- Мы прежде встречались, - чуть слышно шепнула мне Дейзи. - Неужели не помните?
- Увы, не припоминаю, - натянуто произнес я.
- Правда, сэр, я была тогда в ином виде, не как сейчас!
Ее подружка звонко расхохоталась.
- Вы актриса? - осведомился я упавшим голосом.
- Можно и так сказать, - ответила Дейзи. - Уж артистка это точно.
Снова Дебора взвизгнула от смеха.
К этому моменту мы всей компанией влились в колоннаду Оперы, появилась возможность изловчиться и избавиться от этих спутников. Мысленно я клял Ханта и Моргана за идиотизм. О чем они думали, заявляясь сюда с подобными дамами? По счастью, Эмили, казалось, не заметила ничего предосудительного.
- Как это восхитительно, правда? - сказала она, разглядывая толпу.
Вокруг было народу, должно быть, больше тысячи, все в масках. Даже вестибюль, бары и репетиционные залы были убраны в карнавальном стиле. В оркестровой яме настраивал инструменты оркестр в полном составе, хотя для танцев здесь было слишком людно и слишком шумно, чтобы что-либо расслышать. Соответственно выряженные официанты пробивались сквозь толпу, разнося на подносах вино. Циркачи расхаживали на ходулях там, где обнаруживалось свободное место. Жонглеры и танцоры протискивались бок о бок с нами сквозь толпу. На мгновение на ступеньках я потерял Эмили из виду, но вот увидал снова и препроводил ее в наименее людный уголок на балконе, откуда было видно происходящее внизу лицедейство.
- Пару лет назад такое просто невозможно было бы себе представить, - заметил я.
Вместо ответа она взяла меня за руку. И тут, к моему изумлению, поднеся мою руку к губам, прикусила острыми зубками мне пальцы.
- Нынче вечером вы весьма игривы, - удивленно проговорил я.
Ее руки обвились вокруг моей головы, она прижала свои губы к моим. Наши маски скользнули с глаз. Смеющиеся глаза встретились с моими, но эти смеющиеся глаза были темные, не серые, и я похолодел, поняв, что в моих объятьях вовсе не Эмили Линкер, а совершенно иная особа. Взорвавшись хохотом, незнакомка вырвалась от меня: волосы под шапочкой Пьеро были темные, не белокурые. Все произошло, должно быть, когда мы потерялись на лестнице.
Я поспешил обратно, но повсюду, куда ни глянь, мне попадались сплошь "арлекины". В отчаянии я удержал одну за плечо:
- Эмили?
- Как пожелаете, мсье! - хихикнула она.
Увидев в бальном зале Ханта, я ринулся через толпу прямо к нему.
- Ты видел Эмили? - прокричал я ему сквозь гвалт. - Я потерял ее!
- Очень правильно, - пробормотал он рассеянно. - Да, как тебе пишется?
Я неопределенно пожал плечами.
- Лейн сказал, что в следующем квартале возьмет какой-нибудь рассказ. Но я общался с Максом - ты знаком с Максом? - и тот считает, что серия сонетов скорее подойдет. В том смысле, чтоб мне заработать себе имя.
- Макс… - это что, Макс Бирбом?
Хант кивнул.
- Меня с ним познакомил Эрнест Доусон. Ты, кажется, знаком с Эрнестом?
- Только шапочно, - сказал я не без зависти.
- Угу, у нас в последнее время в "Кафе Руайяль" образовалось очень веселое общество. - Вытащив портсигар, он стал с деланной индифферентностью всматриваться в толпу. - Мне необходимо отыскать Боузи. Я пообещал ему, что его найду. Он ведь терпеть не может толпу.
- Боузи! - воскликнул я. - Не лорда ли Альфреда Дугласа ты имеешь в виду?
Хантер кивнул:
- Слыхал? Оскар написал ему из тюрьмы любовное послание. Он по-прежнему без ума от Боузи.
Боузи! У меня перехватило в горле. Любовник Оскара Уайльда. Этот необыкновенный, восхитительный юноша. Автор сонетов. И Хант с ним на короткой ноге! Обещал найти его в толпе!
- Ты познакомишь меня? - жадно спросил я.
Взгляд Ханта красноречиво изобразил, что его первейшая обязанность, как большого друга Боузи, беречь его от назойливых орд будущих стихотворцев, а при необходимости и отгонять их палкой.
- Хант, умоляю! - не отставал я.
- Ну, хорошо. Если не ошибаюсь, вон он - там.
Я посмотрел в ту сторону, куда был направлен взгляд Ханта - и тотчас увидел Эмили, или возможную Эмили, которая шла сквозь толпу.
- Черт побери! - пробормотал я.
- Что ты сказал?
- Сейчас вернусь!
Я проследовал за ускользавшей фигурой в помещение за сценой - ряд небольших комнат, по случаю карнавала декорированных яркими портьерами. Здесь царила еще более свободная атмосфера. Мужчины открыто обнимали женщин - женщины в масках с визгом переходили от одних губ к другим. Передо мной мелькали обнаженные груди, скользившие между ног руки, чья-то в перчатке ласкала выставленный напоказ сосок. Несколько театральных уборных было заперто, и кое-где целующиеся и обнимающиеся пары, едва сдерживая свое нетерпение, выстраивались в очередь на вход. Мне сделалось явно не по себе: если Эмили наведалась сюда. Господи, чего она здесь насмотрелась!
Я пробился назад в бальный зал. Хант исчез, не смог я также обнаружить никого, напоминавшего юную целомудренную особу, отчаянно стремящуюся найти своего пропавшего спутника. И решил: раз не могу ее найти, тогда, возможно, она хотя бы сможет отыскать меня. Я медленно ходил взад-вперед в толпе, чтоб меня можно было заметить. Походив так немного, я поднял взгляд на балкон. "Арлекина" в шапочке Пьеро сжимал в страстных объятиях мужчина в маске и в пиджаке из меха выдры. Вид мне заслонило еще несколько фигур, и когда я снова поднял глаза, двое на балконе исчезли.
Без четверти два вне себя от беспокойства я вышел на улицу. Эмили ждала меня под часами. Я поспешил к ней.
- Все в порядке?
- Разумеется, - прозвучало удивленно. - А что, неужели вы волновались?
- Немного.
Ее рука скользнула, опираясь на мою.
- Решили, я обиделась?
- На что?
Она прильнула ближе:
- Я прекрасно знаю, что это были вы, не притворяйтесь, что это не так.
- Не понимаю, о чем вы.
В ответ прозвучал лишь смех. Он был на удивление вульгарен.
- Куда пойдем сейчас? - спросила Эмили, когда мы направились по Друри-лейн.
- Я собираюсь посадить вас в кэб.
- Хочу в Пещеру Гармонии Небесной! - объявила она.
- О Боже! Откуда вам-то известно про это заведение?
- Читала о нем в "Газетт". Это же совсем близко, ведь так?
- Прямо за углом. Но, право же, вам не пристало…
- Если я еще раз услышу, что мне пристало, что нет, немедленно вас брошу, - сказала Эмили. - Ей-богу, Роберт, для поэта у вас на удивление устарелое представление о женщинах. Мы вовсе не так уж щепетильны, как вам это кажется.
- Отлично, - произнес я со вздохом. - Идем в Пещеру Гармонии Небесной.
Пещера представляла собой грязноватый бар в подвале, где, учитывая отсутствие иных причин для посещения подобного места, имелось возвышение с фортепьяно и пианистом. Имелось в виду, что посетитель объявляет пианисту, что желает спеть, и тот аккомпанирует всему, что посетителю петь заблагорассудится, не считаясь с желаниями прочей публики. Это было излюбленным местечком для юных аристократов, обожавших горланить на людях куплеты похабных мюзик-холльных песенок. Естественно, войдя, мы застали там компанию золотой молодежи. Один распевал, а его приятели подхватывали припев:
Послушница младая пробудилась в ранний час,
час, час,
Из кельи услыхав снаружи глас, глас, глас.
Глядит в окно - а там студент
Настроил, улучив момент,
Свой инструмент, свой инструмент,
свой инструмент!
Я взглянул на Эмили, но она, казалось, не уловила двусмысленности текста.
- Хочу внести себя в список, - сказала она. - К кому тут обращаться?
- К официанту, наверное.
Я поманил рукой одного, и тот подал нам перечень песен.
Хор молодцов закончил пение, которое было встречено радостными выкриками и аплодисментами. Дородный итальянец встал и пропел что-то скорбное и жалостливое на родном языке, не отрывая в процессе пения руки от сердца. Потом прозвучало имя Эмили - я предупредил ее, чтоб назвала вымышленное. Она, внезапно явно оробев, стала у фортепьяно. Публика шумно загалдела. Эмили судорожно перевела дыхание. Наступила краткая, зловещая тишина. Тут пианист ударил по клавишам, и Эмили запела.
Это была пронзительно красивая баллада - пусть сентиментальная, но в устах Эмили романтические трюизмы звучали нежно и свежо:
Довольство, роскошь славит кто ж?
Не в этом счастье, нет!
Труд пахаря суров, но все ж
В нем радость, жизнь и свет.
Она пела прелестно. Однако, учитывая вкусы завсегдатаев Пещеры, выбор был не идеален. Сюда приходят, чтоб слушать похабные куплеты, не сентиментальные баллады. Скоро раздались улюлюканья, свист, поднялся гвалт, и бедной Эмили ничего не оставалось, как оборвать свое пение. Едва она смолкла, какой-то фат вскарабкался на сцену и загорланил что-то фривольное под всеобщий рев одобрения.
- Ах, - произнесла Эмили, возвращаясь к столику в слегка подавленном настроении. - Пожалуй, все-таки это заведение несколько вульгарно…
- По-моему, пели вы замечательно, - сказал я, похлопывая ее по плечу.
- Все же, мне кажется, самое время отсюда уйти.
- Превосходная мысль. Я расплачиваюсь.
При выходе из Пещеры я заметил выезжающий из-за поворота кэб и свистнул кучеру.
- Лаймхаус, - бросил я ему, подсаживая Эмили.
- Доброй ночи, Роберт, - улыбнулась Эмили. - Все было просто восхитительно.
- По-моему, тоже.
Она потянулась и быстро поцеловала меня в щеку, и следом кучер хлестнул лошадей кнутом. Я с облегчением вздохнул. Слава Богу, ночь прошла без особых осложнений.
Я направил свои стопы сквозь толпу, запрудившую Веллингтон-стрит. Никогда еще я не наблюдал в таком виде Ковент-Гарден. Казалось, все вокруг сошли с ума. На улицах было полно пьяного люда в костюмах и масках, все бежали друг за дружкой через колоннаду. Парочки обнимались без стеснения. Переведя дух, я вошел в относительный покой борделя в доме № 18, как иной с чувством облегчения проходит в вестибюль своего клуба. Но даже и здесь, казалось, царил хаос. В приемной зале я обнаружил полдюжины девиц, игравших в игру наподобие пряток и на которых не было ничего, кроме повязок на глазах. Девицы ходили кругами, выставив вперед руки, с намерением поймать мужчину. Кого девица поймает, тот должен пойти следом за ней. Разумеется, из-за повязки на глазах они постоянно натыкались друг на дружку и, шаря руками, определяли пол жертвы, веселя главным образом наблюдавших за игрой. Я немного посидел, поглядел, пригубливая стакан абсента, но для подобных забав у меня настроения не было, и я испытал облегчение, когда удалось наконец увлечь одну из девиц наверх и мигом удовлетворить с ней свои потребности, после чего на кэбе я возвратился в Сент-Джонс-Вуд.
Глава пятнадцатая
Во рту: крепость, мягкость, сочность или маслянистость. Так же явны на языке, как ощутимы кончиком пальца.
Тед Лингл. "Справочник дегустатора кофе"
На следующее утро я проснулся не в лучшем настроении. Причину расстройства нетрудно было вычислить. Итак, Ханта опубликовали. Мог бы и порадоваться за него, но на деле я ощущал лишь тупо пульсирующую зависть. Бирбом, Доусон, Лейн - еще и Боузи вдобавок. Пока я флиртовал, попивая кофе, приятель мой преуспел в важном деле, завоевал себе имя. Несмотря на тяжесть в голове, я придвинул к себе пачку муаровой бумаги. Какого черта, вот сяду и прямо в качестве утренней разминки сочиню вилланель.
За полчаса я вымучил шесть строк. Но таково уж свойство вилланелей - чем дальше, тем сочинять не легче, а трудней. А мне пора идти к Линкеру.
Я взглянул на часы. Может, хозяин простит мне утреннее отсутствие, ведь предыдущей ночью я сопровождал его дочь на бал. Я решил посидеть за столом еще часок.
К завершению часа вымарал три из шести строк. Теперь я просто ужасно, безнадежно опаздывал. Отложил листы, решив продолжить по возвращении.
Стоит ли говорить: в тот вечер, возвратившись домой и взглянув на то, что написал, я тотчас понял, что это никуда не годится. Я изорвал листок и сказал себе, что еще счастливо отделался - если б не пришлось выходить из дома, мог бы весь день напролет биться над этими строчками.
Или же наоборот, - еле слышно прозвучало где-то в мозгу, - могло бы и что-то получиться.
В последующие дни я намеренно предпринял попытку писать. Мои чувства к Эмили, как раз именно то, что веками вдохновляло поэтов, вылились лишь в бледные, худосочные сонеты, которые я тотчас сжег. Истинной поэмой в ее честь стал Определитель. Я уверен, что с развитием нашего взаимного влечения он чудным образом видоизменялся: силой моей страсти проза обретала особый аромат, подобно тому, как бочка с вином вбирает запах стен, в которых хранится.
Правда, Пинкер вечно мешался, вынюхивая малейшие признаки надуманности или вычурности. Стоило мне записать, что кофе "майсор" имеет "запах карри и отдает пустынностью индийской улицы, слоновьим навозом и вдобавок сигарой махараджи", Пинкер потащил меня в зоосад, утверждая, что я в глаза не видывал пустынной индийской улицы, в жизни не нюхивал карри, и, скорее всего, со слоновьим навозом тоже не знаком. Разумеется, он был прав, но упоминание о сигаре я все же сохранил. Пинкер был также возмущен, когда я сделал попытку сравнить цветочный букет йеменского "мокка" с "розоволепестковым дуновеньем девичьего дыхания".
- Нет такого запаха, Роберт! Это все ваши выдумки! - раздраженно крикнул он.
Но я обратил внимание, что в данном случае к Эмили как к союзнице он не воззвал. Вероятно, и Эмили это отметила: после ухода отца щеки у нее пылали.
- Что это вы делаете, Роберт? - спросила Лягушонок как-то за обедом.
- Сочиняю стихи, - ответил я со вздохом, поняв, что в данный момент подобное занятие, скорее всего, невозможно.
- Обожаю стихи. Вы читали "Алису в Стране Чудес"?
- Читал ли? Я сам обитал в этом гнусном месте.
Ссылка на мою alma mater прошла мимо ушей Лягушонка, но не укротила ее докучливости:
- Пожалуйста, Роберт, сочините мне стишок про крокодила!
- Что ж, отлично! Если только ты твердо обещаешь оставить меня после этого в покое.
За пару минут я набросал кое-что и зачитал вслух:
Один зеленый крокодил
Обжора был ужасный.
Сжирал полсотни он яиц,
Заметьте - ежечасно.Их заедал он пирогом
И устрицами с джемом.
Покончив с ними, тут же он
Ел утку с жирным кремом.Уписывал с горчицей он
Свинину и шарлотку.
А после медом поливал
Копченую селедку.На сладкое девчушек он
Съедал и, кроме шуток,
В момент от сладости такой
Сгубил себе желудок.
Лягушонок раскрыв рот глядела на меня:
- Какая прелесть! Вы настоящий поэт!
- Если бы истинная поэзия давалась так же легко! - вздохнул я.
- А теперь можно еще один про червяка? - Глаза девочки блеснули надеждой.
- По-моему, ты обещала немедленно уйти.
- Обещаю трижды уйти, если вы еще про червяка сочините. Предложение очень выгодное, смотрите - трижды за два стиха.
- Что за дивная способность у Пинкеров торговаться! Ладно, попробуем…
Один миссионер изрек:
"Со мной что-то не так.
По-моему, в голове моей
Пристроился червяк!Он, видно, жил в одной из груш,
Из тех, что на столе.
Я грушу эту утром съел,
И вот червяк во мне!И он зудит в моих ушах,
Глазеет изо рта,
Чихает, если я сглотну.
Такая маята!"
Лягушонок захлопала в ладоши. Эмили, вошедшая в комнату в момент, когда я декламировал свой экспромт, сказала:
- Правда, Роберт, очень мило. Стоит послать детскому издателю.
- Я поэт, - сухо парировал я. - Наследник славных традиций бунтарей и декадентов, а не кропатель детских стишков и мелких виршей.
Решив изыскать время для творчества, я попытался отказаться от сна, поддерживая себя в состоянии бодрствования изрядным количеством продукта Линкера. Когда я в первый раз прибег к этому способу, то с воодушевлением обнаружил, что смог сочинить лирическую оду в двадцать строк. Но следующей ночью противоборство кофеина с усталостью завело меня в тупик, вызвав тупую головную боль и несколько еще более тупых четверостиший. Признаться, я был настолько утомлен, что даже с Эмили был несколько грубоват. У нас возник дурацкий спор по поводу какой-то фразы, и она внезапно расплакалась.
Я был поражен. Эта девушка вовсе не казалась мне способной зарыдать по ничтожному поводу, даже совсем наоборот.
- Простите, - пробормотала Эмили, утирая платком глаза. - Просто я немного устала.
- И я тоже, - с чувством произнес я.
- Что так, Роберт? - спросила она, и, как мне показалось, несколько странно на меня взглянула.
- Я пытался работать.
- Мы оба работаем.
- Я имею в виду свою истинную работу. Творчество.
- Ах, так… и это единственная причина, отчего вы в последние дни такой… - она запнулась, - такой замкнутый?
- Полагаю, да.
Снова она как-то странно на меня посмотрела:
- Мне показалось, просто вы от меня устали.
- Господи, о чем вы?
- Когда, Роберт, на балу… вы меня… поцеловали… я подумала, что вы… - хотя, разумеется, вы человек богемный, поцелуй для вас мало что значит…
- Эмили, - произнес я с досадой, - я не…
И умолк. "Я вас не целовал", собирался я сказать. Но что-то заставило меня остановиться.
Я подумал: "Я поцеловал бы ее, если б знал, что это можно". Если бы был уверен, что она меня не оттолкнет, не побежит жаловаться отцу. И вот теперь, в результате нелепого недоразумения, ее поцеловал кто-то другой, а она его приняла за меня.
И не оттолкнула. Даже, как видно, ей это понравилось.
Выбор у меня был.
Можно сказать ей правду, это и глубоко уязвило бы ее, и внушило бы мысль, будто я не имею желания ее целовать. Или же стоило следовать высшей правде касательно событий того вечера.
- Если я был с вами неучтив, Эмили, - с расстановкой произнес я, - так только потому, что не был уверен, не переступил ли я грань.
- Разве я… как-то дала вам это понять? - тихо спросила она.
Что ей сказать?
- Нет, не дали, - сказал я и сделал к ней шаг.
Я молил Бога, чтобы мой двойник был мастер целоваться. Хотя, конечно, не настолько, чтобы я не смог ему соответствовать.
- Ведь и я, и вы в ту ночь выпили немало. Я не был уверен…
- Когда переступите грань, - сказала она, - непременно дам вам знать.
От нее пахло сливками, ванильными меренгами и кофе с молоком и совсем чуть-чуть - сигаретами.
Пауза.
- Я уже переступил?
- Роберт! - вскричала она. - Неужели вы неспособны быть серьезным?