– Как отрубило.
– Может быть, "Паркойл" перестал отпускать нефть?
– Да нет, – Богаченков извлек новую справку. Сверился. – Судя по переписке, "Руссойлу" как раз было отпущено всё сполна. А вот он уже деньги за проданную нефть заиграл. – И что? Никаких исков не подавалось?
– Ни малейших следов. Как будто так и надо. – Богаченков принялся укладывать документы в папочку. – Кстати, до истечения срока исковой давности по долгам "Руссойла" осталось меньше трех месяцев. Если "Нафта" за это время не заявит иска, считайте, долг списан. Такой вот пустячок.
– А как бы сейчас эти двадцать пять миллионов решили проблему, – мечтательно промурлыкал Хачатрян.
– Не с кем решать, – вернул его на землю Коломнин. – "Руссойл" этот наверняка – обычная "бумажная" однодневка, специально созданная, чтоб откачать на сторону денег. Скачали и – рассыпались. Похоже, и сам Фархадов поучаствовал.
– Нэт! – с внезапной горячностью возразил Хачатрян. – Фархадов не мог!
– Почему собственно?
– Я говорил, у него идея фикс: запустить месторождение. Я потому на него и поставил! Мамой клянусь, не мог!
– Тогда почему не взыскивает?!.. То-то. Или о сроках не помнит?
– Может, и не помнит.
– А если не помнит, так и вовсе ставить не на кого.
Решительным жестом Коломнин пресек попытку возразить:
– Аут, господа хорошие, обсуждать, вижу, больше нечего. Придется немедленно начинать взыскание долгов. Будем описывать все, что только можно распродать.
– Но вы же понимаете, что продать это за реальную цену невозможно! – безысходно вскричал Хачатрян. – Не разбирать же буровые!
– Если понадобится, разберем. Передо мной четкая задача – вернуть банку его деньги. А там – хоть трубы на металлом!
– Вы вообще соображаете?! – Хачатрян аж икнул. – Буровую на металлом?
– Это ты мне?! – разозлился Коломнин, и без того чувствовавший себя неуютно. – Это я, что ли, довел ситуацию до полного развала? Это я, выдав за здорово живешь пять банковских миллионов, не удосужился обеспечить контроль?! Надо же – ему, видите ли, неловко было у должника спросить, как тот распорядился полученными денежками? Нефтяников, душевно ранимых, обидеть боялся?! Это я на прямую фальсификацию пошел, фиктивные залоги приписав?
Тяжелая голова Хачатряна склонилась к груди, будто бутон на надломившемся стебле.
– Заигрался ты, Симан. Вот результат. А теперь выбирать не из чего. Если мы сегодня первыми не начнем взыскивать, завтра нас опередят остальные кредиторы. Особенно, если за всем этим в самом деле стоит чей-то интерес! Конечно, своего не вернем. Но в такой ситуации хоть шерсти клок. Так что обеспечь три билета на Москву. Летишь с нами. Сразу по прилете – докладываем Дашевскому. И – готовим исполнительные процедуры.
– Встретьтесь хотя бы с Фархадовым перед отлетом! Долг вежливости.
– Зачем?! Рассказать ему в милой беседе, что мы собираемся его уничтожить? Если это и вежливость, то очень по-восточному. А мне наоборот важно, чтоб о принятом решении до последнего момента никто не догадывался. Так что с утра сам ему позвонишь, скажешь: улетаем в Москву совещаться. Да гляди, чтоб никакой утечки информации! – он глаза в глаза жестко встретил негодующий взгляд Хачатряна. – Эх, Симан, Симан! Вот что бывает, когда хочется много и сразу. Сколько людей вокруг проекта этого кормится. Сколько планов, сколько семей отстроилось. И все теперь псу под хвост пустить придется. Пошли, Юра!
Они вышли, даже не попрощавшись с понурым хозяином кабинета: судьба его виделась предрешенной.
Едва Коломнин и Богаченков вошли в холл гостиницы, как из кресла в глубине вестибюля поднялась женщина в распахнутой собольей шубе.
– Здравствуйте, Лариса Ивановна. – Богаченков запунцовел. – Вы ко мне? Наверное, что-то срочное?
– Очень, – Лариса подошла к Коломнину, с проскользнувшим озорством провела рукой по небритому подбородку. – Нам надо поговорить.
Коломнин беспокойно огляделся, обнаружил заинтересованный взгляд портье.
– Прошу вас, – подчеркнуто официально он протянул руку, пропуская ее вперед, к лифту. По правде с трудом скрывая изумление от внезапного превращения пугливой невестки в эту решительную женщину.
– Я, если что, у себя, – пролепетал Богаченков.
По закону подлости, выйдя из лифта, натолкнулись они на молоденькую горничную, которая как раз оправляла прическу перед зеркалом. Завидев их, она, не оборачиваясь, внимательно, припоминающе оглядела Ларису.
В номере Лариса небрежно сбросила шубку на тумбочку, шагнула к нему:
– Господи! Что за вид?
– С чего бы такое превращение? Или все-таки… – Коломнин задохнулся. – Лоричка, ты решилась?!
– Соскучилась.
– А… еще?
– Еще тоже есть. Но это подождет, – прижавшись, пробормотала она. – Если, конечно, ты не настаиваешь.
Он не настаивал.
За окном завывало. Коломнин с томлением и грустью смотрел на вернувшуюся из ванной посвежевшую женщину.
– Значит, нет? – еще раз переспросил он, ни на что не надеясь.
– Не могу. Его сейчас бросить, как предать.
"А меня?" Коломнин представил такую же вьюгу где-нибудь на окраине Москвы и себя, неприкаянно слоняющегося по снимаемой, куце обставленной квартирке, – ее поиском по просьбе Коломнина занимался Седых.
– Стало быть, зашла попрощаться? Спасибо, хоть этого не побоялась.
– Нам надо поговорить, Сережа. Я о компании.
– Компания у нас и впрямь хоть куда подобралась. Я, ты и старик Фархадов. По-моему, это что-то новое в любовном треугольнике.
– Пожалуйста, не надо, Сережа. Быть злым тебе не идет.
Коломнин почувствовал справедливость упрека. В своем стремлении выдернуть ее из привычного, комфортного мира он стал чрезмерно нетерпелив и нетерпим. Почему-то уверенный, что с ним ей будет заведомо лучше. Между тем перед ним сидела холеная, привыкшая к роскоши женщина. Одеваемая, будто кукла Барби. Правда, и предназначенная, подобно Барби, сидеть дома на почетном месте. Но, очевидно, и в этом можно найти свою, затягивающую прелесть. А что взамен предлагал он?
– Я не о том, дурачок. – Она без труда разгадала его мысли. – Я уже просила: пожалуйста, не торопи, мне действительно очень трудно. Я, если хочешь, сильно увлечена тобой. Но – полюбила ли? Прости, мне часто вспоминается Тимур. И тогда – я не знаю. А здесь вокруг – всё им дышит.
– Да, как на кладбище.
– Ты все-таки стал недобрым. – Она, стараясь сделать это незаметно, скосилась на часики. Коломнин понятливо поднялся. – Нет-нет, Сережа, мы обязательно должны переговорить о "Нафте". Что вы решили?
– Хоть ты-то не мучай! – простонал он. – Ведь сама видела цифры. Компания перегружена долгами. Строительство трубы по существу приостановлено. Банковские деньги, извини за сленг, раздрючены. И при этом самой "Нафте" задолжала примерно те же деньги какая-то пустышка, с которой и получить нечего. Это ж надо было ухитриться!..
– Не пустышка, Сережа! Я собственно с этим и приехала. Вот! – она извлекла из сумочки перегнутую пачку документов. – Последовала твоему совету и потребовала в отделе ценных бумаг предоставить мне все данные о наших участиях.
– И?..
Лариса хотела что-то пояснить, но, наткнувшись на скепсис в лице Коломнина, суховато протянула документы. – Просмотри сам. Нужное я выделила.
Коломнин подтянул первый лист, поименованный "Участие компании "Нафта-М" в уставном капитале других структур", намереваясь пробежать полученное по диагонали. Но в глаза бросилась отчеркнутая строчка – ООО "Руссойл" (Мюнхен) – 26 %.
– Это что, тот самый должник?
– Именно, дорогой мой. Ладно, не трать время, – Лариса, перегнувшись, отобрала у него бумаги. – Здесь ты все равно многого не увидишь. Поэтому послушай меня. Все-таки времени даром не теряла.
Это оказалось правдой. Из того, что удалось выяснить Ларисе, стало ясно: когда "Паркойл" принял решение предоставить "Нафте" крупный товарный кредит, одновременно, по предложению Гилялова, в Европе была создана трейдерская компания. Цель традиционная для компаний такого рода – реализовывать оговоренные объемы нефти на Запад, а деньги за вычетом комиссионых передавать "Нафте-М". А дабы Фархадов не нервничал, что деньги проходят через чужие руки, Гилялов предложил разделить Уставный капитал "Руссойла" на четыре части: по 26 % – "Паркойлу" и "Нафте-М" и по двадцать четыре – двум иностранным офшорным компаниям, созданным менеджерами "Руссойла".
– Почему же тогда через два года "Руссойл" перестал платить, а Фархадов все это "проглотил" и даже не пытается получить свои деньги, которые ему до зарезу нужны? – задал Коломнин вопрос, ответ на который сам безуспешно пытался найти. Лариса безысходно промолчала. – То-то что. А если бы он действительно хотел запустить месторождение, так не прятал бы от нас эти бумажки.
– Он хочет. Я тебе клянусь, Сережа! Есть вещи, которые обычной логикой не объяснить. Салман Курбадович, он, понимаешь ли, бешено гордый. Он просто не может не быть первым! Не может признать, что в чем-то не разбирается.
– Другими словами, он не управляет компанией.
– Это так, – Лариса кивнула. – Потому он вынужден на кого-то ставить. Пока был Тимур…
– Тимура нет, Лара. Прости, конечно. Но банковские деньги – это не мои. И даже если бы я захотел…
– А ты захоти! Просто захоти помочь!
– Бредовый разговор, – Коломнин поёжился. – От нас с тобой больше ничего не зависит. Банк станет добиваться своих денег любой ценой.
Лариса нахмурилась: – А если бы я тебе сказала, что есть пять миллионов, которые мог бы забрать твой банк, не уничтожая компанию, ты бы согласился?
– Если бы! Ты что думаешь, мне самому по душе всё это гробить?
– Тогда – деньги есть! – с некоторой торжественностью произнесла Лариса, одновременно чисто по-женски оценивая произведенный эффект. Эффект, впрочем, не был оглушительным: Коломнин отмолчался. – Не веришь, да? Между прочим, мне это в отделе ценных бумаг сказали. Компания "Руссойл"…
– Вы хотите предложить банку самому взыскать ваш долг с мифического "Руссойла"?
– Нет! И не мифического вовсе. Перестань наконец перебивать женщину! Мне и так непросто. Так вот, все эти годы "Руссойл" активно работал сразу с несколькими российскими экспортерами. И там накопилось…
– Можно себе представить. Одних ваших украденных двадцати пяти миллионов долларов…
– Не это сейчас важно. "Руссойл" по германскому законодательству обязан каждый год подводить итоги и принимать решение о выплате акционерам дивидендов. Решение принимается простым большинством голосов.
– И что?
– Наши девчонки из отдела ценных бумаг говорят, что дивиденды еще ни разу не выплачивались. Им каждый год из "Руссойла" копии балансов и протоколов присылают. Наверное, в Германии так положено. – И кто от вас участвовал в собраниях?
– Никто. Так вот за эти пять лет, по грубым подсчетам, на наши акции накопилось почти одиннадцать миллионов марок. Это порядка семи миллионов долларов. И – нам пришло извещение, что через десять дней в Мюнхене как раз состоится годовое собрание акционеров. Ты понимаешь?!
– Едва ли. Похоже, я вообще перестаю что-либо понимать. Есть компания-должник, имеющая, как выясняется, деньги. И к тому же зарегистрированная в Германии, то есть находящаяся под жестким государственным контролем. Есть два главных акционера: вы и могучий "Паркойл". Так чего проще: вместе сгонять на собрание, принять решение о выплате дивидендов, а заодно разобраться с другим сущим пустячком – двадцатипятимиллионным долгом? А, Ларис? Или сделать это Сарман Курбадовичу тоже гордость не позволяет? И что это за гордость такая?
– Во-первых, у "Паркойла" больше нет акций.
– Н-не понял?
– Я дозвонилась к ним. Говорят, продали. Правда, не говорят, кому.
– Миленькое дельце. А сами-то вы почему в собраниях этих не участвуете? У вас же блокирующий пакет. Лариса смутилась:
– Салман Курбадович запретил. У него плохие отношения с Бурлюком.
– Фантастика! – Коломнин аж головой замотал. – У Фархадова не сложились отношения с каким-то Бурлюком. И поэтому "Нафта" позволяет себя за здорово живешь обкрадывать…Погоди, с кем?!
– С Бурлюком, президентом "Руссойла". Я разве не говорила? В советское время работал в минтопе. Сейчас живет в Мюнхене. Что с тобой, Сережа? Вы что, знакомы?
– Иван Гаврилович?
– Иван?.. – Лариса быстро сверилась с текстом присланного приглашения. – Да, наверное, – стоит "И.Г.".
– Вот уж подлинно тесна Европа. Трём русским разминуться негде, – пробормотал ошарашенный Коломнин. – Да, так ты, помнится, что-то хотела предложить?
– Попросить. Узнай через свои каналы, кому "Паркойл" продал акции "Руссойла". Мы бы могли с теми, кто купил, договориться по поводу голосования. Наверное, семь миллионов долларов им тоже не лишние.
– Наверняка.
– Так ты смог бы их найти?
– Запросто, – подтвердил Коломнин. – И даже гораздо быстрее, чем ты думаешь.
Он доподлинно припомнил разговор о голосовании между Янко и Бурлюком. Стало быть, пакет акций "Руссойла", принадлежавший "Паркойлу", ныне контролируется банком. Неясным, правда, оставалось, как эти акции оказались в системе банка и почему записаны они на "Орбита финанс". Но главное сейчас, что они есть. И ими можно проголосовать. А, стало быть…
Он возбужденно заходил по комнате. Засмеялся, увидев, что Лариса, перепуганная внезапной переменой в его настроении, настороженно всматривается в его лицо. – Не пугайся. Как ни странно, все хорошо под нашим задиаком. Правда, пока это так, эскиз к портрету… Мне нужен срочный разговор с Фархадовым. Без Мамедовых, Мясоедовых, прочих "едовых". Я, он и – желательно – ты.
– Сережа, но как ты себе это представляешь? – Лариса растерялась. – Что я скажу? Чем объясню?
– Будет встреча, будет шанс договориться, – отчеканил Коломнин. – Последний шанс. Сейчас не время для тотальной конспирации.
Глаза Ларисы сузились. Она шагнула к телефону. Прежде чем он успел отреагировать, набрала номер:
– Салман Курбадович, это Лариса… Да, да, всё в порядке…Уложили? Спасибо… Я? В "Ройяль отеле". Только что встретилась здесь с господином Коломниным. Он завтра собирается улетать…Давайте об этом после. Салман Курбадович, он просит о срочной встрече. Речь о позиции банка в отношении "Нафты". Пожалуйста! Я – тоже прошу.
Раскрасневшаяся, прикрыв глаза, она стояла у прикраватной тумбочки. Даже до Коломнина доносилось из далека невнятное похрипывающее бурление.
Наконец Лариса положила трубку, ухватила сумочку:
– Поехали!
– Но…Как ты теперь объяснишься?!
– А это не твоя забота. Как ты говоришь, не время для конспирации. Едем же! Он старый человек и привык рано ложиться спать.
Такси подъехало к трехэтажному, огороженному решеткой коттеджу. При виде показавшейся из машины Ларисы калитка автоматически отворилась, – за входом осуществлялось видеонаблюдение.
Также беззвучно раскрылась резная дубовая дверь, за которой, отделенные стеклом, сидели двое охранников.
Дом спал. Сам Фархадов в пуловере и пижамных брюках поджидал их в каминном зале. Стрельнул недовольным взглядом из-под косматых бровей по невестке, будто снайпер из-за укрытия, хмуро поздоровался с нежданным гостем.
– И что за спешка? Кофе? Чай?.. Лариса!
– Да, да, я приготовлю, – Лариса поспешно двинулась вглубь дома.
– Как впечатления от меторождения?
– Видно, что дело всерьез начиналось, – Коломнин по знаку хозяина погрузился в глубокое кресло у журнального столика, в котором тут же и утонул. Сам Фархадов уселся подле, на жестком маленьком диванчике.
– Дело – да. Это главное, – Фархадов словно не обратил внимания на двусмысленность похвалы. Пожевал выцветшими губами. – Ради этого и бьюсь. На отдых бы пора. Заслужил как будто. Да и ресурс выработан. Но – как оставить? И на кого? С сыном начинали. Вот доведу до конца и тогда уж… Так что хотел?
"Для начала – пересесть", – едва не брякнул Коломнин. Он уже понял отработанный трюк Фархадова: гость, углубившийся задом в податливую кожу дивана, с безвольно задранными кверху коленями и обнажившимися носками (слава Богу, надел свежие), и парящий где-то ввысях хозяин, – словно коршун над добычей, – какой после этого разговор на равных?
Поерзав, переместился на краешек кресла. Прямо встретил снисходительный взгляд полубога, снизошедшего до разговора со смертным. Времени для политеса не оставалось.
– Салман Курбадович, хочу поговорить откровенно.
– Ты с этим пришел. Говори, – во взгляде за иронией угадывалась тревога.
– Мне действительно очень симпатично то, чем вы занимаетесь.
– Вот как? То есть вам симпатично? – съехидничал Фархадов. – Высокая оценка.
– Но я вынужден вас спросить: чего вы добиваетесь, Салман Курбадович?
– Что-о?!
– Нам удалось изучить – правда, очень поверхностно – финансовое положение компании. – Ну-с, поздравляю.
– Да не с чем. Это – полный крах!..Только прошу, дайте высказаться! За два года компания обросла долгами на десятки миллионов долларов. И отдавать нечем. Нечем, дорогой Салман Курбадович. Это-то вам должно быть известно. Все надежда на то, чтобы пробиться к узлу учета. Но – на трассе, как выясняется, конь не валялся.
– Мы вошли в сложный таежный профиль.
– Да бросьте вы! – вскричал, вскакивая, Коломнин, так что рот Фархадова от изумления приоткрылся, а вошедшиая Лариса едва не выронила поднос. – Скажите честно, когда вы сами последний раз были на буровых?
Лицо старика стремительно обросло пятнами.
– Салман Курбадович не может сейчас ездить, – с плохо скрываемой укоризной ответила за него Лариса. – Врачи категорически запретили летать… Временно, конечно.
– Извините за бестактность, – Коломнин изобразил что-то вроде легкого поклона. – Это я к тому, что разговоры насчет всяких там сложностей – брехня. Вам врут. Щадят, наверное. Но трассу забросили. И это есть факт! Вас элементарно водят за нос.
– Да ты! – губы Фархадова задрожали, острые пальцы впились в подлокотник дивана. – С кем разговариваешь, мальчишка?! Фархадова вся Сибирь! Весь мир знает. А ты против меня – наперсток!
– Вот и хочу, чтоб великий путь не завершился кляксой, – тихо, на контрасте проговорил Коломнин.
Воцарилась внезапная тишина. Коломнин попал снайперски точно. И хоть жаль стало растерянного, покрывшегося потом старика, нельзя было не использовать ситуацию.
– Вам известен реальный объем долгов? Знаете ли вы, что строители полгода не получают зарплату? Что подрядчики не подают в суд только потому, что боятся лишиться последнего фронта работ? А деньги от добычи газоконденсата, что прежде, при Тимуре, шли на экстренные платежи и поддерживали строительство трассы, ныне элементарно разворовываются.
Испуганная Лариса шагнула к свекру, успокаивающе положила ладонь на плечо. Но это было излишне. Фархадов оправился. Укрыл гневный взгляд под густые ресницы, как прячут в ножны клинок.
– Да, мне непросто управлять процессом так, как раньше, – тяжело признал он. – Но рядом есть надежные люди. Друзья, родственники. И они делают, что умеют. И как умеют!