Доктор усаживает меня в кресло и вдруг начинает жаловаться: мол, пациентов мало, большие налоги, мебель в рассрочку купил, и вообще наступили тяжелые времена. Заглянул мне в зрачки, посоветовал не читать по вечерам и стал выписывать опять какие-то капли. А тут медсестра, помощница его, крутится. Чего-то он ей сказал, чего-то она ему ответила. Эге, подумал я, ты неплохо устроился, приятель. Нечего жаловаться, что мало пациентов. Ты не скучаешь. И жена придраться не может. Вот только девочка совсем молоденькая. Ей и шестнадцати нет. А ждет не дождется, когда я уйду. Тогда вы, не теряя времени, прямо на этом диванчике...
Думаю я так и, естественно, смотрю то на доктора, то на медсестру. И прямо на моих глазах девушка становится красной и вылетает из кабинета, громко хлопнув дверью. А доктор нахмурился, разорвал рецепт и как бы невзначай, сам себе, но достаточно громко произнес:
- Между прочим, сеньорите Марии двадцать один год.
Я обалдел, но поспешил откланяться.
Вышел на улицу, размышляю. Вот повезло мне: мало того, что доктор ворюга, бандит и растлитель, так он и телепат! Прав был я - подальше надо держаться от медицины. Поближе вот к таким сеньоритам.
Это мои мысли переключились на высокую девушку, что шла впереди в красной, очень короткой юбке. Ноги у нее были как у манекенщицы, а то, что выше... Эх, старость не радость. Да при чем тут старость? Был бы я богатым, я бы предложил сеньорите пообедать со мной в ресторане, а потом бы снял номер в гостинице да подарил бы девушке двести крузейро. Она бы и забыла, что я человек уже не первой молодости. Так я иду за ней и так думаю. И ничего предосудительного в моих мыслях нету. Это же все мечты.
А девушка оборачивается, смотрит мне в глаза таким долгим взглядом, усмехается и говорит:
- Топал бы ты, папаша, домой, к жене. А по гостиницам я не шляюсь. И на меня у тебя денег не хватит, это точно.
Я даже вспотел. Да что они все, сговорились? Или это профессиональная интуиция?
Следующие два дня прошли нормально. На работе я по уши в бумагах, а вечером сидел дома. Правда, я заметил, что жена как-то лучше меня стала понимать. Вроде бы это хорошо, но не тогда, когда говоришь, что хочешь выйти на улицу, купить вечерних газет, а сам намереваешься завернуть в бар напротив, пропустить рюмочку.
Но то, что со мной произошло в среду, меня крайне расстроило.
Я давно собирался просить у начальника прибавки. И вот выдался подходящий момент, и я зашел к нему в кабинет.
Начальник наш оригинал. В кабинете у него стоит кофейничек, и он сам варит себе кофе.
Я еще с порога почтительно так говорю:
- Прошу прощения, дон Палестино, за беспокойство. Может, помешал? Но если вам будет угодно, не побеседуете ли вы со мной минут пять по сугубо личному вопросу?
А сам смотрю на него и думаю: "Старая свинья, хоть бы раз в жизни предложил чашку кофе".
Начальник поднял на меня глаза, потом нахмурился и говорит:
- Конечно. Садитесь, Герсон. Извините. Прошу!
И наливает мне чашку кофе.
Сидим мы с ним молча, мешаем ложечками сахар. Я специально положил в свою чашку один кусок, а не два, как обычно. Пусть начальник не думает, что я нахал. Но с чего бы мне начать? Может, с того, что я уже двадцать два года работаю на фирму, а у меня нет даже приличного выходного костюма? Или лучше о детях сначала поговорить? Дескать, растут, есть хотят, одевать их надо, старшая дочка совсем уж невеста? Или на здоровье пожаловаться? Впрочем, нет, а то еще возьмет и уволит. И вдруг взглянул на начальника, на его худое замкнутое, я бы сказал - законсервированное, лицо, и такая меня тоска взяла... Ну разве войдет этот сухарь в мое положение! Разве поймет он нас, бедных людей!
А начальник посмотрел на меня и улыбнулся.
- Не смущайтесь, Герсон, я ведь тоже в молодости нужду испытывал.
Я оторопел, но потом решил: эх, была не была...
- Дон Палестино, - говорю я, - мне уже сорок семь лет. Двадцать два года я работаю на фирму. И каждую пятницу (а в голове мелькнула старая песня: "И каждую пятницу, лишь солнышко спрячется, тигры едят под бананом", - но эти слова я, конечно, не сказал, а сказал другие) жена бежит к соседям занимать деньги.
Начальник, который не спускал с меня глаз, засмеялся, закашлялся, достал платок, вытер губы.
- Да, - говорит, - забавная песня. Я тоже ее помню. Как там дальше? "Банан опаршивел и высох..."
- "И тигры давно облысели, но каждую пятницу, лишь солнышко спрячется, кого-то едят под бананом", - продолжал я в совершенном смятении, в полной растерянности.
- Вот мы тоже, дорогой Герсон, - сказал начальник уже прежним, обычным тоном, - высохли и облысели. Я понимаю ваши затруднения...
"Кажется, вовремя попал я к нему", - подумал я и с надеждой взглянул на начальника.
- Вы не теряйте надежды, - сказал начальник. - Как только изменится конъюнктура и увеличатся фонды, я непременно о вас вспомню.
- Благодарю вас, дон Палестино, очень вам признателен, - лепетал я, а про себя думал: "Опять старая песня, сколько раз мы это уже слышали. Ну вот лично ты получаешь большие деньги. Начальник! Директор! А зачем они тебе? Детей нет. С женщинами тебя никто не видел. Импотент, что ли? И худой, как жердь. Не в коня корм. Или, может, у тебя глисты?"
А начальник перехватил мой взгляд, запнулся, и лицо его посерело.
- Герсон, у нас всегда были с вами хорошие отношения, - сказал начальник, - что будет в моих силах, сделаю. У каждого свои неприятности. У меня, например, язва. Вот и худею... Идите работайте.
Я был настолько расстроен, что до меня не скоро дошел смысл его последней фразы.
- Большое спасибо, дон Палестино, - почтительно сказал я, - я всегда к вам относился с огромным уважением!
"Старая крыса, давно помирать пора", - мелькнуло у меня в голове.
Начальник покосился на меня в последний раз, зажмурился и отвернулся.
Вечером я со своим старым другом Хуаном сидел в баре. Мы здорово надрались. Хуан был весел (он всегда в хорошем настроении, когда есть что выпить) и рассказывал мне старые анекдоты. А я сам вроде бы улыбался, поддакивал, а настроение у меня было отвратительное. "Жизнь сложилась неудачно, - думал я, - прибавки к жалованью мне не видать, и вся радость - смотреть на пьяную рожу Хуана да слушать бородатые истории. И почему он должен пить всегда за мой счет? Что я, миллионер? Ишь как бутерброд пожирает! На дармовщинку!"
Клянусь, что последние мысли про Хуана промелькнули просто так. Мало ли что случайно приходит в голову.
Хуан тем временем придвинул рюмки, взглянул на меня прозрачными любящими глазами, и вдруг его словно ударили. Он заморгал, губы его зашевелились, и он... заплакал.
- Что я виноват, что у меня нет денег? - бормотал он. - Ты знаешь, как только в кармане появляется лишний крузейро, я сразу приглашаю тебя в бар. Но у меня шестеро детей, а зарплата в два раза меньше твоей. Я все понимаю. Я помню, что пью за твой счет...
- Хуан, милый, опомнись! - закричал я в отчаянии. - Ты с ума сошел? Давай еще закажем бутылку. Я всегда рад тебе. Ты мой единственный друг! Ну как ты мог подумать?
- Я и не думал, - плакал Хуан. - Но я взглянул в твои глаза, а в них прямо читалось, что я пью за твой счет. Словно черным по белому было написано!
И тут я только сообразил, что сделал со мной этот проклятый врач! Значит, вот как подействовали его зеленые капли!
Еле-еле я успокоил Хуана. И в конце вечера мы так поднабрались, что я не помню, как дополз до дома.
Утром перед работой я зашел в магазин и купил себе дымчатые очки.
Теперь я снимаю их только на ночь, когда гашу свет, перед тем как лечь в постель.
Жена моя опять перестала меня понимать, но это, пожалуй, меня только радует. Люди не оборачиваются, когда я пристально смотрю на них. Дон Палестино вежливо со мной раскланивается. С Хуаном мы по-прежнему друзья.
Иногда, когда за окном идет дождь и кажется, что в комнату вползают сумерки, мне трудно проверять отчеты сквозь дымчатые стекла моих очков. Серые колонки цифр совсем сливаются с серой, плохой бумагой. Но на мое счастье, в Амазонии так много прекрасных солнечных дней.
1966
ДОМОВЫЙ ЖЭКа № 13
1
Все началось, как и всегда начинается, в один прекрасный день, когда майор Хирга пригласил меня на "ковер" и строгим, хорошо отработанным начальственным голосом, не допускавшим ни малейшего возражения с моей стороны, приказал заняться делом гражданки Бурдовой.
Тут же в кабинете я пролистал тоненькую папку, а тем временем майор Хирга изо всех сил изображал из себя гордый и неприступный айсберг. Он колыхался за столом, обдавая меня потоками служебно-делового холода, что, по моим наблюдениям, свидетельствовало о немалом смущении начальства.
- Вопросы есть? - рявкнул майор Хирга, пытаясь сохранить в кабинете суровый арктический микроклимат.
Вопросы были. Первый и естественный - за что? Меня так и подмывало спросить: "Александр Ильич, ну чем я перед вами провинился? Ведь я никому не мешаю, наверх не рвусь, никого не подсиживаю, и вроде у нас с вами были отношения дружественно-субподрядческие". Итак, первый вопрос мог быть чисто личного свойства. Зато второй напрашивался сугубо мундирно-амбициозный: с каких это пор старшие оперуполномоченные Московского уголовного розыска - МУРа - должны заниматься розыском старых тряпок? Конечно, согласно статистике, в Москве преступность ежегодно планово снижается, однако не до такой степени, чтоб нас вдруг заинтересовали дела, влезать в которые сочтет ниже своего достоинства даже самый тупой и ревностный участковый.
Лично на мне до сих пор "висит" похищенный пистолет, изнасилование в подъезде, и Бог ведает, когда я со всем этим расхлебаюсь. В конце концов есть такое понятие: "честь мундира". Но тут же у меня в голове по ассоциации всплыло "честь картошки в мундире", "часть картошки в мундире" - и чтоб не ляпнуть чего-нибудь, я постарался забыть о своей амбиции, проглотил ее, как кусок картошки без мундира, в мундире, тьфу ты черт!..
Что же касается вопросов по существу, то тут - спрашивай не спрашивай, а результат можно было предсказать заранее. Дело было тухлое, безнадежное, абсолютно нераскрываемое. Вообще-то за Московским уголовным розыском числилось много славных деяний. Бывало, когда сотрудник в одиночку разматывал ниточку и выходил на большую, хорошо законспирированную шайку-лейку. Бывало, когда вся милиция города Москвы вкупе с Комитетом и частями военного округа сообща ловила, и в конце концов успешно, убийцу-маньяка. Но чтоб какой-нибудь, пусть самый выдающийся муровец, один или с помощью всего министерства, нашел пропавшие старые галоши - такого в нашей истории еще не отмечалось. То есть галоши пропадают, и в большом количестве, только никто никогда дела на них не открывает.
И вот мне подарочек! Как говорится, кинули подлянку... У гражданки Бурдовой свистнули старое пальто и хозяйственную сумку. Гражданка Бурдова имеет место проживать в коммунальной квартире, и если это не запойное выступление алкоголика-соседа или проба пера его сына-шестиклассника, то злополучное пальто гражданки Бурдовой будет переползать за мной из одной отчетности в другую и никакой Шерлок Холмс не отделается от этой компрометирующей страницы своей карьеры.
Видимо, это прекрасно понимало мое дорогое начальство, да, наверно, у начальства не было другого выхода, видимо, начальство приперли - и поэтому оно, опасаясь, что я начну отчаянно качать права и взывать к совести, сознательно нагнетало атмосферу ледникового периода - "да", "нет", "слушаюсь".
- Нет вопросов! - и я встал, чтоб отчалить в коридор.
- Подожди, Вадим Емельянович, - начальство оттаивало на глазах, и в воздухе пахнуло водорослями Гольфстрима. - Что и говорить, материалец занозистый, не разбежишься. - ("Сейчас он достанет платок и начнет долго сморкаться, классическая ремарка, заполнение паузы", - подумал я. И точно.) - Но, - продолжал майор, - эти пенсионеры, мать их... - (Подробности про ихнюю мать, которые доверительно сообщил мне майор, я благоразумно опускаю). - Да житья от них нет! Вот, жалоба от Бурдовой, копия в исполком, копия в "Правду", копия в "Известия", копия в Верховный Совет. Хочешь почитать, что она пишет про милицию? Участковый у нее "разбойник", а в райотделе - "самогонщики". Читай, наслаждайся!
- Не хочу, - сказал я, - эту классику не раз проходил. А случайно, уважаемая бабушка не "чайник"?
Майор как-то странно глянул на меня, и я почувствовал, что слегка краснею. Ну конечно, он проверял.
- Нет, Вадик, - вздохнул майор. - На учете в психдиспансере она не состоит... Здоровая бабуся. - Северный циклончик на секунду повис над столом - и поделом: не сомневайся в начальстве. Снова пахнуло Гольфстримом. - Ладно, Вадик. Если б не резолюция самого, я бы как-нибудь отбрыкался. А то - "срочно разобраться и доложить". На тебя вся надежда. Посмотри, покопайся. Попробуй умаслить старушенцию. А в крайнем случае мы в отделе по рублю скинемся и на Преображенке ей вскладчину другое пальто приобретем. Модное. И на сумочку сообразим.
Словом, майор здорово рассуждал и портить радужную процентовку отчетности было явно не в его интересах. Но зачем он заранее меня отпевал?
И я несколько обиделся.
* * *
Не стоит вспоминать, как меня поздравляли в отделе. И немудрено: это было время, когда на телевидении свирепствовали супруги Лавровы, и каждая их новая серия "Следствие ведут знатоки" вгоняла страну в паралич. Не то чтоб жизнь на улицах прекращалась - но заводы останавливались в вечернюю смену. "Знатоки" на телеэкране изощрялись в остроумии, и поэтому у нас считалось модным иронизировать друг над другом. Вообще-то отношения наших профессионалов к этому "дефективу" было критическим, а уж песенка "Если кто-то кое-где у нас порой честно жить не хочет..." вызывала зубовный скрежет у всех муровцев без исключения.
Но что любопытно: сама манера поведения телевизионных следователей понравилась, более того, прижилась. И я честно подставил свою голову под ушат отдельского юмора, понимая, что вряд ли у ребят выпадет еще повод так повеселиться. Для справки сообщаю: следователи МУРа, в отличие от своих экранных собратьев, заняты в основном скучной работой - читают бумаги, сочиняют бумаги, подшивают бумаги.
И вот, когда все вернулись к своим привычным занятиям, я подсел к Пете Гречкину (как вы уже догадались, Гречкин был единственным человеком, не принимавшим участия в конкурсе "веселых и находчивых") и тихо рассказал ему, что я думаю про это дело и что думает майор Хирга. Дядя Петя (он был самым старшим из нас по возрасту) не блистал интеллектом, а злые языки поговаривали, что вбить в Гречкина новую мысль можно только из противотанкового ружья, однако от своих молодых коллег, окончивших юрфак и способных более или менее связно бормотать про теорию Ломброзо и парапсихологию, дядя Петя отличался тем ценным достоинством, что он знал нашу службу с самого начала: был постовым, участковым, младшим опером в отделении и привык барахтаться в тихих заводях коммунальных квартир еще с эпохи примусов и керосинок.
- Влип ты, Емельяныч, - сказал дядя Петя. - Замки в коммуналках открываются пальцем или спичкой. Тебе покажут гвоздь - вот здесь висело пальто и сумка. Ты подергаешь гвоздь и больше никаких улик или вещественных доказательств не найдешь. Хреновая ситуевина!
- Зачем же наш "вождь" мне такую гирю на шею повесил?
- А ты посиди на месте Ильича (имелся в виду наш начальник Александр Ильич). Знаешь, на чем у нас горят? На жалобах трудящихся. Я с Хиргой давно работаю. Он ножа не боится, но как попадает ему сопроводиловка, да косая резолюция красным карандашом... Была резолюция?
- Показывал.
- Так вот, от этой резолюции его в дрожь кидает. Но ты не дрейфь. Хирга - мужик толковый. Сказал тебе, чтоб умаслил бабушку - вот, в этом и ключ. Бабка шустрая, ей известно, что по закону положено расследование. А раз по закону положено, то она своего не упустит, до Совета Министров дойдет. Емельяныч, ты человек интеллигентный, в театры ходишь. Так сделай видимость - дескать, вся милиция на ноги поставлена: не спит, не ест, похитителя ее сумки ловит. Главное для твоей Бурдовой, чтоб она могла перед соседками похвастаться: вот, мол, органы ее уважают, всерьез за дело взялись. Твоей Бурдовой что важно? Внимание. Милиция ей внимание окажет, глядишь, она и успокоится, заявление назад возьмет. Тогда ты иди к "вождю", ногой дверь распахивай и пол-литра требуй. Поставит на радостях.
2
Я позвонил в квартиру 33. Долго ворчал замок. Дверь приоткрыли на цепочке.
- Мне Бурдову Нину Петровну.
- Это я. А ты кто?
- Здравствуйте, я из милиции.
- Покажь удостоверение. Да не прячь, давай его сюда. Так. Чегой-то не похоже. Твоя книжечка? Приятель мог дать... Много вас здесь шастает. Я Василь Василича, нашего участкового, на чай приглашала. Так смотри, проверю... Ладно, входи.
Прихожая коммунальной квартиры. Три комнаты. Три семьи. Три отдельные вешалки. Сундук. Ящик. Ключ у соседей торчит в двери.
- Соседи дома?
- На работе. А ключ они оставляют специально. Если что пропадет - на меня свалют.
- Пропадало?
- Так разве у них вещи? Я за своей сумкой час в ГУМе простояла. Польская! Восемнадцать рублей.
- Где висело пальто?
- Вот на этом гвозде. И сумка тут тоже была. Мой гвоздь.
Потрогал гвоздь. Пока все идет, как и предсказывал Гречкин. Достал лупу. Специально в фотолаборатории попросил. Самую большую. Обследовал гвоздь. Через лупу стал внимательно дверь изучать. Нина Петровна почтительно задышала за спиной.
- Чего ищете?
- Отпечатки пальцев.
- Так бы сразу. А то мальчишек присылают... Вы когда этого бандита поймаете, вы ему скажите, чтоб мне новое пальто не покупал. Пусть деньгами отдаст. Сейчас таких не делают. Одна мода и мини. Наденешь - срамота и тепла никакого.
- Давно пальто справили?
- В пятьдесят восьмом.
Я смерил рулеткой расстояние от гвоздя до двери.
- А это зачем?
- Вдруг вор, чтоб следов не оставлять, дверь открыл и пальто снял...
- Что я говорила! Мальчишки из отделения твердят: никаких следов, никаких следов! Вот, значит, как бывает! Слава Богу, толковый опер попался.
- Нина Петровна, выйдите на лестницу и откройте дверь ключом. А я послушаю - сильный ли шум.
- Нет, милок, не выйдет. Он в квартире, а я из квартиры! У меня на кухне яйца диетические! Нет, ты уж выходи, а я послушаю.
Долго я возился с ключами. Замки особенные. Дверь пальцем не откроешь.
Прошел я в комнату соседей, измерил форточки.
- Это зачем?