20.
Прогулка по солнечному городу доставила Марии Игоревне массу приятных минут. Кажется, она даже что-то пыталась петь, мурлыкала под нос песенку из нового альбома Земфиры, услышанную накануне.
Первая радость её ждала сразу же на входе: после болезни на рабочее место вернулась её поклонница, безымянная мышка-старушка в синем халате. Душа Марии Игоревны возликовала. Встав возле окошечка, она завела велеречивые беседы о здоровье, о погоде, о том, о сём, словно бы одноклассницу какую встретила. Или актрису из театра, в котором начинала трудовую деятельность.
От такого обилия внимания важной персоны старушка даже растерялась.
Да и выглядела она, честно говоря, неважно, вот Мария Игоревна и решила поспешать.
Она уже давно решила, что расскажет старухе всю правду. Однако, как ни пыталась, Мария Игоревна никак не могла начать говорить о письмах, а солнце заливало помещение, слепило так, будто бы хотело навести здесь полный порядок, очистить от бактерий потолок и стены, наконец, очистить от непонимания любые человеческие отношения.
Мария Игоревна решила погодить, привыкнуть к мышке, проверить её на
"вшивость". Вот и стояла рядом со стойкой, как ключи в связке, перебирала темы для разговора.
Вторая, тревожная, радость ждала её в абонентском ящике, куда она залезла за газетами, без особой надежды на новые письма. Ан нет, лежало, лежало письмишко – сверху, она сразу же его заметила и замерла, и ухнуло что-то внутри, целый горный камнепад.
– Посмертное,- только и прошептала она, и руки затряслись. Так стояла и смотрела на него, боясь вскрыть, мало ли что.
Так странно: человека нет уже, лежит недвижимый под землёй, а письма его всё ещё совершают перемещения в пространстве, словно дети или незавершённые дела.
21.
А тут ещё женщина вошла, стала ящик открывать (один из тех, из заповедных), высокая, статная. Мария Игоревна едва не заплакала, подошла к ней, протянула нераспечатанное письмо, мол, вам это и я к нему никакого отношения иметь не могу.
Красотка сначала-то письмо схватила, головой махнула, спасибо, мол, а потом на адрес глянула и растерялась, не мой, говорит, адрес-то. А
Мария Игоревна на неё руками машет, вам, вам, письмецо в конверте, и плачет, и слёзы текут, выбежала на крыльцо, слезы утерла, достала сигарету, стала смотреть на солнце, пока глаза не высохли, пока в глазах совсем темно не стало.
И тут её окликнули, едва равновесие не потеряла. Шахов вылезал остановившегося автомобиля, бежал к ней. Вот, ехал мимо, увидел, решил поговорить. Ага. Заходил он сегодня к Галусту, взял его пьесу – монологи женщин, записанные втихомолку у его мамы, гинеколога, такая получилась захватывающая вещица – про судьбы человеческие, даже странно, ай да Галуст, ай да зассанец застенчивый!
– Так я же, Мария Игоревна, сразу про вас и подумал – там есть несколько сильных ролей, одна из них ну прямо на вас и написана, попробуете? Давайте сделаем спектакль, взорвём эту хибару до основания, а?
Мария Игоревна кивнула: не до тебя мне сейчас, мой мальчик, да и не сбудутся планы твои, болтовня обычная, но я на всё согласная, только отвяжись поскорее. Шахов, не будь дурак, понял: заслуженная артистка
России явно не в себе, быстро отвязался, крикнув на прощание:
– Да, и соседке своей передайте, я насчёт её тоже договорился, будем вместе мексиканские сериалы озвучивать… Сильно уж мне она понравилась, как её звать-то хоть?
– Макарова.
– Ну, так дайте ей, что ли, мой телефон. Если, конечно, предложение это её заинтересует…
И дальше побежал по делам.
22.
Мария Игоревна ещё некоторое время постояла на крыльце, пока не замёрзла, вернулась на почту, где сонно и тихо, красотка ушла, старушка в синем халате возится с бланками, сортирует, раскладывает их по кучкам. Увидела Марию Игоревну, оживилась.
– Вы письмо-то своё заберите, не взяла она его… Не знаю, какого вы известия ждёте… Мы тут решили, что вы просто открывать его боитесь.
Так давайте, что ли, я тогда открою? А эта-то… барышня… открывать его не стала. Не моё, говорит, это дело, пусть она сама… И на вас показала.
Мария Игоревна забрала конверт, села. Сердце отчаянно стучало, точно счётчик в такси, вертела его в руках, понюхала даже, всё никак не решаясь.
– Спасибо… Пойду я… Дома открою…
Ноги подкашивались, но переборола себя, устояла в очередной раз, не привыкать, да и помощи ждать неоткуда. Побрела домой.
Положила письмо на кухонный стол, покрытый клеенкой с весёлыми квадратиками, закурила, открыла форточку.
Помыв пепельницу, взяла конверт, снова понюхала, нет, никаких предчувствий, нашла в столе ножницы, аккуратно подрезала конверт, достала листочек и, словно с цепи сорвавшись, жадно начала читать, скакала по строчкам, перепрыгивала через абзацы, торопясь к финалу, словно это что-то решало, глотала информацию непереваренными кусками, уф-ф-ф-ф, напугал ты меня, парень.
23.
Жив, или письмо запоздало? Тогда получается, что не Царь? Или заранее письма приготовил, разослал? Никаких отчаянных воплей послание не зафиксировало, напротив, содержание его оказалось спокойным, уравновешенным. Снова никакой ясности, кроме нескольких несущественных подробностей.
Пишет, что болел, перенёс грипп на ногах, получил осложнение; пишет, что выходной у него в понедельник. Мария Игоревна улыбается: в точности как у неё, истинно творческий работник, получается – во всех театрах и библиотеке, куда она записана, нерабочий день – понедельник. Снова подумала: уж не наш ли, но отогнала эту мысль как никчёмную. Без проблесков надежды. Разумеется, нужно терпеть и ждать, но не чуда.
Игорь писал, что во время болезни, когда совсем свалился, пытался сочинять стихи, но путного из этого ничего не вышло, виршей он не присылает, так как стесняется её критического склада ума.
И ещё он писал, что во время последней встречи (когда они столкнулись совершенно случайно в торговом центре) он снял с её мехового воротника её волос, но не выбросил, а только сделал вид. И теперь у него имеется целая реликвия – настоящий волос любимой женщины в целлофановом пакетике.
Если выходной день – понедельник, следовательно, Игорь регулярно ходит на службу, следовательно, не инвалид безногий (сказано же -
" перенёс на ногах "), как она однажды подумала в порыве отчаянья.
Ведь, по одной из версий, Игорем мог оказаться парализованный муж
Макаровой, она и о нём думала неоднократно. Ходит же к нему патронажная сестра. Раз в неделю. Раз в неделю.
А он – такой, как все, значит. Вот и славно, вот и хорошо.
24.
Поди, и семья у него имеется? Потому и мелется, открыться боится?
Ответственейший человек! Путин!
Мария Игоревна взглянула на часы: четверть седьмого. Успеваю! До закрытия почтового отделения есть ещё время, вот и метнулась обратно к синему халатику, бежала, словно за последним вагоном уходящего в неизвестность состава, успела!
Пока бежала по тёмной, неосвещённой улице, решала: рассказать, не рассказать, махнула рукой, понадеялась на авось: вот приду, увижу и всё станет ясно, так само собой и решится. Сразу полегчало на душе, нырнула в подворотню, чтобы сократить путь, мимо мусорных баков, мимо молодёжи, кучкующейся вокруг гитариста, вбежала на крылечко, хлопнула дверью.
Увидела синий халатик, обрадовалась: одна, никто мешать не станет, можно поговорить. Стала что-то плести про племянника или внука, путалась, потом плюнула, протянула письмо, говорит, что сегодня получила, а обратного адреса нет, как быть? Информация очень важная, человеку же помочь необходимо (мол, не моя в том заинтересованность, не для себя стараюсь), не поможете ли?
Есть только примета одна – живёт автор письма на перекрёстке, смотрит на трамвайные пути ("крест-накрест"), плачет и ждёт помощи, а она всё не идёт, потому что адрес отправителя неизвестен. А ещё версия имеется – что первые два письма (Мария Игоревна едва не проговорилась, чуть не сказала "сам принёс") в её абонентский ящик своим ходом пришли, видите, на них и штемпеля-то никакого нет.
Разумеется, старушка, божий человек, никакого подвоха не заметила, полезла в регистрационные книги. Долго ковырялась в них, потом вздохнула: обычные письма они не регистрируют, только общее количество пришедших за день в ведомости проставляется, вот если бы было оно заказным, да ещё с уведомлением – тогда иной коленкор, тут же нашли бы пропажу, а без дополнительных сборов – ну какой с него спрос?!
25.
Норушка посмотрела на часы: пора закрываться, а беспокойная посетительница не уходит, переживает, мучается, да только помочь ничем ей нельзя. А всё равно жалко.
– Дайте конвертик-то, – только и сказала. – Может, и я пойму чего…
– Да чего уж тут, – переборщила с эмоциями посетительница: актриса, сразу видно.
– А вот смотрите, – синий халатик даже вскочил со стула, – на этот раз здесь штемпель имеется, да ещё такой отчётливый, как же вы его сразу-то не заметили?
– И как это я его сразу не заметила? – отказывалась верить в удачу
Мария Игоревна. – Ну-ка, дайте-ка мне…
Ещё мгновение назад она одними только глазами взывала к старушке о помощи, а теперь тут же потеряла к ней какой бы то ни было интерес, забыла о её существовании. Надела очки-лупы, стала крутить-вертеть конвертик, от напряжения высунув кончик языка – совсем как внучка-школьница, когда домашнее задание по арифметике не получается.
– Ну, да, штамп, четырнадцатое отделение… А где это? – снова вспомнила она о мышке-норушке.
– На Российской, – авторитетно высказалась старушка и с шумом закрыла в сейфе коробку с конвертами и мелочь из кассы.
– Российская большая, – задумчиво глядя в витрину, провозгласила актриса.
– Между прочим, – преподнесла ей на прощание сюрприз норушка, – муженёк мой покойный на скорой помощи отработал сорок восемь лет.
Мария Игоревна совершенно не понимала, при чём здесь муж-шофёр.
Работница почтового ведомства объяснила:
– Чердачинск он знал как свои пять пальцев. И часто загадки загадывал всякие. Как лучше проехать в Кочкаево, какой дорогой быстрее добраться до Першино… Так вот он говорил мне, что трамвайные пути лежат в нашем городе крест-накрест только в одном месте – на перекрёстке Российской и проспекта Победы. Потому что во всех прочих пересечениях они или параллельны, или только с трёх сторон имеются…
Какой хороший он у меня был человек. Пил только…
26.
Мария Игоревна ликовала. Едва не бросилась целовать бабульку, так растрогалась, что снова, второй, нет, третий, третий раз за день слёзы выступили. Вот это прорыв, настоящий и бесповоротный! Ведь
Макарова ездила к Царю в офис куда-то на Красную, в центр, а жил
Царь и вовсе где-то за городом. Значит, жив! Жив! И Мария Игоревна знает, где его искать, где найти можно будет! Уж с её-то терпением и методичностью в победе упорства над здравым смыслом можно не сомневаться.
А только так, от полного отчаянья, и можно выиграть. Только так, из глубины воззвах, победить.
Глава третья. Серебряное копытце
1.
Загрузив "Живой журнал", Макарова не верила глазам: юзер Tcharне исчез, более того, исправно вывешивал постинги в ленте.
Настроение его было прекрасным, ждал весну, болел за российских олимпийцев и помирать не собирался.
Макарова закусила губу: виртуальная реальность обманула её. Ведь столько раз она давала себе зарок – не верить всем этим теням и отражениям, но, легкомысленная душа, снова и снова покупалась на знаки искренности. Разве искренность может быть бессмысленным знаком?!
По всему оказывалось, что может. Впрочем, девушка совестливая,
Макарова понимала – во всём виновата лишь она сама: ну, подумаешь, ошиблась, обозналась, с кем не случается…
Она переключилась на дневник foma,тот продолжал плести сети политического заговора, но сейчас Макарову это волновало меньше всего. Оставим интриги политикам, у простых людей кровь бурлит от предчувствия любви. "У меня конкретное предложение – нужно что-то делать", – говорила одна её дородная пациентка.
Вот и Макаровой надоело сидеть в "отстойнике". В "накопителе", ожидая самолёта "с серебристым крылом", который унесёт её в заоблачные выси. История с Царем, увы, закончилась, нужно придумывать развлечения дальше. Да и поиск новых клиентов для психоанализа – проблема существенная: финансы поют романсы, нужно лечить мужа (у него, кажется, наметилась положительная динамика), существовать самой. Интернет оплачивать, опять же таки. А новый мужчина – это не только праздник, но и новые возможности, новые круги общения, и вообще, "не взлетим, так поплаваем…".
Короче, она, наконец, решилась влезть в сетевую жизнь и для начала написать письмо пользователю, спрятавшемуся за именем Tchar.
_
2.
Сказано – сделано. Написала. Пустяковую записочку, в ответ на один из проходных постингов. Правда, люди, "живых журналов" не имеющие, автоматически проходят в почте под грифом "анонимов", поэтому подписалась. Настоящую фамилию ставить в последний момент почему-то испугалась, подписалась "Феей хлебных крошек".
Тут же получила ответ, захлопала в ладоши, подбежала к спящему мужу, поправила одеяло, побежала писать ответ. Отстучала положенные для знакомства две-три строчки, обыгрывающие её новое имя, отправила.
Обратная телеграмма-молния пришла немедленно. Уже с личным адресом – чтобы отныне "Фея хлебных крошек" писала не в журнал, где её сообщения может прочитать любой скучающий, но домой или в офис, не важно. Важно, что общение их мгновенно перешло в иную, весьма интимную плоскость.
И тогда Макарову понесло. Едва справляясь с приступом сильного сердцебиения, она накатала длиннющее письмо, полное намёков и предыханий. Макарова сообщала незримому корреспонденту, что хорошо осведомлена о его роли в теневой стороне жизни "ЖЖ", что её восхищает его организаторские способности, словом, всё то, что приятно услышать любому амбициозному мужчине.
Ну, и так, между делом, вскользь, пару слов о себе. Работаю в творческой сфере (поди проверь), озвучиваю сериалы на "канале
Принцессы", ты можешь услышать мой голос прямо сейчас, стоит только включить телевизор. Если очень интересно, поди, угадай, за кем из мексиканских страдалиц я скрываюсь.
3.
Меня очень заинтриговала ваша осведомлённость – писал Tchar _
(признаваясь в конце письма, что его человеческое имя, вообще-то
Игорь), а также ваш неординарный ум и прочие несомненные достоинства.
Игорь признавался, что тут же включил телевизор, нашёл канал сериалов, где один женский голос лучше другого, поэтому он немного в растерянности…
Макарова захлопала в ладоши и тоже побежала включать телевизор. На экране две крашеные блондинки выясняли отношения – кто же из них, на самом деле является матерью незаконнорожденного сына дона Альберто.
Модуляции голосов обеих соискательниц счастья Макаровой не понравились. И, как ни старалась, она не могла соотнести себя ни с одной из ухоженных, загорелых тёток, загримированных под скромных девиц. Первая явно претендовала на роль положительной героини, вторая – играла очевидную злодейку, но ни та, ни другая не нашли в сердце Макаровой отклика.
На шум телевизионных голосов проснулся, заворочался муж: экран поставили как раз напротив его кровати, чтобы хотя бы немного развлечь бедолагу, уже давно не жившего собственной жизнью.
Пристыженная Макарова коршуном кинулась к мужу, принялась массировать его худые ноги, менять ему позу. Пролежней, слава богу, не было. Муж смотрел на неё голодными глазами, лучше бы и не смотрел вовсе: Макаровой стало не по себе.
А что делать, оправдывала Макарова свои намерения, я же молодая, я же не худая и к тому же женщина, которая поёт! Я ему не изменяю, храню верность, виртуальная интрижка – не в счёт, да разве можно серьёзно относиться ко всем этим заочным романам, когда совершенно не ясно, кто с тобой разговаривает на том берегу.