Дятлова. Думаю, вопрос ясен. Так же обстоит дело и с другими обвинениями. Впрочем, нет. Одно из них справедливо. Анонимщик утверждает, что мы с Фабрицким друзья. Это я подтверждаю с гордостью. Прибавлю: и воевали вместе, хотя я обычно об этом не говорю. Все-таки быть ветераном войны не каждой женщине приятно. (Смех.) Я не знаю, кто это писал. (Председатель останавливает.) Что вы мне затыкаете рот? Не знаю и не догадываюсь! Но кто бы ни писал, это классический подлец. Если он сидит сейчас среди нас, пусть плюнет самому себе в рожу. (Смех.)
Кротов. Анна Кирилловна!
Дятлова. Умолкаю.
Малых. Дайте и мне. В анонимках все клевета и вонючая ложь! Как будто лопнула канализационная труба и хлынул поток дерьма…
Кротов. Смягчайте свои выражения.
Малых. Извиняюсь. (Смех.) Таких людей, как Александр Маркович, надо заносить в Красную книгу! Разве он хуже, менее достоин охраны, чем какой-нибудь венценосный журавль? Он венценосный руководитель!
Фабрицкий. Смягчайте свои выражения. (Смех.)
Малых. Если этот тип сидит сейчас здесь, то он должен подать заявление об уходе. А не подаст, мы все равно узнаем, кто он, и выгоним с позором. (Аплодисменты.)
Ган. Я с самого начала знал об анонимках, и мне было нелегко хранить тайну. Александр Маркович правильно поступил, что добился гласности. В анонимках нет ни слова правды. У нас немало недостатков, но содержание анонимок с ними не коррелировано. Если бы я писал анонимку, поверьте, я бы написал ее лучше. (Смех.) Разоблачить анонимщика необходимо, но не надо играть в любительский сыск. Мы должны не кустарничать, а передать дело в руки правосудия. Если нельзя подавать в суд от лица отдела, добьемся, чтобы дело возбудил партком.
Ярцева. Я, как и все, возмущена обвинениями в адрес Александра Марковича. Коснусь одного пункта, о котором еще никто не говорил: это обвинение в бабничестве. Может быть, Александр Маркович в душе и бабник, но в отделе он этого никак не проявляет. Я это знаю из достоверных источников и даже по собственному опыту. (Смех.)
Фабрицкий. Спасибо, Даная. (Смех.)
Толбин. Я считаю, что Александр Маркович прекрасно руководит отделом. У него просто талант руководителя. Мы с ним находимся в теплых, дружеских отношениях, и я горжусь этой дружбой. С его стороны я всегда встречал горячую поддержку. К диссертации Георгия Фабрицкого я не имел никакого отношения.
Что касается докторов, то они работают с полной отдачей. Я всегда восхищался тем, как руководят своими аспирантами Полынин и Дятлова. Большое количество докторов - честь для отдела. Присоединяюсь к мнению, что желательно дело передать в прокуратуру, но сомневаюсь, что она за него возьмется.
Малых. Возьмется, если нажать как следует!
Вишнякова. Я не доктор и не близкий Александру Марковичу человек. Один раз, правда, он подвез меня на машине к Финляндскому вокзалу. (Смех.) У нас с ним бывали разные мнения, мы спорили, иногда резко. Например, я считала, что дисплей нужно делать, а он - что не нужно. Но он всегда относится к чужому мнению терпимо. Эта терпимость, чувство юмора и неизменная доброжелательность - замечательные черты Александра Марковича. Правда, порой он бывает слишком запутан, не всегда до конца искренен, играет в тайну. Элемент игры, безусловно, есть в его поведении. Может быть, это и хорошо, не берусь судить. Хорошо, когда человек встречает неприятности играя, я этого не умею. И, безусловно, хорошо, что анонимки преданы гласности: туман спадает, ситуация проясняется. Последнее время мы все чувствовали что-то неладное, но нас ни во что не посвящали.
Теперь об авторе анонимных писем… (Председатель останавливает.) Я не делаю предположений. Но его позиция уязвима. Никто из нас не безукоризнен, но каждому дано видеть свои поступки и понимать, что в них хорошо, а что плохо. Автор писем поступил плохо и сам это понимает. Если бы он думал, что поступил хорошо, он бы подписывал письма. Такая позиция вызывала бы если не согласие, то понимание и даже уважение. Но позиция, занятая автором, ничего, кроме презрения, не заслуживает.
Шевчук. То, что происходит сейчас в нашем коллективе, имеет большое научно-методологическое значение. Лично я занимаюсь моделями поведения личности в условиях стресса. В конфликтной ситуации - а наша ситуация, безусловно, конфликтна - важно противостояние не интересов, а парадигм. Пока шло обсуждение, я на эту тему написал стихи.
Голоса. Не надо, не надо!
Шевчук. Возможно, вы их прочтете в журнале "Химия и жизнь". Так или иначе я доволен ходом дискуссии.
Малых. А где ваше мнение по анонимным обвинениям? Ложь это или правда?
Шевчук. Разумеется, ложь. Но важно другое. Писание анонимок - одна из форм реакции личности на стресс. Для этого явления пора создать математическую модель и проанализировать ее на устойчивость. Произвести классификацию анонимок… Их сюжеты, как учит практика, повторяемы, хорошо укладываются в мою теорию типов…
Голоса. Хватит! Все ясно! Прекратить прения!
Кротов. Поступило предложение закрыть прения. Кто "за"? Подавляющее большинство. Кто "против"? Нет. Кто воздержался? Магдалина Васильевна. Предложение принято. Пользуясь правом председателя, я выскажусь буквально в нескольких словах, а потом дам заключительное слово Александру Марковичу. Есть возражения?
Голоса. Нет, нет!
Кротов. Я буду краток. Если автор писем сидит сейчас среди нас, то ему надо уйти из института. Причем не завтра, а сегодня. Немедленно!
Голос с места. Куда уйти?
Кротов. Куда хочет. На улицу!
(Нешатов выходит из зала. Все молчат. Через одну-две минуты за ним выходит Ган.)
Кротов. Я не ожидал такой реакции. Продолжим собрание. Слово предоставляется Александру Марковичу.
Фабрицкий. Обсуждение приняло несколько необычную форму. Я думаю, что Максим Петрович поторопился со своим заявлением.
Кротов. Вы правы. Я ошибся.
Фабрицкий. Товарищи, вы понимаете, я взволнован. Не так уж часто вы видели меня взволнованным. Говоря честно, я тронут. Обсуждение было организовано по моей просьбе. Я, так сказать, тонул и звал на помощь, и мне ее оказали. Даже, пожалуй, в преувеличенных размерах. По моему адресу было сказано больше теплых слов, чем я заслуживаю. Постараюсь не зазнаваться и в дальнейшем оправдать ваше доверие.
Коллектив у нас замечательный. Меня всегда радовала здоровая, дружная атмосфера в отделе. Теперь эта атмосфера под угрозой. Нам нужно мобилизовать весь наш разум, все нервы, чтобы с честью выйти из испытания. Я благодарен товарищам, поддержавшим предложение о передаче этого дела на рассмотрение по официальным каналам.
Кротов. Предлагаю выбрать комиссию для составления обоснованного письма в партком в составе трех человек.
Голос с места. Кротов.
Кротов. Сам накликал. (Записывает.)
Голос. Малых.
Малых. Меня нельзя. Я слишком зол!
Кротов. Малых. (Записывает.)
Голос. Ган. (Кротов записывает.)
Кротов. Кто за эти три кандидатуры? Против? Воздержался? Принято единогласно. (Собрание закрывается.)
Подписи:
Председатель М. Кротов.
Секретарь В. Бабушкин.
29. Деловое предложение
Когда Ган вышел вслед за Нешатовым, того не было видно. Позднее время, институт опустел. С площадки вниз расходились две лестницы, одна была пуста, а с другой, издали, слышались чьи-то шаги.
- Юрий Иванович, где вы? - окликнул Ган.
Ответа не было. Шаги утихли.
- Подождите меня, - крикнул Ган, - я сейчас спущусь.
Молчание. Ган непроворно, на плохо гнущихся ногах спустился на два марша. Там снова была площадка, от которой лестница расходилась на две. Опершись руками на перила одной из них, ссутулившись, с безумным лицом стоял Нешатов. Что-то нетопыриное было в его облике.
- Юрий Иванович, - обратился к нему Ган, - объясните мне свое поведение.
- А почему я должен вам его объяснять?
- Мы с вами как будто были друзьями.
- У меня нет друзей.
- Во всяком случае, я чувствую себя ответственным за вашу судьбу. За вашу душу, о бессмертии которой я так усердно заботился.
- У меня нет души.
- Ничего у вас нет. Может быть, у вас найдется сигарета?
- Найдется, - ответил Нешатов, вынимая из кармана мятую пачку "Друга". - А вам на что?
- Давайте закурим.
Серые глаза Нешатова расширились и словно еще дальше отошли один от другого. Маска удивления. "До чего же выразительное лицо!" - подумал Ган.
- А разве вы курите? Я думал, вы боитесь дыма, как черт ладана.
- А я и не курю. Только в минуты крайнего волнения.
- Что же вас сейчас взволновало?
- Ваш уход. Давайте сядем. В ногах правды нет.
- "Но правды нет и выше", - механически продолжил Нешатов.
- Есть она выше.
Они свернули с площадки по коридору и вошли в одно из пустых помещений. Какие-то ведра с кистями стояли в углу; посреди пола - скамья, табуретки. Пахло краской. В институте всегда шел какой-то перманентный, ползучий ремонт.
Ган вытер скамью носовым платком, оба сели. За пыльным окном ярким оранжевым бликом светилось далекое стекло, отражая закат. По сереющему небу сновали ласточки.
- В совместном курении все-таки есть какая-то прелесть, - сказал Ган. - Недаром есть понятие "трубка мира". Мне категорически нельзя курить, я давно уже бросил, но иногда об этом жалею.
- Что вы хотели мне сказать?
- Не сказать, а спросить. Что у вас было в голове, когда вы по-дурацки вскочили и ринулись к двери?
- Мне показалось, что Кротов, говоря об авторе писем, которому надо уйти, и притом немедленно, имел в виду меня.
- Вы с ума сошли!
И тут лицо Нешатова просияло. Он превратился в кого-то другого. Он улыбался - буквально улыбался! Были видны его всегда скрытые зубы. Поразительно красивые зубы! Как добела отчищенные, овальные миндалины.
- Борис Михайлович, - сказал этот новый, неузнаваемый Нешатов, - повторите, пожалуйста, вашу самую последнюю фразу.
- Вы с ума сошли.
- Нет, повторите ее с выражением, восклицательно.
- Вы с ума сошли! А что?
- Отлично! Какое счастье! Я после больницы долго мечтал о том моменте, когда мне кто-нибудь скажет: "Вы с ума сошли!" Так ведь говорят только здоровым, безукоризненно нормальным людям! Пускай преступникам, пускай негодяям, но нормальным! Спасибо вам, Борис Михайлович!
Ган в волнении втянул дым и с непривычки закашлялся.
- Бросьте эту дурацкую сигарету, - счастливо заторопился Нешатов, - да и я, пожалуй, брошу свою. Утопим их в ведре с краской. Позволим себе такое детское хулиганство! Можно ведь сегодня, а?
Ган ничего не понимал. Нешатов понемногу успокаивался, хотя с лица его не сходило выражение счастья.
- Борис Михайлович, - спросил он, - в чем все-таки дело с этими анонимками? Кто их писал, если не я? Это, кажется, Митя Карамазов спрашивал: "Кто убил отца, если не я?" Вы же с самого начала знали об анонимках! Как, по-вашему, кто? Говорите честно!
- Честно говорю: не знаю. Понятия не имею. Иногда у меня распухает голова, и мне начинает казаться, что это писал я сам, но почему-то забыл. Есть такое явление: амнезия.
- Знаю, сам испытал. Но у вас ее нет. Я в этом разбираюсь. А Фабрицкий что думает?
- Пока вслух об этом не говорит. Не обсуждает даже со мной.
- Может быть, он подозревает меня?
- Скорее всего, нет. Вначале, возможно, и подозревал.
- А вы, Борис Михайлович? Подозревали вы меня хоть минуточку?
- Ни секунды.
- Почему так? Объясните.
- Это трудно объяснить. Есть непосредственное "чувство человека", как бывает, скажем, чувство опасности или чувство меры. Оно работает инстинктивно, но безошибочно. Ему некритически веришь. Это вне разума, чистая интуиция.
- Я это понимаю. "Есть многое, друг Горацио…" Меня что-то сегодня тянет на цитаты. Вам не кажется, что я сумасшедший, но в маниакальной, эйфорической стадии?
- Нет, не кажется. Но боюсь, что другому на моем месте могло бы показаться. Поэтому вы не слишком-то демонстрируйте себя в новом обличье.
- Не буду. К тому же оно может оказаться временным. Впрочем, не думаю. Я говорю сумбурно, поток сознания, но вы меня понимаете. О, вы всегда меня понимали, с самого первого дня, когда мы с вами встретились там, в вашем кабинетике под форточкой с косым крестом. Знаете, какую роль вы сыграли в моей жизни? Если бы не вы, я до сих пор сидел бы затворником в квартире Ольги Филипповны, слушал поезда, продавал книги… А сейчас я живу. Меня даже в чем-то подозревают. Скажите, Борис Михайлович, а другие сотрудники отдела думают, что это писал я?
- Может быть, некоторые и думают. Сегодняшнее собрание всех ошеломило. Прибавьте к этому ваш нелепый уход… Возможны разные толкования, но наиболее естественное…
- Отлично! Давайте так и оставим меня в роли подозреваемого. Я буду в этой охоте, так сказать, подсадной уткой, - Нешатов захохотал.
- Юрий Иванович, пожалуйста, тише! Они идут.
По лестнице спускались. Слышался картавый басок Кротова, масленый баритон Шевчука, высокий светлый смех Фабрицкого. Ган с Нешатовым вышли на площадку как раз в тот момент, когда спустился Фабрицкий. Тень непроницаемости легла на его лицо.
- Александр Маркович, можно вас на два слова? - спросил Ган.
- Пожалуйста, - без особой любезности отозвался Фабрицкий. - Кстати, что это был за демонстративный выход? Вы, Юрий Иванович, человек новый, а Борису Михайловичу пора бы знать, что в нашей среде демонстрации не приняты.
- Именно Юрий Иванович хочет вам сказать несколько слов.
- Хорошо, я вас слушаю, - сказал Фабрицкий с несвойственным ему равнодушием на лице.
- Скажите, пожалуйста, вы меня подозреваете в авторстве анонимок?
- Мы же условились не касаться вопроса "кто".
- Да, но собрание кончено, идет частная беседа. Давайте обсудим вопрос "кто". Но сидя. Как говорит Борис Михайлович, в ногах правды нет.
- Правда выше, - сказал Ган.
- Что за странная манера разговаривать у вас обоих, - сказал Фабрицкий. - Ладно, сядем, если это нужно.
Скамья в захламленной, пахнущей краской комнате вместила уже не двоих, а троих. Оранжевое сияющее окно успело погаснуть. Сумерки овладевали пространством.
- Александр Маркович, - сказал Нешатов, - у меня были причины писать на вас анонимки. Я вас терпеть не мог. Вы меня раздражали своей победительной манерой. Неудачники вообще не любят победителей. К этому прибавилась обида на то, что вы тянули дело с дисплеем. Теперь я понял почему и больше претензий к вам не имею. И еще я сердился на вас за то, что вы мне поручили дурацкую работу по переводу этих Reviews, которая казалась мне ниже моих возможностей. У меня вообще преувеличенное мнение о моих возможностях. После сегодняшнего собрания мое отношение к вам изменилось, но не окончательно…
- У вас были причины писать на меня анонимки, и вы их писали?
- Не торопитесь. Выслушайте меня внимательно. Поглядите мне прямо в глаза. Даю вам честное слово, что это не я писал анонимки и не имею к ним никакого отношения. Верите вы мне?
Фабрицкий чуть-чуть помолчал и ответил:
- Верю.
- Я так и знал, что вы поверите! Поверил же мне Борис Михайлович, даже раньше, чем об этом зашла речь! Он сказал мне: "Вы сошли с ума".
- Именно так, - подтвердил Ган.
- Вот видите. А теперь, после того, как вы мне поверили, я готов изменить мнение о вас еще круче.
- Это необязательно. Сегодня я столько наслушался лестных слов, что для разнообразия мне ваше неодобрение даже приятно. Продолжайте меня слегка не одобрять.
- Постараюсь. Но не это важно. У меня к вам обоим деловое предложение. Я остаюсь в роли подозреваемого, кандидата номер один на вакансию анонимщика. Это притупит его бдительность. Рано или поздно он себя выдаст.
- А что? В этом что-то есть, - подумав, сказал Фабрицкий. - Ваше мнение, Борис Михайлович?
Ган помотал головой:
- Слишком экзотично. Сбивается на литературу. К тому же вы, Юрий Иванович, при вашей несдержанности все равно себя выдадите.
- Будьте покойны, не выдам. Буду тише воды, ниже травы сидеть в углу и молчать, действуя всем на нервы. Но самое важное: кроме нас троих, об этом не должен знать никто.
- Даже Анна Кирилловна?
- Даже она. Впрочем, нет, - сказал Нешатов, - ее, пожалуй, придется посвятить, а то она будет ломать стены и двери, защищая своего ученика. А ее молчание будет косвенным доказательством моей вины.
30. В кулуарах
- Все-таки хотелось бы знать: кто это писал?
- Мне кажется, автор достаточно ясно себя обнаружил.
- Это Нешатов, что ли?
- Разумеется.
- Не верю я в его авторство. Он способен скорее на явную, чем на скрытую гадость.
- Ни на какую гадость он не способен. Просто озлоблен.
- А почему же тогда после слов Максима Петровича: "Уйти не завтра, а сегодня, сейчас" - он сорвался с места и выскочил за дверь?
- А за ним сразу же Борис Михайлович. Может быть, это он писал?
- Оригинальная мысль.
- Мысль как всякая другая.
- Не помню, кто из писателей сказал: "Мысль материальна, она может убить".
- Никто из писателей этого не говорил. Это ты только что сам придумал и радуешься.
- Нет, братцы, не писал этого Нешатов. Не его стиль.
- Чей же?
- Черт знает чей. Смешанный.
- Анонимщик мог, чтобы запутать, скрыть свой стиль и подделаться под любой другой. Розыски автора по стилю не удаются даже в литературоведении.
- А знаете что? Мне сейчас пришло в голову: может быть, писал кто-то из нас, здесь присутствующих? То-то радуется слушая!
- Тоже возможно. Никакой вариант нельзя априори отбрасывать.
- Какая-то пародия на детектив. Товарищи, вношу предложение: больше не догадываться "кто", пока не будем располагать хоть какими-то фактами.
- До чего же мудра! Шекспировская Порция: "Фунт мяса, но без пролития крови". Знать, но не догадываться! Откуда же тогда возьмутся факты? Свалятся с неба?
- Выйдут наружу сами.
- Товарищи, вопрос ясен как день. Кто мог это писать, кроме Нешатова? Все мы знаем друг друга как облупленных, давно работаем вместе. Ничего подобного никогда не было. А Нешатов - человек новый, чужой. К тому же психически неуравновешенный.
- Это непорядочно.
- Черт вас всех разрази! Или раздери. Я за него ручаюсь, как сама за себя: это не он.
- Какие у тебя основания?
- Просто я его знаю лучше, чем вы все. Я ему верю.
- Обмануть женщину нетрудно.
- Меня? Попробуй!
- Во всяком случае, Фабрицкий подозревает Нешатова.
- Откуда это известно? Он тебе сказал?
- Намекнул.
- Послушайте, у меня идея. Это писал Шевчук!
- Зачем?
- Эксперимент. Проверяет модель поведения личности в стрессовой ситуации.
- Похоже. Он работает во всех жанрах. Почему бы ему не испытать себя еще и в этом?
- Не верю. У него честные глаза.