую же работу они дадут еврею, вроде тебя?
- Адмирала.
- Тогда меня они бы сделали коммодором, - парировал старик. - Ведь ты у нас столько плавал.
- А ты-то сколько плавал?
- Я приплыл кораблем из Антверпена с Сидом и Розой из самой России, от этого царя Николашки. А ты?
- Ладно, коммодор, - вздохнул Голд с вымученной улыбкой. - Мы все устали. Может, ты помолчишь немного сегодня?
- Скоро он замолчит надолго, - сказала мачеха Голда.
Отец Голда приподнялся в кресле, лицо его сморщилось так, что превратилось чуть ли не в точку. - Это что еще значит? - строго спросил он.
- В моей семье в Ричмонде, - отвечала мачеха Голда, она не отрывалась от вязания и казалась еще более безумной, чем обычно, в своем большом, остававшемся на ней на протяжении всего обеда чепчике из дешевой розовой материи, - если дети просили родителей помолчать, то родители, обычно это бывала мать, отвечали: "Скоро я замолчу надолго", - имея в виду, что скоро она умрет и больше не будет говорить.
Прошла минута ошеломленного молчания, после чего отец прорычал: - Я тебе не мать. И на кладбище не собираюсь. Так что, пожалуйста, помолчи.
- Скоро она замолчит надолго, - сказала Дина.
- Спасибо, детка.
Отец Голда с выражением глубочайшего отвращения отвернулся от своей второй жены и сказал Голду: - Приедешь на ланч в воскресенье. Сид тоже.
- Только не в этот уик-энд, - покачал головой Голд. - Мне нужно проверить работы и закончить статью.
- Еще одну статью?
- Кажется, еще один винтик готов, - сказала его мачеха.
Голд испытывал желание убить ее.
Ирв хохотнул вместе с остальными. - А эта о чем?
- Об образовании.
- Ты за или против? - спросил его отец.
- Против.
- Пора бы тебе поумнеть. Пока что образование не пошло тебе впрок. Тогда приезжай через воскресенье. Мне не все ясно с возвращением во Флориду. - Он окинул комнату раздраженным взглядом и спросил: - А Сида почему нет?
- Может, его не пригласили.
- Почему его не пригласили?
- Может, ты нас не просил об этом.
- Я должен просить?
- Я просила, - сказала Белл. - Им сегодня нужно куда-то в другое место.
Старик с безутешным видом выслушал это сообщение. Роза зевала, и Макс пробормотал, что пора ехать.
- Не так скоро, - возразил старик. - Мне еще сегодня нужно посмотреть парочку покойничков по телевизору.
Ирв поклялся, что успеет во́время доставить старика до дома.
Голд скрылся в своем кабинете еще до того, как ушел последний из них, и принялся отделять свои личные работы от работ, которые делал в колледже, прикидывая в то же время, какими могут быть последствия развода, не выходившего у него из головы. Белл не пропадет. Его отец будет оскорблен. Сиду будет все равно. Его сестры будут безутешны. Его мачеха может хоть повеситься. Его дети могут идти в жопу - пусть о них беспокоятся их доктора. Мальчики в общем-то неплохие ребята, лишь бы жили где-нибудь подальше, вот как теперь. Дина это просто черт знает что, и за что Бог наградил его таким несчастьем, думал он, когда в комнату вкатилась его двенадцатилетняя дочь и сказала:
- Мама здорово мечет икру, да?
- Я не заметил. - Голд не поднимал глаз.
- Что ты врешь? - сказала Дина. - Она ведь не хочет, чтобы ты ехал в Вашингтон, да?
- Я тебе сообщу, когда выясню.
- Сплошные враки. Слушай, ты хоть думай, когда будешь писать свои дурацкие статьи. За ту фигню, что ты написал о воспитании детей в прошлом году в Ледиз Хоум Джорнал, мне здорово досталось.
- Я задумал эту статью, как шутку.
- Ее никто не понял.
- Эту поймут.
- Как она называется?
- "Образование и истина, или Истина в образовании".
- Я не понимаю.
- Иди погуляй.
- Зачем же вы отдали меня в школу, если ты не веришь в образование?
- Чтобы ты поменьше была дома.
- Я бы с удовольствием ушла из этого дома. Знаешь, жить с тобой и с ней совсем не подарок.