- О’кей, дорогой, - услышал Лофтис ее голос, исполненный раздражения и скуки, - через минуту мы поедем домой.
И впервые за многие часы Лофтис почувствовал унылую депрессию. Ей придется уехать, и он останется один. Он страшился предстоящих часов в доме наедине с Элен. Проклятый мальчишка. Почему они не вырезали ему аденоиды? Он вырастет юным оболтусом, и им придется отправить его в военную школу, подальше от подрастающих девчонок. Лофтис устало глотнул виски.
Через минуту Пуки и Мелвин полезли на гору к кедрам, где все еще играли две маленькие девочки, чтобы помирить детей; Пуки один раз повернулся - Лофтис видел его, - произнес что-то, глядя с нелепой улыбкой в направлении садовых кресел, чего Лофтис не услышал, и пошел дальше вверх. Затем, подняв глаза от своего стакана, Лофтис обнаружил, что Долли осуждающе смотрит на него; он без улыбки взглянул на нее, чувствуя легкое головокружение, слыша слабый звон, встречающийся летом в воздухе, светлячки мелькали в сумерках, словно светящиеся капли воды, и в нем нарастало жаркое желание, с которым он ничего не мог поделать.
- Вы счастливы? - спросил он.
Она отрицательно покачала головой:
- Нет.
- Почему нет?
- Потому что Пуки некрасивый.
- Вы же это несерьезно, - сказал он.
- Нет, я хочу сказать: потому что он чудной, - сказала она.
- Потому что он клоун, - подсказал он.
Долгое время оба молчали.
- Он милый человек, - со вздохом произнесла она наконец.
- Пошлите все это к черту, - сказал он.
А Пуки спускался по склону, весело махая им рукой. Он прошел мимо них, направляясь к берегу.
- Хочу взглянуть на это маленькое старое суденышко, о котором вы говорили, - крикнул он. - Хочу…
Лофтис поднял вверх бутылку.
- Выпей еще! - крикнул он.
- Спасибо, нет, старина! - крикнул в ответ Пуки. На расстоянии глаза его казались остекленевшими, слегка растерянными, на лице была глупая ухмылка. - Я из тех, кто знает, когда надо остановиться.
Лофтис весело помахал ему - Пуки исчез за дамбой.
- К черту все это, - сказал Лофтис Долли. - А то каким-то образом где-нибудь увязнешь.
Несколько минут они сидели молча. Потом Долли очнулась. И казалось, с бесконечной нежностью посмотрела на него. Она была раздосадована, она выпила слишком много виски, и она могла поддаться почти любой эмоции - особенно вожделению.
- Вы - красивый, - прошептала Долли. - Вы - чудесный.
Он прошел к ней сквозь тьму.
- Долли, - сказал он. - Сладкий котеночек… - пробормотал он, пускаясь - он это так или иначе понял, предвидя и осознавая, - в волнующее и опасное плавание.
И вдруг, разрезая сумерки, откуда-то сверху раздался дикий испуганный вскрик. Они с Долли повернулись к дому; Лофтис услышал, как испуганно ахнула Долли, привстав со своего кресла, а он со все еще протянутыми руками, словно застыв в позе мольбы и заверения, перевел взгляд на террасу, где разглядел под деревом Руфь, взволнованную громадину, - передник ее развевался, она сжимала руками лицо и трепыхалась как безумная на выступе холма, словно эдакая черная заморская птица.
- Ай-й-й, - вопила она, сопровождая это протяжными выкриками: - Боже! Спаси нас!
И Лофтис застыл, дрожа, уверенный, что кого-то убили. Он не совсем понимал, будучи уже одурманен непомерными эмоциями и виски, как добрался до вершины холма, а все-таки добрался, казалось, со скоростью света, оставив Долли далеко позади, - она тоже в ужасе кричала: "Подождите, подождите!" - а он, спотыкаясь, поднялся по ступеням из каменных плит и прошел под кедрами, где чуть не упал, споткнувшись о поваленные ветки, и, боясь даже подумать о том, что могло случиться, отчаянно заспешил туда, где стояла Руфь, закрыв лицо руками и подняв к Богу глаза.
- Скажи мне… - задыхаясь, выкрикнул он. От нее пахло стряпней и жиром, и она безмолвствовала. - Да скажи же мне, черт бы тебя побрал! - крикнул он, встряхнув ее, но она лишь закатила свои большие черные глаза, и из горла ее вырвался слабый писклявый звук.
Он оттолкнул ее. Под кедрами слышались голоса, и он устремился туда, а там на прохладной, лишенной травы земле Элен и Элла Суон силились вытащить Моди из массы веревок и стеблей. Он, пошатываясь, нагнулся, чтобы помочь, растерянный и испуганный, но Элен жестко сказала: "Отойдите, отойдите", - а Элла, начавшая дрожащими пальцами высвобождать веревку вокруг шеи Моди, простонала:
- Они связали ее, они ее чуть не убили, мерзопакостники.
Спотыкаясь о корни кедров, прибежали Долли и Пуки, а Моди, чей рот был заткнут носовым платком и маленькое личико с минуту выглядело синим, снова начала дышать. Ее лицо покраснело в нескончаемом спазме страха, или муки, или и того и другого, и она наконец издала крик боли, услышав который вместе с истерическими выкриками Руфи на террасе, Лофтис вдруг почувствовал что-то мистическое. Элен, подхватив Моди, прижала девочку к груди. Ее парализованная нога жалко висела, и Элен принялась ходить маленькими кругами под кедрами, тихо, приглушенно говоря с дочкой, а та, немного успокоившись, рыдала отчаянно, горько, прижавшись к лицу матери. Лофтис тщетно пытался что-то сделать или сказать. Почему-то, когда он беспомощно стоял тут, все это показалось ему невероятной небылицей, поскольку теперь он знал, что Моди в безопасности, и он желал лишь, чтобы все вдруг растаяло как дым и он снова сидел бы в садовом кресле. Однако все, что он мог, казалось, сделать - это стоять тут, тщетно размахивая руками и шаря в карманах в поисках сигареты.
- Бедное дитя! - воскликнула Долли, с успокаивающим жестом направляясь к Элен, но Элен, избегая встречи с ней, отвернулась и вместе с Моди направилась к двери на кухню, а в это время Пейтон и Мелвин вылезли из-под большой гортензии - четыре глаза в затененном пространстве, расширенных от страха.
Они все стояли и смотрели. Очень осторожно Элен опустила Моди на руки Эллы Суон, затем круто развернулась и молча, на глазах у всех - включая большого чау-чау, приблудившегося из соседнего дома, выставившего свой дурацкий фиолетовый язык, - подошла к Пейтон, стоявшей там с испуганными от неожиданности глазами, и сильно, жестоко ударила по щеке. Затем заговорила шепотом, но так, что все ее слышали.
- Ах ты, маленький дьяволенок! - сказала она и, повернувшись, опустила голову и снова нежно взяла Моди, продолжавшую тихонько всхлипывать, из рук Эллы и пошла по ступеням в дом. Сетчатая дверь захлопнулась за ней, и Пейтон стала всхлипывать. Все молча присутствовали при этом, замерев, стоя неподвижно, как столбы, под кедровыми ветвями, - Лофтис и его гости, и, наконец, две негритянки, которые с застенчивыми и озадаченными, однако странно понимающими улыбками подошли к ним, каждая, возможно, чувствуя, что ее окружают ясные весенние сумерки, напоенные запахом кедров и моря, и что-то еще - окрестные тихие дома зажиточных людей, огражденные и чистые, с подстриженными садами, которые в этот момент все без исключения затронуты непонятной бедой, тогда как мысли каждого, возможно, на секунду обращаются к осознанию собственной вины, подобно тому как душа всегда ищет свою могилу. Вдали колокол бросил в тишину семь звенящих звуков, и Пейтон, отчаянно рыдая, снова залезла под гортензию.
Дверь комнаты, где они стояли - Лофтис и Пейтон, ее рука в его руке, - находилась на краю темноты, как на берегу ночью у моря. За ними в темноте возникали сильные, таинственные запахи пудры и духов, которые, хоть и знакомые им обоим, никогда не теряли для него аромата чего-то непривычного и таинственного, потому что вызывали в нем память о танцах и вечеринках в далеком прошлом, а запах гардении - о любви. А у Пейтон они вызывали порочное возбуждение, тоже обещание танцев и вечеринок, а также - поскольку ей было все еще девять лет - надежду, что, когда принц явится наконец с любовью и веселым звоном шпор, день будет вот так же душераздирающе пахнуть, и всегда розами. Ветерок зашелестел в комнате, с тихим шорохом потряс кусочком бумаги - словно игрушечные копытца процокали по крошечной дорожке. Они с Пейтон стояли застыв и слушали: без конца шуршала бумага, маленькие копытца галопом неслись в тишине; ветерок со вздохом утих, и бумага, копытца, лошадь и всадник без звука исчезли, свалились в игрушечный овраг. Они прислушивались в нерешительности, почему-то испуганные, поскольку теперь где-то за ними - словно из темноты прилетела стая сверчков - прозвучало клик-кляк-клик будильника, прерывистый монолог, обещавший нечто ужасное.
- Элен, - тихо произнес он.
Молчание.
- Элен, - повторил он.
- Да. - И все. Голос, ничего не ожидающий и не враждебный - просто никакой. Снова тишина.
Они слышали, как она дышит, мгновенно вызывая у обоих видение: лежащая фигура, мать и любовница, бесстрастная, ничего не чувствующая, больная. Что случилось с этими теплыми, любящими руками, которые когда-то заботились о нас? Но ничто не шевельнулось в темноте. Руки были неподвижны. Будильник прозвонил: "клик-кляк-клик". Так назойливо, так назойливо, так назойливо.
- Мы можем войти, Элен?
- Да.
Они медленно прошли через комнату, шаря руками в темноте, словно отдирая паутину от невидимой стены. Здесь стояли две одинаковые кровати с маленьким вязаным ковриком между ними, и они подошли к ее кровати, по-прежнему ничего не видя, но зная, какие ее окружают вещи: коврик, остовы кроватей, собрание маленьких фигурок и безделушек, незряче смотревших на них в темноте, а также бутылочки с медикаментами и пилюлями, маленькая зеркальная горка, от которой исходил слабый запах сиропов и химикалиев.
Звук ее дыхания возобновился совсем близко, и когда их глаза привыкли к темноте, они обнаружили, где она лежит, - фигура в белом, тихо дышащая; руки, безвольно скрещенные на груди, словно бледные призрачные крылья - крылья морской птицы.
- Элен, - тихо произнес он.
- Да.
- Элен, я привел Пейтон. Мы с Пейтон…
Они сели на край кровати напротив нее. Вспышка огня вдруг осветила тьму: Элен, опершись на локоть, поднесла огонь к сигарете. На минуту они увидели ее лицо, вытянутое и искаженное гневом, горем, - они, право, не могли сказать, чем именно. Она снова откинулась назад, задула спичку. Огненный цветок рассыпался, и тьма окружила их; крошечная капелька света трепетала на конце спички, а потом и она погасла. Их окутала ночь - ночь, напоенная ароматом гардений и роз, - однако вместе с темнотой появился и запах медикаментов, неприятный запах, слегка угрожающий, напоминающий об изнеможении и немощи, и болезнях.
- Элен, - медленно произнес он, - Пейтон хочет вам сказать… что она сожалеет… о том, что случилось с Моди.
- Мама, прости меня за то, что Моди ушиблась из-за меня. Извини, мама. Я не хотела, мама.
- Да, - сказала Элен.
Они сидели в темноте, вдыхая запахи духов, лекарств, сигаретный дым, не видя ничего. Высоко в небе пролетел самолет - каждый из них шевельнулся, прислушиваясь: как далеко он летит, куда? На крыльях вспыхивали огни - зеленые и красные, дьявольские глаза, мигавшие в ночи.
- Извините ее, Элен, - сказал он.
- Извини, мама, - повторила Пейтон, слегка задыхаясь, точно она вот-вот заплачет.
- Да, - сказала Элен.
- Извини, мама.
В темноте раздался шепот и зашуршали простыни. Протянулась рука - она притянула Пейтон к себе.
- О да, дорогая. Я знаю: ты сожалеешь о случившемся. Я знаю. Я знаю. Мне тоже жаль, что так случилось. - И обе немножко всплакнули, послышались тихие, успокоительные звуки, какие издают две женщины, старающиеся простить друг друга. Лофтис какое-то время праздно сидел, пока Элен наконец не прошептала Пейтон: - А сейчас, дорогая, иди вниз. Пойди сейчас и умойся. Ты, должно быть, ужасно перепачкалась. Пора в постель.
Пейтон, спотыкаясь, прошла мимо него - он ее не видел, но почувствовал на своей ноге ее пальцы, трепетавшие как мотыльки, хватаясь за его брюки.
- Папа? - сказала она.
- Минутку, крошка, - сказал он. - Я сейчас.
Пейтон вышла из комнаты, натыкаясь на скамеечки для ног и туалетные столики, и Лофтис снова остался сидеть в тишине.
Наконец он произнес:
- По-моему, она действительно жалеет, что так случилось. Ведь я же… не подталкивал ее к этому. Я только сказал ей, что надо говорить. По-моему, она действительно сожалеет.
- Да. Сожалеет.
- А Моди сейчас в порядке?
- Да, - устало произнесла Элен.
- По-моему, она просто испугалась, - медленно отважился он сказать.
- Да.
Затем он произнес то, чего не хотел говорить, - это так ущемляло его гордость, однако он знал, что должен это сказать:
- Элен, я правда очень жалею о том, что произошло сегодня. Правда, жалею. Все это было очень глупо. Надеюсь, ты не поняла это неправильно. Я не должен был так поступать.
- Нет.
- Я хочу сказать: приглашать их.
- Да, - сказала она.
- Элен, я же люблю вас. Вы этому верите?
- Не знаю, - сказала она. И повернулась на бок с вымученным вздохом. Он ее не видел, хотя по звуку голоса понимал, что она все еще лежит лицом к нему. Слова полились - устало, монотонно, и, слушая ее, он почувствовал, что его пробирает холодный пот. - Я не знаю. Я просто не думаю, что и вы это знаете. Я старалась делать все как надо. Я старалась потакать вам, понимая, что поступаю неправильно. Я просто думаю, что вы ребенок. И я не думаю, что мы когда-либо понимали друг друга. Вот и все. Я просто думаю, что у нас во многом разные ценности.
- Вы любите меня? - тихо спросил он. И понял, что давно ее об этом не спрашивал, и мысль о том, что она может ответить, вызвала в нем смутную дрожь страха.
- Я не знаю…
- То есть как это, Элен?
- Если б не было Моди. Если б не было Моди…
- Что вы хотите этим сказать?
- Сама не знаю, - сказала она. - Не думаю, что я смогу и дальше с вами жить. Я просто думаю, что вы всех нас уничтожите.
Он поднялся. В груди его вспыхнули гнев и сознание тщетности всех усилий, а также, неожиданно, стыд - стыд от того, что их совместная жизнь, которая, как большинство браков, началась в такой беспечной, доброй атмосфере, с таким доверием, пришла к такой беспросветности, к такому сумбуру.
- Что ж, - произнес он ровным тоном, думая: "Что ж, все дело в твоих деньгах - в этом весь ужас". - Что ж, мне жаль.
- Да, - сказала она.
- Мы все начали и теперь вынуждены положить этому конец.
- Да.
Голос ее звучал холодно, устало, безразлично. Она снова приподнялась на локте, повернула светящийся циферблат будильника от стены, так что призрачный зеленый свет упал на нее. Затем она потянулась к стакану с водой и проглотила таблетку. Ему хотелось что-нибудь выкрикнуть ей. "Не смей трогать мою дочь!" - отчаянно хотелось ему сказать, но на мгновение захотелось также сесть рядом и взять ее за руку, потому что с ней было что-то не так, - ведь он же любил ее, и она должна это понимать. Но он действительно не знал, что ей сказать, а потому просто повернулся и на ощупь вышел из комнаты.
Внизу он обнаружил Пейтон: свернувшись в кресле, она спокойно читала "Винни-Пуха". Он окликнул ее, и они вместе вышли. Они сели в машину и поехали, казалось, за многие мили - за город и по безлюдным сосновым лесам, через болота, полные лягушек, которые пронзительно квакали и, завороженные светом фар, выпрыгивали как угорелые на дорогу и попадали под колеса. Это приводило в восторг Пейтон, а у Лофтиса разболелась голова. Пошел дождь - он упорно лил полчаса, а потом прекратился так же внезапно, как начался. Наконец часов в десять Пейтон объявила, что проголодалась; они остановились возле пустого ресторана в маленьком рыбацком городке выше по заливу и наелись крабов с лимонадом. Пейтон болтала без устали и сказала, чтобы он посмотрел на нее: "Посмотри на этот новый браслет". Лофтис пил пиво. Затем появилась женщина с красным лицом и жировиком на щеке - она несла опилки и щетку - и сказала им, что пора уходить: заведение закрывается.
Машина была запаркована у темного причала. Они долго сидели в ней, глядя на залив. Начался прилив - волны, фосфоресцируя, мягко набегали на берег. Стало холодать, и Пейтон, свернувшись клубочком, притулилась к Лофтису.
- Чем больше снежинок пом-пом, тем больше их падает пум-пум…
Он посмотрел на нее.
- Когда ты, крошка, вырастешь, - сказал он, - ты будешь просто чудом.
Она никак не отреагировала. Через какое-то время она сказала:
- Папа, мне жаль, что мы с Бастером связали Моди.
- Да, - сказал он, - это была не очень хорошая идея. Вы с Бастером.
- Мы с Бастером. Почему мама меня так ударила? Она никогда…
- Она просто плохо себя чувствовала, крошка. - Он обнял ее и притянул к себе.
- Да, - задумчиво произнесла Пейтон. - Я думаю, она плохо себя чувствовала. Мне правда жаль, что я сделала так больно Моди.
- Да, - сказал он.
- Дети должны быть добрыми друг к другу, - сказала Пейтон.
- Да.
Вскоре Пейтон заснула, притулившись к нему, и поднявшийся на берегу ветерок растрепал ее волосы, принеся с собой запах болота и кедров, воспоминание о том, что происходило в этом сезоне любви и дождя.
3
На полпути между железнодорожной станцией и собственно Порт-Варвиком - на расстоянии, в общем и целом, в две мили - болота, усыхая в жалкие одинокие лужицы, постепенно уступают место возвышенностям. Здесь, у края дороги, появилась неприглядная поросль: ежевика и вереск неопределенного, грязного цвета, словно с превеликими усилиями прорвавшись сквозь глину, буйно цвели теперь, сгибаясь и трясясь на ветру. Примыкает к этим сорнякам с виду унылый городской район - его видное дороги, да, собственно, дорога со временем поворачивает и проходит через него. Здесь высятся горы отбросов, в воздухе вечно стоит сладковатый запах овощей и видны - кажущиеся издали радужными - тучи плотоядных мух, чернеющих на помойке, и еще, возможно, пара главенствующих тут крыс, стоящих на задних лапах, точно суслики, и глядящих, лениво моргая больными глазами, на пораженных ужасом туристов с Севера.