Потом то ли шел, то ли плыл, то ли лежал – то и было: лежал. "А не эпилепсия ли это? " – спросил государь и схватил меня за ногу. Вскрикнув, я проснулся.
Екатерина Львовна трясла мою ногу с остервенением:
"Вставай, вставай, к телефону! " У Екатерины Львовны нет телефона – обстоятельство, которому не успел удивиться.
"Осторожно, тебе говорят… ой, какой ты… смотри, – она помогала спуститься по лестнице мне, – упадешь, костей не соберем. Аккуратней ". "Который час? " – спросил я, спустившись в кухню. "Откуда ж мне знать? Мы ж с тобой часы наши… тю-тю… "
Мне показалось, что она шутит, этого быть не могло… чтобы тю-тю. И мои тоже – тю-тю? И ее тоже – тю-тю? Тю-тю.
Мы пришли к соседке – на этаж ниже. Я никогда не был в этой квартире. Прихожая. Круглый столик. Тю-тю. Трубка снята и ждет меня лежа. Соседка спряталась от меня, мне так показалось. "Проснись! – дал я команду себе и взял трубку. – Алле ".
"Здравствуйте, – послышалось в трубке, – здравствуйте,
Олег Николаевич ". Я с ней поздоровался: "Здравствуйте "
(…с трубкой).
"Хорошо? Хорошо ли здравствуете? Как здоровье ваше? " (
Тю-тю?) "Хорошо, – отвечаю, – спасибо, хорошее ".- "Это вас Долмат Фомич беспокоит. Помните, мы в троллейбусе ехали?.. У меня еще книга ваша осталась? " – "Книга?.. Моя ?" – "Ваш экземпляр… Мне Аглая Петровна про вас рассказала, как найти. Через Аглаю Петровну и Надежду
Евстигнеевну ".- " Какую Евстигнеевну? " – "Через Надежду
Евстигнеевну, которая в вашей квартире живет. Вместе с
Валерием Игнатьевичем. Они телефон подсказали ".- "Как же, как же… я понял ".- "Олег Николаевич, дорогой, у меня радостная новость для вас. Сюрприз. Я писал вам в больницу, вы помните? " – "Да, спасибо, был тронут… и этот… как его… киви… " – "Ну так слушайте… " -
"Да… " – "Олег Николаевич?.. " – "Да… " – "Вы приняты в наше Общество! "
"Да?.. "
"Общество друзей книги! "
Что же мне оставалось, как опять " да " не спросить. Я и спросил: "Да? " – " Да, Олег Николаевич! Поздравляю вас!
Состоялся Совет – и ни одного голоса против! Все – за!
Редчайший случай!.. С вас даже не требуется формального заявления, моей рекомендации оказалось достаточно. Так что примите мои искренние поздравления, Олег Николаевич ".
"Спасибо ",- отвечаю растерянно.
Долмат Фомич забеспокоился: "Ну что вы, что вы, это я вас благодарить должен!.. Такую книгу мне одолжили!.. С печатью… С печатью такой замечательной!.. Не сомневайтесь, Олег Николаевич, я все переснял, зарегистрировал… Спасибо вам… большое спасибо… "
Тут я вдруг ощутил необходимость самому членораздельно высказаться и вроде того залепетал, что рад, что не меньше моего
Долмат Фомич тоже рад и что оказался ему чем-то полезен, – а сам думаю: на кой леший мне Общест во это?
"Олег Николаевич, – между тем продолжал Долмат Фомич, – завтра у нас очередное заседание состоится. Очень вас прошу прийти. Заодно и книгу верну. Приходите, не пожалеете, доклад будет интересный. И еще кое-что ". "Но… простите… мне как-то неловко в некотором смысле… знаете, такое ощущение, что я злоупотребляю вашим доверием… " – " Только этого не надо. Завтра в семь вечера в Доме писателей на Шпалерной. Знаете дворец
Шереметева? " – " Так вы писатели, значит? "
Долмат Фомич словно даже обиделся. "Ни в коем случае. К писателям никакого отношения не имеем. Просто мы помещение там арендуем, Дубовую гостиную, – раз в неделю. Запомните, мы – Общество друзей книги. Общество друзей книги.
Повторите, пожалуйста ",- попросил Долмат Фомич неожиданно. "Общество друзей книги ",- произнес я нерешительно.
"До завтра. Жму руку ".- "Жму руку ",- повторил я опять и как будто, в самом деле, пожал руку своему собеседнику.
"Что с тобой? – спросила меня Екатерина Львовна, когда я положил трубку. – Побледнел как покойник ".- "Ничего, ничего, все в порядке ".
Когда я поднимался наверх, меня заметно пошатывало. Тю-тю.
Глава 3. Друзья книги
Иначе Дом назывался Дворцом – Дворцом Шереметева. Хотя, говорят, он не был дворцом в силу какого-то формального правила: будто бы никто из царской семьи не ночевал в этих стенах…
В этих стенах, по мнению некоторых, бродят по ночам привидения.
На самом деле я и не собирался входить в Дубовую гостиную.
Я хотел подойти к Долмату Фомичу после. Потому и опоздал нарочно. Но пока они еще заседали, решил подождать, благо рядом был стул, вот я и сел.
Я тогда в лицо никого не знал из писателей. Писатели и писатели. Но некоторые были приметные. Вот идет, на клюку опираясь, – бородат, волосат, а кто – кто, кто? конь в пальто! – теперь-то я точно знаю кто: живой классик, поэт… Еще примета: встретишь – к перемене погоды…
А вот двое идут: один невысокий, в строгом костюме, при галстуке, без бороды, причесанный весь и взгляд суровый, холодный, сразу и не догадаешься, что поэт, а другой, приземистый, в свитере в сером и с бородой, а лицо доброе-доброе, догадайся, что критик… друзья!
Некая писательница остановилась: "Если вы в бильярдную, лучше зайти с той стороны ". Ага, есть бильярдная. " Нет, я в Дубовую ".
Она хотела сказать мне что-то про Дубовую (или про меня в свете Дубовой), но не сказала, прошла. И тогда я приоткрыл дверь.
И когда приоткрыл дверь – лишь посмотреть, там ли сидят библиофилы, – даже растерялся – от того, что был сразу ими замечен. Все повернулись в мою сторону, словно только и ждали меня, а Долмат Фомич (я его еще и распознать не успел) объявил радостно: "Вот он! Олег Николаевич! Олег
Николаевич, милости просим! Вот место свободное ".
Вошел. (Все на меня глядят.) Вот место свободное. Спасибо.
Сел на старинный стул с резной спинкой (тут все старинное).
Один во главе стола стоит, наверное, доклад читал. Ждет.
Рядом Долмат Фомич сидит и все про меня талдычит: "Это, прошу любить и жаловать, Олег Николаевич. Я рассказывал, вы знаете. Олег Николаевич… "
Я глупо головой киваю, раскланиваюсь. Мне товарищескими улыбками отвечают. "Да, да, – говорит Долмат Фомич докладчику, моложавому старичку с лицом аскета. -
Извините. Мы слушаем. Потрясающе интересно ".
" Ну так я продолжаю? " – "Будьте любезны ".- "На чем мы остановились?.. " – " На мотивах ".
"Коллеги, выделим два мотива и рассмотрим их поподробнее.
Первый. Бытовой мотив: тривиальное отсутствие карандаша.
Второй. Конспирологический: прошу внимания, сознательное сокрытие маргиналии от глаз посторон него… "
Моложавый старичок наполнил Дубовую ровно-въедливым голосом профессионального обозревателя сложных тем.
Не скажу, что я сразу понял, о чем доклад. Сначала мне показалось, о криминалистике. Проблема: когда подчеркивают в книге ногтем, как определить каким – указательного пальца или мизинца? Сложный вопрос. Тут, оказывается, пять методов, у каждого метода – свой критерий… Только доклад не о криминалистике был. А вот о чем: о маргиналистике, вспомогательной книговедческой дисциплине, о существовании которой мне до того раза даже слышать не доводилось. В общем, о маргиналиях, владельческих записях на полях и вообще о книжных пометах, всяких там крестиках, галочках, вплоть до отчеркиваний ногтем, едва заметных и потому особенно интересных для исследователя. Оказывается, докладчик не один год работал в этом направлении – систематизировал, описывал, соотносил. Я потом узнал, как его звали. Профессор Скворлыгин. И был он в первую очередь палеопатологом, одним из ведущих специалистов по болезням доисторических животных и первобытных людей; а кроме того
– библиофилом, страстным, неистовым, с весьма и весьма специфическим интересом.
Скучная была лекция. Скучали все, не только я. Долмат
Фомич при всей своей заинтересованности, несомненно показной, так старательно напрягал мышцы лица, подавляя зевоту, что казалось, это челюсть его звонко щелкает, а не бильярдные шары в соседней комнате. Я начинал жалеть, что пришел, а когда докладчик приступил к Достоевскому, к его беглым записям на широких полях журнала "Ребус ", январь
1880, причем которых за утратой экземпляра не видел никто, а вот он, профессор Скворлыгин, с помощью вторичных данных реконструировал смело, мне просто захотелось встать и уйти. Но я не ушел никуда.
Между тем аудитория оживилась, что-то было такое сказано, что заставило всех встрепенуться. Публика негромко переговаривалась. Многие стали выступать с места.
Профессорский монолог сменился общей беседой, не так чтобы сильно непринужденной, но все-таки достаточно оживленной – дружеской и раздумчивой. Речь шла о книгах Терентьева.
Фамилия эта мне ничего не говорила, однако я догадался, что Терентьев был членом Общества, здесь его знали все.
"Милейший Всеволод Иванович ", " наш дорогой Иванович ",
"Иваныч ", " Сева ", " незабвенный "…- кто с пиететом, кто, напротив, с подчеркнутым запанибратством, как бывает, когда говорят о покойнике очень близкие люди – с ощущением, что ли, вины: ты-то, друг, дескать, все теперь понял, все теперь знаешь, это нам здешним тырк-пырк, прости, – а кто с неизбывным таким удивлением: " трудно поверить ", " невозможно представить ",- так вот они все и говорили об этом Терентьеве с места; и докладчик тоже говорил изменившимся голосом и лицом подобрев, оставив тон академический, всю свою лексику наукообразную – о
Терентьеве, хотя больше о маргиналиях, о том, как проступает сквозь них лицо конкретного человека, в смысле, характер активного читателя, так сказать. Он если, значит, склонен к пометам, весь в них сам – в галочках на полях, крючочках, нотабене, в знаках вопросительных и восклицательных и других каких-нибудь, только ему и понятных, – подчеркнет ли он так слово или вот этак и напишет ли что где-нибудь сбоку. Замечание ли, как, допустим, Блок, оказывается, на 160-й странице третьего тома Бунина чиркнул небрежно: "Тютчев лучше писал ", или, как, взять Пушкина – на письме
Вяземскому – знаменитое, афористичное, убедительное:
"Поэзия выше прозы ". Или что-то вроде того. За точность цитаты не ручаюсь, но смысл передан верно.
Вот две книги из личной библиотеки Всеволода Ивановича
Терентьева: одна – просветительская брошюра, очень небрежно изданная, пособие по садоводству, другая – знаменитая " Кулинария", памятник советской полиграфии
50-х годов, едва ли не самая толстая книга, изданная в
СССР массовым тиражом (помнится, СССР в тот день еще существовал худо-бедно, официально развалился он позже, месяца через три, в декабре, если не ошибаюсь). Так вот, на страницах обеих книг можно найти, объяснил нам
Скворлыгин, пометы, сделанные рукой Всеволода Ивановича
Терентьева. Что до брошюры, то это исправления опечаток – докладчик заверил аудиторию, что он скрупулезно изучил текст брошюры, и, будьте уверены, нет там никаких иных опечаток сверх тех двадцати четырех, исправленных ее, брошюры, владельцем.
"По существу, он выполнил работу корректора. Сам. По внутреннему побуждению. Он даже обратился к словарю, чтобы исправить латинское слово… название… сейчас найду… сорта крыжовника… вот! Насколько я знаю, Всеволод не владел латынью ".
Все были поражены. Но еще больше привлекли внимание маргиналии в кулинарной книге. В конце своей жизни
Терентьев, выясняется, находился на бескислотной диете, о чем неоспоримо свидетельствовали записи, оставленные им напротив ряда рецептов. Этакий дневник, после каждой записи дата.
Диетические записи долго еще обсуждались.
"Ну как? – подошел ко мне Долмат Фомич, когда лекция завершилась. Он держал книгу, обернутую черной бумагой, я не сразу догадался, что это моя, которую у меня тогда не приняли в "Букинист ".- Вам понравилось выступление? Не правда ли, хорошо? – И, не дожидаясь ответа, весело аттестовал докладчика: – Энциклопедист! "
В Дубовой гостиной стоял ровный кулуарный гул. Библиофилы, разбившись на кучки, предавались общению.
Похоже, Долмат Фомич был уязвлен моим равнодушием.
" Удивительный человек, – продолжал он расхваливать докладчика. – Замечательный исследователь. Голова ".
Тогда-то я и услышал о палеопатологии. Я узнал, как увлечен ею профессор Скворлыгин и как увлечение палеопатологией этой самой ничуть не мешает профессору
Скворлыгину заниматься еще и маргиналистикой.
" Столько знать, столько знать!.. Впрочем, – тут Долмат
Фомич хитро прищурился,- у нас все интересные.
Неинтересных у нас нет людей. И быть не может. Спасибо вам огромное. Возвращаю вам с благодарностью ".
Протянул мне книгу мою.
"Ах да! – вспомнил я, за чем пришел (пряча книжку под мышку). – Вам она пригодилась? "
"Еще как! Такая печать великолепная! "Кабинет для изучения массажа "… Круглая. В старой орфографии. И так пропечаталась… Я ведь справки навел. Был действительно
Струц. Струц Ганс Федорович, и была у него действительно
Школа изучения массажа и лечебной гимнастики, с кабинетом… "
"Вот как ",- сказал я угрюмо.
" Вашу печать я сфотографировал (ксерокс в ту пору был еще не настолько популярен) и занес в особый реестр. Вы увидите… Я вам покажу когда-нибудь… Похвастаюсь коллекцией… "
Я сказал: " Долмат Фомич, боюсь вас разочаровать, мне кажется, вы во мне сильно ошибаетесь. Конечно, спасибо за внимание, но ведь я здесь, честно говоря, сбоку припека… "
Лицо Долмата Фомича сморщилось, точно он укусил лимон или услышал невероятную пошлость. " Только честных слов, умоляю, не надо… Сюда, пожалуйста, – отвел меня в сторону. – Я редко ошибаюсь в людях. Вы – наш. Уверяю вас, вы с нами, с нами… Вам не может здесь не понравиться.
Почему вам не нравится?"
"Мне нравится. Но дело в другом… " "Дело в том, – подхватил Долмат Фомич, – в том, что вы еще не освоились.
Понимаю, понимаю. Осваивайтесь, я помогу. Уверяю вас, вы скоро сами вызовитесь прочитать доклад с этой трибуны ".
Никакой трибуны в Дубовой гостиной не было.
"Вы читали Монтескье "Персидские письма "?" – "Долмат
Фомич, я далек от всего этого. Я уже давно не читаю книг, уж если вам хочется знать… " – "Не хочется, не хочется
…" – "У меня Достоевский был, тридцать томов… " – "Вы не здоровы, Олег Николаевич, вы еще не оправились после болезни. Не хочу вас пугать, вы бледные, исхудавшие, с огоньком в глазах болезненным… Я вас пер вый раз не таким встретил. Не возражайте. Вам надо очень серьезно задуматься о своем здоровье, и в первую очередь о питании. А в обиду мы вас никому не дадим, так и знайте! "
"Так и знайте " сказано было в сторону дубовой двери, за которой играли в бильярд мои, надо полагать, недоброжелатели.
К нам подошел профессор Скворлыгин. "Если надо лекарства, могу помочь ".
"А?" – акнул мне Долмат Фомич, мол, а я что говорил…
"Мне ничего не надо, – я начинал раздражаться.- Большое спасибо ".
Подошел другой библиофил и, склонив голову набок, уставился на меня, улыбаясь.
"Олег Николаевич претерпевает финансовые затруднения, неожиданно сообщил Долмат Фомич. – Он нетрудоустроен ". Не успел я и рта открыть, как вновь подошедший радостно вымолвил: " Это ерунда. Сейчас придумаем ". " У меня на кафедре есть место хранителя фондов ",- сказал профессор
Скворлыгин.
"А вы не занимались никогда журналистикой? " – спросил тот, улыбающийся. "Нет, Семен Семенович ",- ответил за меня Долмат Фомич. " Это ничего. Мы затеваем газету… библиофильскую… "Общий друг " называется… Почему бы вам не поучаствовать? "
" Олег Николаевич, – сказал Долмат Фомич, – незаурядный стилист, я чувствую это на расстоянии ". "В таком случае что вам ближе? "Библиография", " Новинки ", "Наша коллекция", "Колонки для всех "?"
И тут произошло невероятное: они мне выдали аванс.
"Константин Адольфович, можно вас на минутку?.. Выдайте, пожалуйста, аванс молодому человеку, он будет вести у нас кулинарную рубрику… " Константин Адольфович, как выяснилось, казначей Общества, немедленно отсчитал мне две тысячи рублей – сумму на тот день весьма солидную. Я растерянно держал деньги в руке, не зная что и сказать, а
Долмат Фомич тем временем мне втолковывал:
" Работа несложная, творческая, вам понравится. Найдете цитату из классика… "Ромштекс окровавленный "… как там дальше?.. " и Страсбурга пирог нетленный "… Сначала цитату приводите, а потом рецепт из кулинарной книги, как тот же ромштекс приготовить… "
"Ростбиф, а не ромштекс окровавленный, – весело возразил
Долмату Фомичу профессор Скворлыгин. – " И трюфли, роскошь юных лет, французской кухни лучший цвет… ""
" "Меж сыром лимбургским живым и ананасом золотым ", поспешил реабилитироваться Долмат Фомич. – Иными словами,
Семен Семеныч, я не сомневаюсь, что нам всем повезло: с газетой согласился сотрудничать такой большой эрудит ".
"А есть ли у вас кулинарная книга? " – обратился ко мне профессор Скворлыгин. " Думаю, что нет ",- быстро ответил
Долмат Фомич. "Ну тогда я дам вам экземпляр покойного
Всеволода Ивановича Терентьева ". "Тот самый? " – спросил
Семен Семенович испуганно. "Да, это ответственный шаг, – сказал Долмат Фомич. – Это не шутка ".- " Но ведь там же записи на полях!.. " – " Однако, – проговорил Долмат
Фомич, – Олег Николаевич достоин доверия ".- "Я тоже вижу, достоин доверия",- изрек палеопатолог с какой-то возмутительно неуместной торжественностью. "Я тоже… собственно… вижу ",- поспешно согласился Семен Семенович и для пущей убедительности кивнул головой.
Теперь они обсуждали достоинства книги.
" Смотрите, какая большая.- Профессор Скворлыгин любовно ее перелистывал. – Государственное издательство торговой литературы. Москва, 1955 год. Ее до сих пор называют сталинской, хотя сам Сталин уже, как вы знаете, лежал в
Мавзолее два года, такая фундаментальная". " А страниц-то, страниц-то… без малого тысяча! " – зачарованно произнес Семен Семенович. "Две с половиной тысячи столбцов! – отчеканил Долмат Фомич. – Одних цветных иллюстраций двести листов! " "И это при тираже полмиллиона! "
"А давайте-ка я вам прочитаю, что сказал академик Павлов.
Эпиграф. – Профессор Скворлыгин стал читать с выражением:
– "… Нормальная и полезная еда есть еда с аппетитом, еда с испытываемым наслаждением… ""
"Прелесть! – умилился Долмат Фомич. – Слов нет. Прелесть ".
Положить фолиант мне некуда было. Пришлось внять увещеваниям профессора и взять его старомодный портфель с металлической пластинкой "Дорогому Скворлыгину от сослуживцев ".
Решили, что недели мне будет достаточно. Через неделю, сказал Долмат Фомич, ко мне придет курьер, я ему и отдам приготовленное.
"Я бы мог и сам занести ".- "Нет, нет, у нас еще нет офиса. Главного редактора непросто найти. С курьером надежнее ".
"Господа! – воззвал к присутствующим Константин
Адольфович. – У меня осталось три лотерейных билета! Есть ли такие, кто еще не получил билет Дантевской лотереи? "
"Олег Николаевич не получал. Дайте Олегу Николаевичу! "
"Только, – произнес Долмат Фомич шутливым тоном, – Олегу