- Макс нашел это на диске, который дала нам жена Прайса, - ответил я, поставив запись снова. - Я совсем забыл о нем, а когда увидел снова, то подумал, что это еще одна работа Прайса для твоего брата.
- Если и так, то я ничего об этом не слышала. - Лариса вскочила с моих колен и подошла к светящейся панели возле моей кровати. - Может быть, Леон в курсе. - Она нажала несколько кнопок. - Леон, поднимись в комнату Гидеона, хорошо? Он тут обнаружил что-то странное.
Через несколько минут в мою комнату ворвался Леон Тарбелл, изо рта его свисала сигарета.
- Ну, Гидеон, что у вас там за тайны? - спросил он. - Я был сильно занят, когда вы… - Он внезапно прервался, увидев кадры на экране. - Что это такое, черт побери? - После того как я снова объяснил, откуда взялся диск, сосредоточенный взгляд Тарбелла еще пристальней впился в серую фигуру на мониторе. - Я знаю, кто это, - сказал он завороженно и вместе с тем испуганно. - Да, я уверен - видите? Когда он поворачивается в профиль. Я знаю, что видел этот силуэт раньше.
- То же самое ощутил и я, когда впервые посмотрел это, - кивнул я. - Но не смог соотнести с…
- Подождите! - Выражение внезапного узнавания появилось на сатанинском лице Тарбелла, и он устремился к компьютеру. - Думаю, у меня получится… - Он начал что-то набирать на клавиатуре и замолк. А потом на экране стала быстро появляться и исчезать новая последовательность изображений.
- Что это, Леон? - спросила Лариса. - Прайс делал для Малкольма еще какую-то работу, кроме задания с Форрестер?
Тарбелл пожал плечами.
- Лариса, милая, если уж Малкольм ничего не сказал тебе, то и никому из нас не скажет. Но что касается этого загадочного типа… - Он указал на экран, где вновь появился застывший кадр пленки из концлагеря. Тарбелл с торжествующим видом нажал еще несколько кнопок на клавиатуре. - То… вот он!
Внезапно таинственный силуэт идеально заполнила фотография - фотография человека, чье имя было всем нам хорошо известно.
- Сталин, - потрясенно молвил я.
- Да, это Сталин, - согласилась Лариса, выглядевшая не менее растерянной, чем я. - Но зачем Прайс поместил его в нацистский лагерь смерти?
Тарбелл лишь еще раз пожал плечами, а я спросил:
- А вы думаете, что это важно? Я имею в виду, может, стоит спросить Малкольма…
- Нет, Гидеон, - твердо сказала Лариса. - Только не сейчас. Я только что от него, он всю ночь работал и доработался до нового приступа.
Мое внимание переключилось на состояние здоровья Малкольма.
- А все же чем он там занимается, в этой лаборатории? - поинтересовался я вслух.
Смутившись, Лариса пожала плечами.
- Он ничего не рассказывает, но трудится над этим уже несколько месяцев. Что бы это ни было, я бы предпочла, чтобы он бросил этим заниматься: ведь он отчаянно нуждается в отдыхе. А что до этого… - Она перегнулась через меня и выключила экран терминала, затем извлекла диск и бросила его Тарбеллу. - Я бы сказала, что это просто еще один фильм, над которым работал Прайс. Забудьте его, доктор Вулф. - Она повернула мое лицо к себе и поцеловала меня. - Я требую всего вашего внимания прямо сейчас.
Тарбелл прокашлялся.
- Надо же, - сказал он, запихивая диск в карман и покидая комнату так же торопливо, как и вошел. - Я же говорил, Гидеон, - ты везунчик…
Может, и так. Но везение, как известно, приходит и уходит; и знай я тогда, как близко время, когда удача отвернется от меня, и как много изменит в моей судьбе найденный диск, я бы ни за что не позволил отвлечь себя. Даже Ларисе. Потому что полная версия изображений, что мы рассматривали, очень скоро запустит механизм преступления. Преступления настолько невероятного и непостижимого, что весь наш бессмысленно суетный мир оно повергнет в шок и замешательство. А еще оно станет причиной моего изгнания в африканские джунгли, где я сейчас дожидаюсь прибытия моих прежних товарищей и переживаю такое смятение, ужас и полный крах всех надежд, равного которому не испытывал всю свою жизнь.
Глава 23
Мы все еще ждали, когда Малкольм наконец выйдет из своей лаборатории и объявит о начале работы над новой обманной затеей, и временами хранить терпение становилось довольно трудно, но я признаю: нам с Ларисой, как не раз подчеркивал Леон Тарбелл, переносить ожидание было проще, чем остальным. В действительности Тарбелла жутко потрясла простая мысль, что кто-то в группе может вступить в сексуальные отношения, к которым он не будет причастен, что, во-первых, он чуть не погиб от удара током предполагаемого "костюма для виртуального секса" (на самом деле представлявшего собой тонкие и длинные резиновые штаны со встроенными электродами), а во-вторых, спустя несколько дней взял из замаскированного под коровник здания маленький вертолет и отправился в Эдинбург. Когда он готовился к взлету, я заметил, что Глазго все ж поближе, но на его подвижном и живом лице отразилось лишь глубочайшее презрение.
- Пьяные рабочие, наркоманы-героинщики! - взревел он. - Нет, Гидеон, услугами проституток Эдинбурга пользуются озабоченные адвокаты и политики-извращенцы - сексуальней этих девочек свет не видывал, в самый раз для меня!
Двигатели загрохотали, он взлетел и был таков.
Так начался тот примечательный вечер, один из немногих вечеров, который я проводил в одиночестве, так как Лариса решила остаться со своим все еще больным братом и проследить, чтобы этой ночью он отдыхал, а не работал в своей лаборатории. Вновь я поймал себя на раздумьях о том, что за дело поглощает его время и силы, - и тут мне пришло на ум, что раз уж Ларисе, по ее словам, ничего не известно, то скрытный и неразговорчивый полковник Слейтон, возможно, знает что-нибудь. Выяснив, что Слейтон устроился в комнате, одновременно бывшей переговорным пунктом и диспетчерской, я решил посмотреть, может ли обладающий профессиональными навыками психолог побудить его рассказать что-нибудь о деятельности Малкольма.
Диспетчерская располагалась в фальшивой таверне напротив такой же фальшивой церкви, скрывающей озоновый проектор Малкольма. Под таверной было большое подземное помещение в несколько сотен ярдов; в нем располагалось оборудование для перехвата мировых электронных коммуникаций как служебного, так и частного характера. Правительства США и их англоговорящие союзники несколько десятилетий использовали похожую систему под названием "Эшелон". Но для работы "Эшелона" требовалось несколько таких сооружений, оборудование каждого из которых занимало целые акры: Малкольм снова обогнал весь мир и вышел на следующий уровень технологического развития.
Я несколько раз постучал в дверь, снаружи отделанную под дерево, и не получил ответа. Но полковник, несомненно, был там и работал, так как из-за двери я услышал неясные вибрирующие шумы. Поэтому я тихо вошел - и сразу же оказался перед странной картиной, как бывало уже несколько раз после моего прибытия на корабль.
Верхний свет был потушен, и темноту комнаты без окон освещали десятка два мониторов. Большинство из них были невелики, но некоторые занимали добрую часть стены. Мелькающие на них очертания поначалу казались бессмыслицей, но стоило моим глазам привыкнуть к неяркому стробоскопическому свету, как я увидел в них быстро сменяющие друг друга отрывки текстов, зашифрованные и раскодированные; иногда проскакивали чертежи и диаграммы. На всех экранах изображения были разными. А подслушанная мной снаружи какофония - внутри она была просто оглушительной - была смешением хора десятков звуковых сигналов, разборчивых и зашифрованных.
Посреди всего этого у пульта управления сидел Слейтон. Он всматривался в два самых больших монитора, хотя информация на них мелькала слишком быстро, чтобы усвоить ее. Я хотел спросить, чем именно он занят, но не смог привлечь его внимание даже довольно громкими и театральными покашливаниями. Тогда я сделал один или два шага и, оказавшись ближе… застыл на месте.
Очутившись рядом с ним, я увидел, что по длинному шраму на его щеке бегут слезы. Выражение его лица, однако, оставалось таким же бесстрастным, как обычно; лишь еле заметная дрожь крепко сжатых челюстей выдавала его чувства. У человека, подобного Слейтону, даже столь неявные признаки означают бурю эмоций. От этого зрелища я пришел в полное замешательство и тихо попятился к двери. Но не успел я сделать и пары шагов, как полковник прикоснулся к одной из светящихся клавиш на панели. Звук в комнате сразу стал гораздо тише, что лишь усилило мое смущение. Затем, не поворачиваясь, Слейтон негромко произнес:
- Вы, доктор, видите и слышите данные, которые передают военные ведомства разведслужб всего мира.
- О, - вот и все, что я смог из себя выдавить.
- Скажите, - продолжал Слейтон, - правда ли, что чувствительности человеческого слуха недостаточно, чтобы распознать обман?
Мне ничего не оставалось, как продолжать этот разговор.
- В общем, так и есть, - признал я. - Подобные интерпретации всегда основаны лишь на оценке эмоций, что субъективно и не поддается алгоритмизации.
Полковник хмыкнул.
- Ну, возможно. Возможно, я просто стал лучше слышать с годами. Но я могу сказать вам абсолютно точно, доктор, что вот это… - он снова включил звук на полную громкость, - это - голос самой лжи…
Не знаю, сколько я простоял там, в оцепенении созерцая неподвижную фигуру Слейтона, который продолжал вглядываться в свои бесчисленные мониторы. Затем он снова сделал звук тише; не скрываясь, промокнул влажные щеки платком и развернул свой стул так, чтобы видеть меня.
- Чем могу быть полезен, доктор Вулф? - осведомился он, изучая меня с любопытством.
- Я… Мне было интересно… - Пока я искал слова, мне показалось, что Слейтон извлекает удовольствие из моей неловкости; но затем, вглядевшись в его лицо, отказался от своих подозрений. - На самом деле меня волнует состояние Малкольма. Если бы я мог сделать для него что-нибудь по части медицинской помощи…
- Думаете, что ему нужна помощь психиатра? - Вопрос звучал странно, но, казалось, был задан совершенно искренне.
- Нет, я имел в виду не это, - ответил я. - Но я все же врач, и могу распознать хроническую боль, когда ее вижу. И потом, Лариса поведала мне его… историю.
- Вот как? - Глаза Слейтона сузились. - Ну, раз уж вы в курсе дела, то должны понимать, что никто, и вы в том числе, не в силах помочь ему. Болеутоляющее и отдых - вот и все, что ему остается.
- Ясно, что с лекарствами проблем у него нет, - сказал я, обнаружив брешь в его рассуждениях. - Но отчего он так мало отдыхает?
Уголок рта полковника дернулся и на его лице появилось что-то похожее на улыбку.
- Хороший вопрос, доктор, - сказал он. - Но я не могу на него ответить - и никто из нас не может. По той простой причине, что никто из нас - и даже Лариса - не знает, что за работа лишает его сна.
- Ясно. - Оглядев комнату, я осведомился: - А вас?
Призрачная улыбка начала обретать реальные очертания.
- Мы с Ионой собираем и устанавливаем новый голографический проектор для корабля. Он позволит нам передвигаться невидимо и избегать неприятностей вроде тех, что были во Флориде.
- А это возможно?
Слейтон утвердительно наклонил голову.
- В Пентагоне мы подошли довольно близко к созданию этой штуки. Малкольм считает, что он лишь проработал детали.
- О, - я продолжал гнуть свою линию, сделав легкий отвлекающий маневр. - Но ведь это… это все же не объясняет все, что здесь происходит? - я указал на экраны.
Не знаю, какого ответа я ожидал, задавая столь прямой вопрос, но реакция полковника застала меня врасплох. Слейтон добродушно рассмеялся и подвинул мне свободный стул.
- Садитесь, доктор, и я все объясню, - сказал он. - Раз уж наш план целиком зависит от вас…
Глава 24
Я присел рядом с полковником, и он продолжил:
- В некоторых церковных и монашеских орденах до сих пор практикуется самобичевание. Вы, доктор, полагаете, что это извращение?
- Это крайность, - отозвался я, вместе с ним глядя вверх, на мониторы. - Но не извращение. А как насчет вас, полковник? Неприятные свет и звуки заменяют вам хлыст?
- Отчасти в некотором роде так оно и есть, - ответил Слейтон с откровенностью, столь же впечатляющей, как и все остальное в этом человеке. - Большую часть моей жизни, доктор, весь этот мир, - он махнул рукой на экраны, - был пустыней, где я странствовал, сражаясь за то, чтобы обратить туземцев-язычников в демократическую веру. Пока не… - он вдруг утерял нить беседы, но взял себя в руки и закончил, - …одно дело узнать, что твой бог - лишь колосс на глиняных ногах. И совсем иное - понять, что его ноги в крови, и это кровь не только твоих врагов, но и твоих друзей, и ты сам - соучастник их убийства. И понять при этом, что ты сам - соучастник их убийства. Соучастник из-за собственного недомыслия…
Я увидел, что в его глазах вновь закипели слезы, и заторопился:
- Полковник, вы вспоминаете тайваньскую кампанию. Но вы не можете…
- Босния, Сербия, Ирак, Колумбия и да, еще Тайвань, - перебил он меня, - да любое из полудюжины других мест, где я убивал и посылал своих ребят на смерть во имя свободы. Можете ли вы себе представить, каково было обнаружить, что единственная свобода, которая на деле интересует мое начальство, - это свобода их богатеньких хозяев проворачивать сделки в этих странах? Я не дурак, доктор Вулф. По крайней мере, не хочу считать себя дураком. Отчего я раньше не понимал этого, абсолютно не понимал? Международные торговые союзы и военные альянсы, чьи полномочия мы обеспечивали, - разве они избавили хоть кого-нибудь от тирании, эксплуатации или неравенства, как это было обещано? Принесли ли они настоящую свободу хоть одной несвободной стране?
Слейтон затряс в воздухе сжатым кулаком.
- А мы по-прежнему подчиняемся. Льем ради них кровь наших врагов и шлем на смерть наших солдат. Тогда, на Тайване, стало ясно, что мы оказались там лишь затем, чтобы там и сдохнуть, и что Вашингтон вовсе не собирался препятствовать Пекину захватить власть, и что на самом деле они были союзниками коммуно-капиталистов. Я не выступал в защиту правительства Тайваня тогда, доктор, и не выступаю сейчас - но почему мои войска гибли за этот циничный союз? И, самое главное, - его грудь тяжело вздымалась, - почему я не увидел этого?
Я пожал плечами: не было смысла отделываться необязательными словами. И тихо произнес:
- Mundus vult decipi.
Он снова улыбнулся беглой улыбкой.
- Спасибо, доктор.
- Простите?
- Я совершенно серьезен. Спасибо, что не стали снисходительно утешать меня фальшивыми рацеями. Да, каждый хочет быть обманутым. Хотел этого и я. Мне хотелось верить всему, что мне рассказывали в детстве на школьных уроках. Когда мой отец вернулся домой из Персидского залива в пластиковом мешке и мы похоронили его на Арлингтонском кладбище, мне хотелось верить, что эта война не была дракой за нефть. Гены, унаследованные от раба-африканца, говорили, что я идиот, но я не слушал. Я объявлял войну любой попытке раскрыть мне глаза на обман. А потом, на Тайване… все это рухнуло. Ко времени, когда меня взяли на работу в Пентагон, я был призраком - одним из тех, кто, будучи обманут, теперь учился обманывать сам. И я бы остался призраком, если бы не встретил Малкольма. И даже сейчас, когда я в этой команде, мне все равно чего-то недостает. - Он повернулся ко мне, его лицо было исполнено решимости. - И вы, доктор, можете помочь мне найти это "что-то". Захваченный врасплох, я спросил:
- Почему я?!
Слейтон встал и принялся расхаживать по комнате.
- Психология и американская история, доктор. Мне нужен эксперт. - Он скрестил руки на груди и крепко сжал их. - Думаю, вы удивитесь, если я скажу, что приложил немало усилий, чтобы заполучить вас в команду.
Изумленный, я едва не рассмеялся.
- Допускаю, что так и было.
- Убедить их было нетрудно, особенно после того, как они прочли вашу книгу, - Слейтон взял в руки лежащий на приборной панели экземпляр "Психологической истории США" и принялся листать ее, - и увидели вашу фотографию, - продолжил он тоном проницательного родителя, не слишком одобряющего занятия своего чада. - Он нашел нужную страницу и принялся вчитываться в текст, затем пораженно посмотрел на меня. - Вы действительно считаете, что смерть матери Джефферсона повлияла на написание Декларации Независимости?
Для ответа я подбирал слова куда тщательней, чем когда писал книгу.
- Близость этих событий по времени всегда вызывала ощущение, что их последовательность неслучайна. Отношения Джефферсона с матерью были, по общему мнению, весьма сложными.
Слейтон кивнул.
- Было время, когда подобная мысль вызвала бы у меня отвращение, доктор. Да и сама эта книга была бы мне отвратительна. Вы силой заталкиваете американский народ на психоаналитическую кушетку и приходите к выводу, что его разъедают неврозы.
- А многих - нечто похуже неврозов, - отважился возразить я.
- Да, - сказал Слейтон. - И я уже сказал, что прежде проклял бы вас за такое. Но сейчас… - Он снова умолк и стал смотреть на световые пятна, пляшущие на полу.
- Полковник, - сказал я, - пожалуйста, не думайте, что я пренебрегаю вашими чувствами, но вы, конечно же, понимаете, что все, через что вы прошли, Америке не в новинку? То, что вы называете "обманом", на деле всего лишь потребность верить в прирожденное философское и этическое превосходство Соединенных Штатов - в то, что называют нашим "комплексом нравственной исключительности". И это убеждение у нас существует с самого начала. Любая страна идет на ужасные преступления во имя захвата и удержания верховной власти, и наша не составляет исключения. Метод объяснения этих преступлений выработали, чтобы помочь людям жить в мире с собой.
- Все это верно, - отозвался Слейтон, не поднимая глаз. - Но вы и я собираемся потрясти самые основы этого комплекса исключительности.
Оказалось, что утешительные проповеди ему вовсе не нужны!
- Мы? - переспросил я.
Слейтон медленно кивнул. Затем его отрешенность исчезла, и он повернулся ко мне лицом.
- Я говорил с Малкольмом около часа тому назад. Нападение на Афганистан привело его в ярость, и что из того, что нам удалось спасти людей? Он согласился с моим предложением: наш следующий проект будет нацелен на те самые лживость и лицемерие, которые объясняют все - от рабства моих предков до этого самого афганского рейда. Разработать все детали он поручил нам с вами.
- О! - я принял это сообщение с восторгом: я думал, что смогу принять участие в следующей акции, но что сам буду ее разрабатывать… - А хорошие идеи у вас есть?
- Пока нет, - ответил Слейтон. - Я давно сижу здесь с вашей книгой, пытаясь что-нибудь сообразить, но всякий раз, когда приступаю к обдумыванию, у меня просто сносит голову…
Тут он замолчал и поднял голову, прислушавшись к шумам системы перехвата.
- Вот оно, снова, - прошептал он. - Уже в третий раз за вечер.
- Что - в третий раз за вечер?
Слейтон покачал головой, все еще вслушиваясь, и тут до меня дошло, что его "отлично настроенный" слух мог из невнятного гула выуживать отдельные сообщения.